Юрий Хазанов - Горечь
— А собака-то немецкая, сами говорили, — сказал второй мальчишка. — Мы при немцах во всех их собак из рогаток… или камнями…
…Не думаю, чтобы в те годы двадцатитрёхлетний капитан мог быть сознательно подвержен каким-либо влияниям «абстрактного» гуманизма (если вообще знал, что это такое); но сквозь слёзы жалости к несчастной собаке, возможно, увидел он бесконечную серую ленту автострады, женщин и детей, тащивших скорбные свои пожитки, не поднимая глаз…
— А в детей немецких тоже? — крикнул я.
— Что — в детей? — спросил один.
— Конечно, — сказал второй.
— И в женщин?
— А чего же…
— А то, что мы не фашисты…
…Двадцатитрёхлетний капитан искренне считал тогда, что фашисты — самое, самое плохое, что только бывает на свете, и подобно им не может поступать никто. «Фашист» было для него полным синонимом недочеловека, чудовища… Ах, милый капитан…
Я приподнял голову Принца. Он тяжело дышал. Кожа на голове была содрана. Один глаз заплыл. Второй смотрел не мигая. Из уха капала кровь.
— …Что же вы наделали? — повторял я.
Я пробовал поднять Принца, но не мог, зачем-то подвинул его, встал, опять присел перед ним.
— Подумаешь, собаку пожалели, — услышал я голос Сашко. Спокойный удивлённый голос.
— Не только в собаке дело… — сказал я или хотел сказать — не помню. — А в том, что не все немцы — фашисты, и не все люди повинны… Не все враги… А собаки и подавно…
Может, я говорил ещё что-то, может, нет, не знаю. Помню только, как выпрямился, поглядел на Сашко, на его веснушчатое лицо и сказал:
— Беги в роту, передай лейтенанту Шрайберу, пусть сразу приезжает на машине. Быстро!
Сашко молчал и не двигался.
— Ну! — крикнул я отчаянно и показал пальцем на Принца. — Беги!
И Сашко пошёл. Сначала медленно, вразвалку. Потом побежал. Его товарищ вдруг сорвался с места и помчался за ним. По дороге он бросил в канаву окровавленную палку, обмотанную колючей проволокой.
Титки Варки не было дома. Ни Оли, ни Веры — никого. Ближайших соседей тоже. Дальше я не пошёл, вернулся к Принцу, пытался дать воды. Пить он не стал, и видно было, ему делается все хуже.
(…Недавно он проходил по лесу, около дачного посёлка. В ветвях небольшой ели что-то раскачивалось. Он подошёл ближе и вздрогнул. На ремешке висел коричневый щенок… Что это? Отзвуки войны, научный эксперимент пионеров, дикая шалость, пьяная жестокость?.. И где искать корни? В чём, в ком?.. Впрочем, в тёплой человеческой компании, где карают за мысли, за принадлежность к группе или к расе, где взрывают магазины и пассажирские самолёты, где убивают заложников, где сыновья выдают отцов, а друзья — друзей, стоит ли говорить о повешенных щенках…)
Когда приехал лейтенант Шрайбер, мы перенесли Принца на заднее сиденье машины. Сюда он впрыгнул когда-то сам и отсюда глядел на нас обоих печальными, круглыми глазами. Сейчас он лежал на боку, и по его телу беспрерывно пробегала дрожь.
Пока мы нашли ветеринарную больницу, пока ездили за врачом, Принц умер.
Я не забыл это славное, преданное существо. Его фотография стоит у меня на столе.
4
Знаете ли вы, что известный датский писатель Мартин Андерсен-Нексе стал коммунистом ещё до того, как мы с братом появились на свет? И что он боготворил страну, взвалившую на себя нелёгкую миссию приблизиться к светлой эре коммунизма и потянуть за собой туда же все прочие страны? Лично я узнал об этом из предисловия к его хорошему роману «Дитте — дитя человеческое» — «произведения большой обличительной силы…» Так писала о нем в 1952 году литературный критик Н. Крымова. И дальше: «…Это реалистическая эпопея, в которой… показаны страдания трудового народа Дании в условиях буржуазной действительности…» И в которой «автор разоблачает лживую, созданную фарисействующими идеологами буржуазии легенду о Дании, как об идеальной стране процветания…»
И всё это, наверное, правда. Так считал ещё Вильям Мейкпис Шекспир, утверждавший, что не всё благополучно в королевстве датском. Мы с братом не оспаривали это утверждение, хотя с возрастом начали понимать, что неблагополучно не только там, но и вообще везде на Земле. Однако, выход из этого неблагополучия, предлагаемый (и осуществляемый) различного рода революционерами, давно уже не кажется нам адекватным, как стали выражаться в наши дни. (Напрочь забывая, что это слово, как и его синонимы, — равноценный, соответствующий — просто вопиют о приложении в дательном падеже, отвечающем на вопрос «чему».) Так вот, продолжая нашу с братом неоригинальную мысль: то, что делали (и делают) сторонники революционных методов приближения к свободе, равенству и благополучию — будь то во Франции, в России, на Кубе, в Корее или Китае, — не кажется нам, мягко говоря, соответствующими славной цели. Если попросту: это немного напоминает как если бы людей, не желающих или не решающихся испробовать новое, незнакомое им, но удивительно полезное блюдо или лекарство, понуждали к этому, беспощадно избивая, сажая в тюрьмы, на кол. (Похожее совершали когда-то и на религиозной почве.)
