Саша Бер - Кровь первая. Арии. Они
Снежная Буря лежала в самом углу, свернувшись калачиком и отвернувшись к стенке. Неважна подошла к ней и долго стояла, чего-то ожидая, но та не подавала никаких признаков жизни.
— Буря, ты жива? — спросила она негромко.
Сначала ничего не произошло, но некоторое время спустя, лежавшая дёрнулась, как будто до неё только что дошёл вопрос и опасливо обернулась на Неважну, бегая по её контурам испуганными глазками.
— Жива, — уже громко проговорила охотница, — сама идти сможешь?
Та опять дёрнулась всем телом, как будто её хлестнули плетью и поднявшись на локтях, в панике за озиралась, но тут же убедившись, что больше никого нет, быстро перевернувшись и вскочив на колени, ухватила Неважну за ноги и жалобно заскулила:
— Вытащи меня отсюда, пожалуйста. Я тебя умоляю. Всё что хочешь для тебя сделаю, только вытащи.
— Хватит, — пытаясь освободиться от её захвата, недовольно проговорила Неважна, — вставай и пошли. Я и так за тобой пришла, что тебе ещё надо.
Но та упорно не желала от неё отцепляться. Попытавшись какое-то время отцепить девочку по-хорошему, Неважна, наконец, рявкнула на неё по весь голос и та в испуге, закрывая голову обоими руками, само собой была вынуждена от неё отцепилась. Неважна быстро развернулась и пошла на выход, скомандовав не оборачиваясь:
— Пошли.
Выйдя наружу она остановилась и опять осмотрелась. Новой добычи не объявилось. Тишь и благодать. Обернулась. Буря из дома так и не показалась.
— Снежная Буря, ты идёшь или решила тут остаться? — громко выкрикнула Неважна, теряя терпение.
И только тут в проёме показалась перепуганное, чумазое лицо, вымазанное непонятно чем.
— Да выходи. Нет тут больше никого.
— А они что ушли? — шёпотом, недоверчиво прошипела Буря, бешеными глазами осматривая то, что могла разглядеть, высовываясь из проёма.
— Ушли… На тот свет, — проговорила охотница, разворачиваясь и лёгкой скользящей походкой, не спеша, пошла искать Голубаву. Пройдя уже пол пути до мусорной ямы, она услышала жалобный писк за спиной.
— Подожди меня.
Неважна оглянулась. Девочка почти на корячках, из-за того, что слишком низко пригибалась к земле, мелко семенила за ней меж пнями.
— Да что ты ползёшь? Я же сказала, что никого здесь больше нет. Вставай и иди нормально. Я не собираюсь тебя тащить на себе, коль у тебя ноги ходят. Нам ещё Белянку тащить. Вот та вряд ли сама пойдёт.
— Белянку? — переспросила Буря, подползая к Неважне, — Белянку и Звонкую они забили до смерти. Вернее, поначалу Звонкую, а вчера и Белянку.
— Жива твоя Белянка, пока, если конечно до своих до тащим.
Неважна продолжила путь уже не останавливаясь больше и не оборачиваясь назад. Она дальше шла молча, слыша за спиной торопливые шаги и запыхавшееся испуганное дыхание.
