Саша Бер - Кровь первая. Арии. Они
Довольная своим открытием, Дануха в состоянии внутренней эйфории вышла из состояния раздумий и вернулась в круг слушающих. А там как раз Белянка рассказывала, чем их «знакомство» закончилось, прибывая уже вся в слезах и соплях. Буря тоже, хоть ни слова не проронила, но ревела на пару с ней, не останавливаясь, а потом вообще упала на шкуры и уткнувшись лицом и вцепившись руками в ворс, рыдала, выставив кверху синюшную жопу, на которой, казалось, живого места не было, в прочем, как и на всём теле.
Как выяснялось, Звонкую прибили у них на глазах на второй день мучений. Здоровенный воин, что был у них главный, напившись какой-то дряни, врезал ей со всей дури и убил с одного удара. Он её мёртвую, как он, еле ворочая языком прохрюкал, веселясь: «пока тёплую», отымел во всё куда смог засунуть свой вонючий отросток. Потом труп за волосы куда-то уволок. Сколько прошло дней и ночей, сколько через них прошло мужиков по кругу, Белянка не знала и знать не хотела. По началу было больно, очень больно, а когда у неё низом кровь изошла и даже двигаться уже больше не могла, её также за волосы оттащили и выбросили на помойку. Она там недолго валялась. Как только поняла, что её больше не трогают, ползти стала, ища какого-нибудь укрытия. Белянка уже тогда мало что соображала. Помнила только, нашла нору, шкурой отделанную, забилась туда и уж собралась помирать, а тут её Голубава вытащила. На этом она рассказ закончила и замолчала, а Буря всё так и валялась, ревя, вернее уже только всхлипывая.
Дануха, хоть и делала вид, что слушает, не перебивая, но почему-то совсем не испытывали ни капли жалости к этим дурам малолетним, но вот что её действительно заинтересовало, она спросила у них сразу, как только Белянка закончила.
— А чё тама делали ары?
— Они говорили, что строят новый большой город.
— Вота как, — пробурчала Дануха задумавшись и оборачиваясь к Голубаве и Неважне поинтересовалась уже у них, — и как же вы их вытащили?
— Неважна их всех поубивала, — тут же ответила хмурая Голубава, — правда и я на одном душу отвела, за своего младшенького, — при этих словах она тяжело, но облегчённо вздохнула, — даже полегчало.
Дануха вопросительно посмотрела на Неважну. Та сидела у самого банного камня и тупо, ничего не выражая на своём лице, смотрела на огонь.
— Расскажи, как ты их, — опередила Дануху Елейка.
— Да нечего рассказывать, — недовольно пробурчала молодая охотница, — на людей, оказывается, можно охотится так же, как на любого другого зверя. Как только я поняла это и приняла этих самцов за добычу, так и понеслась… Поверь, сестра, белок куда сложнее бить чем этих…
Все замолчали. Но Дануха не успокаивалась:
— И они не пытались тебя убить? Там же воины были. Целых семь, Голубава сказывала, да и лесорубы мужики крепкие.
— Да мне какая разница, — отмахнулась Неважна, — как только я почувствовала их как добычу, то смогла делать с ними всё что хочу. Приказала кому и куда идти ко мне под выстрел, и они, как бараны пошли, как любой другой зверь, не осознано, как будто сами хотели туда идти. Мне про это ещё Лесная Хозяйка объясняла. Не знаю, как это получается, не спрашивайте. Я их по одному выводила и парами, а на последнюю пятёрку сама вышла без всякой наводки и по глазу у них по выклевала. Они даже «ой» пискнуть не успели.
Говорила она с таким равнодушием и так обыденно, что Дануха испугалась, как бы у девочки чего не случилось с головой, но тут на них напали с расспросами Елейка с Хохотушкой, в бешеном припадке бабьего любопытства, и Дануха, пользуясь случаем, тихонько прибрав рубаху, незаметно выскользнула из бани. Когда вернулась обратно с большим кожаным мешком и вновь раздевшись уселась на своё место, никто даже не отреагировал на это. Все были так заняты расспросами, что похоже даже не заметили, что она уходила.