А в оправдание писателя Нексе хочется сказать, что, примыкая к коммунистам, он и в мыслях не имел воплощение лозунгов типа «кто не с нами, тот против нас», «если враг не сдаётся, его уничтожают», и других в этом роде. Не подписывались этими варварскими постулатами и такие «сочувствующие» нашей стране-«маяку», как Ромен Роллан, Бернард Шоу, Лион Фейхтвангер, Томас Манн… Да что говорить: имя им легион! Ведь людей, недовольных, неудовлетворённых жизнью, положением дел, властью, общественной моралью всегда было, есть и будет большинство.
В общем, если хотите, коммунист для многих это нечто вроде человека не той ориентации — только не «голубой», а «красный». К тому же роду людей, выбивающихся из общего ряда, можно отнести, в зависимости от исторического времени и от страны — анархистов, разного сорта богоборцев и реформаторов, а при особом желании (оно было, и ещё какое, у советской власти!) — поклонников сначала саксофона и джаза, потом — рока, брейк-данса и, конечно же, — панков, хиппи, а также почитателей Майкла Джексона или Элтона Джона. Отсюда же совсем недалеко и до блестящего острослова Оскара Уайлда, до хорошего афро-американского прозаика Джеймса Болдуина и, страшно сказать, до Чайковского.
Если же продолжить, можно вообще договориться не знаю до чего… До того, например, естественно ли и патриотично ли в самом высоком смысле слова приятие нами таких не во всём приемлемых личностей, как писатели, композиторы и учёные — Гейне, Зигмунд Фрейд, Мендельсон-Бартольди, Карл Маркс, Марсель Пруст, а также Исаак Бабель и этот… Нет, называть не буду, но, говорят, он тоже…
Впрочем, я, кажется, заболтался… Какой же вывод? — можете вы спросить. Он налицо: человек — существо амбивалентное. Что это такое, узнайте не у меня, а у швейцарского психолога Э. Блейлера. Я же возвращаюсь к тому, с чего начал… А с чего я начал?
Ах, да — с Андерсена Нексе, у кого есть роман под названием «Дитте — дитя человеческое», который когда-то понравился и мне, и моему брату Жене. А также одной из его случайных знакомых, милой и красивой Нате из города Запорожье.
Вот, наконец-то! Всё становится на свои места. Итак, мы едем с Андреем Сергеичем в пионерлагерь Артек и уже доехали до Запорожья. А до нас, и совсем недавно, здесь побывал мой брат — тоже на автомобиле, только не на какой-то «Волге», как мы, а, бери выше, — на «ЗИМе». Женю послали сюда в командировку из индийской редакции Центрального радио, чтобы он и оператор Лёва записали на большом сталелитейном заводе беседу с работающими там индийскими инженерами. Чтобы и в далекой Индии узнали, наконец, как им здесь нравится, как они завидуют нашей жизни, как этот славный завод, вместе со всей страной, выполняет и перевыполняет производственные планы и что, вообще, «хинди — раша бхай-бхай»! И ещё раз — бхай!
Впрочем, не это было главным для моего брата и для оператора Лёвы. Главным для этих жуиров было отвлечься от нудной работы, для чего они, даже не вылезая из машины, познакомились на одной из улиц с двумя девушками — Натой и… имя другой Женя забыл. Девушки показали им город, знаменитую плотину, они вместе погуляли в парке, а потом зашли к той, чье имя Женя забыл, чтобы перекусить. И там у него произошло сближение — с той, чьё имя он запомнил, — каковое (сближение) дало ему повод посчитать, что девушки эти довольно лёгкого, как говорится, поведения. (Не считайте его чересчур наивным — дело происходило более полвека назад, когда принято было полагать, что нравы, особенно в провинции, находятся ещё на какой-то приличной высоте над «плинтусом», и когда у нас в стране официально не было ни секса, ни проституции.
К чести моего брата, он очень быстро переменил своё скоропалительное суждение о «запорожках» (или «запороженках»). И произошло это сразу после того, как Ната сказала, что её собственная судьба напоминает судьбу Дитте из романа Нексе, а также когда Женя узнал, что она без работы, и увидел, в какой бедности живут они с тётей, заменившей ей мать.