Нашла она Голубаву сразу, как только перешла овраг на другую сторону и взглянула вниз по спуску. Дымок костра вился внизу из-за кустов. Когда же встретились две жертвы мужицкого беспредела, у обоих началась истерика. Притом Буря, которая вроде бы казалась не так пострадала, как её подруга Белянка, вдруг размякла, упала на шкуры шатра и ревя как белуга, потеряла всякую способность самостоятельно передвигаться. Зато умирающая Белянка, тоже включившаяся в парную истерику, наоборот ожила и задвигалась. Поэтому сразу они в обратный путь не пошли. Неважна даже предложила пожить какое-то время в том деревянном большом доме, где нашла Бурю, но та, как только услышала об этом, завизжала, как сумасшедшая истеричка на всю округу и вцепилась в шатёр с такой силой, что и Неважна, и Голубава поняли, что оторвать её даже обессиленную от шкур не удастся. Тогда решили остаться здесь. Костёр развели побольше и Неважна занялась готовкой. Еда, правда, у неё получалась не важной, но Голубава ушла потрошить убитых и была занята исключительно тем, что постоянно таскала к их костру какие-то вещи, а потом совсем пропала. Неважна раза три пускала в небо стрелку, выглядывая её с высоты птичьего полёта и всякий раз заставала Голубаву за процессом волочения куда-то трупов. Как выяснилось позже, она не поленилась и стаскала их всех до одного в помойную яму. Не лень же было. Наконец, когда мелко нарезанное мясо уже сварилось, охотница, не выдержав, что было силы покричала бабу. Та пришла и притащила ещё кучу барахла. И того у костра скопилось: семь копий, двенадцать медных топоров, ценность которых даже у неё в голове не укладывалась, потому что это было очень много, три мешка продуктов разных, четыре лука со стрелами, которые Неважна осмотрев, тут же бросила в костёр, как будто Голубава только для этого их и припёрла, для растопки.
— Там ещё посуда глиняная и огромный медный котёл. Нам бы очень пригодился, — заискивающе проинформировала Голубава.
— А тащить всё это добро кто будет. Нам бы этих дотащить.
— А чё их тащить, — встрепенулась баба, — день, два попоим, покормим, подлечим и сами пойдут. Примочки я им сделаю. Потихоньку дойдут. Нам куда торопиться?
Для подъёма на ноги обеих, Голубаве потребовалось три дня, хотя они уже и на второй готовы были идти, но Белянка ещё ходила с трудом. Больно было. А вот на третий день обезболивающие примочки с травами своё дело сделали и отряд, погрузивший всё собранное Голубавой добро, отправился в обратный путь, который занял у них целых шесть дней. Тащили шатёр они все вчетвером. Шли, естественно, медленно, то и дело останавливаясь, но шли. Что стоило это двум хлебнувшим излишнего мужского внимания девкам, никто кроме них не знает. Обе шли молча, стиснув зубы, стараясь не говорить, а все силы собирали только для того, чтоб тупо и уже ничего не соображая двигаться вперёд, подальше от проклятых мест.
Их встречали ещё при подходе к поселению, далеко в лесу. Отряд по встрече, как и положено возглавляла Воровайка. Данава с Батрой подхватили уже ничего не соображавших болезных молодух под руки. Дануха, Хохотушка и Елейка тут же впряглись к Голубаве с Неважной, думая, что там в шатре полуживая Звонкая. И как же материлась Дануха и хохотали Хохотушка с Елейкой, когда в лагере узнали, что пёрли барахло арово.
И вот, вся компания уже нагишом развалилась в бане, кроме «колдунков», конечно, которых тут же выгнали, так как своим мужским видом, они нервировали замученных девок, да и Неважну с Голубавой тоже. Началось настоящее восстановление жизненных сил и зализывание ран, в переносном смысле конечно. Старожилы внимательно слушали, а девки в очередной раз плакались им в груди. Только на этот раз говорила только Белянка, а Буря вообще молчала, не произнеся ни слова.
В отличие от первого рассказа, на этот раз Белянка скрывать уже ничего не стала и рассказывала всё как есть со всеми подноготными. Бежать их уговорила, естественно, Звонкая. Она весь мозг проела, рассуждая как им хорошо жилось одним и как хреново теперь, никакой свободы, и что теперь они будут умнее. Надо просто подальше от реки в лес спрятаться. Вырыть там себе большие землянки и заживут они себе свободно и весело, как и раньше. С себя вины за побег Белянка не снимала. Она с самого начала поддержала Звонкую, а так долго собирались потому, что Буря отказывалась бежать. Именно её пришлось долго уговаривать, но потом всё же согласилась, когда её подружки уже собрались бежать вдвоём.