А бегала она к Данаве и отобрала у «колдунков» «пьяную воду», настойку мухоморную и сейчас разливая её из кожаного мешка в миску, давала выпить каждой, как бы между прочим, со словами, мол, «пей, бабе пьянство не помеха, а приволье и утеха». Молодые девки, сообразив, что сама большуха спаивает их, как больших и настоящих баб, отказываться не стали. Никто. И уже через короткий промежуток времени в бане начало твориться не вообразимое. Дануха, которая единственная, кто не хлебнул из миски с пойлом, лишь делая вид, поднося чашу к губам, внимательно следила за всеми и диву давалась всему этому безобразию. Баба прекрасно знала, что понять кто из себя что представляет довольно легко, надо просто опоить их в обыденной, непринуждённой обстановке, чтоб они даже не задумывались над контролем за собой. Тут порой и змеиный источник не нужен. Девки снимают с себя все личины, всё налепленное и показное, становясь такими, какие они и есть на самом деле внутри. Каждая стала, как на ладони. Неважна, отойдя от внутреннего оцепенения, вцепилась в тяжёлую, пухлую Данухину грудь и поначалу рыдала, как дитя малое. Потом проревелась, хлебнула ещё, повеселела и начала прыскать себе в ладошки, похохатывая над Хохотушкой, которая так заразно заливалась, катаясь по полу, что даже Дануха не удержалась и тоже растянулась в широкой улыбке, обозвав её «вот-дурой». После чего Неважна упала на спину, раскинула в стороны руки и ноги и начала голосить странные, незнакомые песни. Исходя из того, что у неё, как оказалось не было ни слуха, ни голоса, это действо явилось для Хохотушки роковым. Она от приступа истеричного смеха чуть не подавилась и не померла. Хорошо Дануха вовремя подскочила, по спине похлопала, да ещё налила, после чего та вскоре уже смеяться была не в состоянии и просто упав на пол, сладко уснула. Две пострадавшие молодухи, как не странно перестали реветь и ползали возле Неважны, упрашивая научить их так же стрелять из лука, как и она, и после того, как последняя согласилась заняться их образованием в мужеубийстве, начали исходить желчью на всех мужиков, на всём белом свете, обсасывая на перебой подробности, как они с ними будут расправляться и рассчитываться за всю боль и унижения, что он них поимели. Дануха по белому позавидовала буйной и молодой фантазии этих маленьких извращенок, даже под старость лет узнала для себя много нового и любопытного. До некоторых казней у неё бы точно ума не хватило. Голубава, по виду которой вообще ничего нельзя было сказать. Вроде пила, а не пьяная. Она о чём-то с задумчивым выражением общалась с Елейкой, которой оказалось вообще пить нельзя. С первой же миски наездницу развезло так, что она уже просто не одного органа своего не контролировала. Руки махались сами по себе, голова моталась сама по себе, ноги, похоже вообще не дрыгались. Язык её заплетался до такой степени, что понять Елейку порой было невозможно. Она толи о чём-то спорила с молчаливо кивающей ей Голубавой, толи что-то доказывала, то и дело пытаясь неуклюже разорвать на своём голом теле, воображаемую рубаху. В общем смотреть на всё это было необычайно весело, но вскоре Данухе всё это надоело. Она получила, что хотела и поэтому под конец взяла и сама напилась до поросячьего визга. Притом, то что она ползала по шкурам и хрюкала, это она помнила точно.
Почти всю зиму никаких из рук вон выходящих событий в лагере не происходило. Поселение зажило обычным бытовым затишьем. Елейка на своём Злыдне стала основным добытчиком, приспособив кобылку, которую обозвали Скромницей, под перевозку охотничьих трофеев, так как Неважна была занята обучением девок и на охоту ходила редко. Так иногда, когда была хорошая погода уходила в лес, что называется «просто для души погулять». Белянка с Бурей, надо признать, учились прилежно и упорно и у них уже хорошо получалось, по мнению Данухи, но Неважна постоянно почему-то была не довольна и придиралась к ним, то и дело обзывая их рукожопыми. Хохотушка же порядком всех удивила. Она уже заканчивала своё обучение и как не странно успехи её были впечатляющими. У неё даже получилось родить себе вторую стрелку, что приятно изумило абсолютно всех. От кого, от кого, но от неё такого никто не ожидал, да и вообще она сильно изменилась. Именно тогда Дануха обратила на неё пристальное внимание, неожиданно поняв для себя, что эта молодуха не так проста, как старалась казаться окружающим. Жизнерадостная, вечно весёлая и не унывающая, она иногда могла растормошить всю частную компанию, а на банных посиделках в один из обычных, скучных вечеров, закатила целый частушечный концерт с плясками и озорным шутовством. Это произошло довольно спонтанно. В баню к девкам как-то Данава заглянул, что-то Дануху хотел срочно спросить, а так как баба уже чуть-чуть приняла на обе груди, то по старой привычке взяла, да затащила его внутрь. Девки, конечно, знали, что он как мужик вообще никакой, но подначенная Данухой, Хохотушка вдруг в такой оборот его взяла, что Кузькина Мать[26] просто бы отдыхала, узрев такое. И так у неё всё просто и естественно, увлекательно и интересно получалось, что даже сам Данава увлёкся, войдя в роль и через какое-то время веселился голышом среди скачущих вокруг него девок, как пацан малолетний, напрочь забыв зачем пришёл изначально. Банные посиделки по вечерам были единственным развлечением у девок и Дануха просто диву давалась, как Хохотушка умудрялась каждый раз придумывать всё новые и новые развлечения. Она казалось была просто не иссекаемой. Уже в скором времени, поначалу ничем не привлекательная молодуха стала настоящей душой компании, способная поднять настроение даже в самом запущенном унылом состоянии. А вот как мать она была не очень. Дануху это сначала бесило. Не по бабье это как-то и ей постоянно приходилось себя одёргивать и бить себе по рукам, заставляя забыть своих большухинские замашки и каждый раз убеждать свою матёрую сущность в том, что это не бабняк и нравы бабняковские надо из себя выживать и выкорчёвывать. К тому же поскрёбышем её в плотную занялась Голубава. Сама. Никто её об этом не просил, никто не заставлял. Просто взяла и занялась, как своим собственным, как будто, так и должно было быть. Может и это ещё сыграло свою роль в том, что Хохотушка стала меньше уделять внимание своему ребёнку. Хотя в той или иной степени внимание ребёнку уделяли практически все, и Дануха в том числе. Один он был у них на всех. К концу зимы не только со стороны могло показаться, что мать малыша Голубава, но и внутри поселения к этому все привыкли и принимали, как должное. Колдунам на месте не сиделось. Они постоянно куда-то шастали, возвращаясь то вместе, то по раздельности, причём Батра освоился как дома, но на личный шатёр не соглашался, продолжая жить у Данавы. Слухов приносили мало, пополнение вообще никакого. Они практически совсем не принимали участия в жизни логова, отстраняясь и от быта девичьего и от их развлечений. Лезть к девкам со своими нравоучениями им Дануха категорическим запретила, но всё же несколько раз бывшая большуха устраивала посиделки девок у колдунов, позволив им порассказать «сказки седых времён». Правда сказочники из них были никудышные. С языком, а тем более с балабольством «колдунки» не дружили, но тем не менее для разнообразия послушать, надутых от важности «текущего момента» маразматиков, было иногда интересно.