До своих лесов добрались без приключений, а там сначала услышали топорные работы. Нет, чтоб «ноги делать оттуда», как Буря настаивала, Звонкая решила всё же посмотреть, что там. А когда вернулась в захлёб начала рассказывать, что там арья. Все молодые и все без баб. Одни мужики. Воины с копьями в красивых одеяниях, лесорубы вольные, красавец к красавцу. Одно загляденье. И вот размечтавшись девки, как замуж за аров пойдут, как в роскоши да в достатке в городе жить будут, на диких баб поплёвывая с высока. Все загорелись, побежали хоть одним глазком взглянуть. Один из лесорубов, красивый такой, молодой, здоровый, увидел да позвал. «Эй, девчонки. Идите сюда, что там прячетесь. Познакомимся». Ну они дуры и пошли знакомиться.
Данухе не были интересны похождения этих мокрощёлок. Она заранее догадывалось, как и что там было, но вдруг баба поймала себя на том, что в голове скользнула какая-то очень важная мысль, как тогда с Неважной. Она ведь хотела потом ещё раз обдумать, попытаться поймать эту скользкую мыслишку за хвост, да забыла. А сейчас вновь промелькнуло что-то подобное. Дануха не была уверена в том, что это одна и та же мысль, но по ощущениям они были очень похожи. Баба уже не слышала рассказчицу, она полностью ушла в себя и тут вдруг… она её поймала: «слаба девка передком!». Эта вечно сальная мужицкая шуточка, выдаваемая ими за истину, слышанная ею сотни раз и столько же раз со смехом отвергаемая, как некая мужицкая дурость, неожиданно раскрылась перед ней с непредвиденной стороны. Она поняла смысл этой присказки и ужаснулась. И тут у неё перехватило дыхание по-особенному, как тогда при разделывании волка. Дануха почувствовала, как волосы на её голове встали дыбом, а в самой голове гулко застучала кровь, от чего лицу стало жарко, и она покрылась капельками пота. Девка слаба на передок образно. Она поняла, что любая девка, да что там девка, любая баба, падка на мужиков, но не на прямую, а в своей ебанутой башке безмозглой. Если мужик хоть каким-то боком начинает вести себя как мужик, то есть смотрит на неё, как на противоположный пол, но не напролом, не нахрапом, а лишь проявляя некую заинтересованность. Это для любой бабы самое страшное. Получив намёк на внимание к ней любимой, она, не смотря в его суть, а лишь мельком охватывая образ целиком, всё остальное себе додумывает, придумывает, безоговорочно в этом себя убеждает и становится заложницей собственных фантазий, самостоятельно. Вот она главная слабость, вон он её «слабый передок». Любая девка, баба, вековуха желает быть женщиной. Она, до обоссанных ляжек хочет нравиться, вызывать к себе интерес, быть желанной. Большую часть своей жизни баба в этом отношении сидит на голодном пайке, поэтому она просто вынуждена жить собственными придумками. Откуда ей взять внимание к себе со стороны мужчин, если его нет, да из себя самой, а коль забрезжит хоть самая слабая искорка интереса со стороны мужика, пусть он будет хоть самая последняя сволочь, эту искорку голодная баба в себе разожжёт до величины Ярова костра, если ей в этом не помешать. Вот она «бабья слабость на передок». Вновь и вновь повторяла себе Дануха. А слабыми им быть никак нельзя, не имеют они на это право. А как поступить? Как заставить их не жить этими лишающими их силы придумками? Просто запретить? Ничего не получится. К ним в мозги не залезть, прядок там не навести. И вспомнила тут Дануха слова Девины. Законы должны быть простые и понятные, но нарушившие их, жить не будут. И тут в её голове родился второй закон: «не еть» под страхом смерти. Запретить девке думать над этим она не сможет, но сдерживать в раздувании «передкового пожара» страхом смерти, вполне возможно и даже нужно.
