Виктория Холт - В ожидании счастья
То, что они увидели, войдя в спальню короля, было настолько драматичным, что вскоре об этом заговорил весь двор. Аделаида военным шагом направилась к постели; в нескольких шагах за ней следовали сестры. В это время один из врачей держал перед губами короля стакан с водой; на его лице было выражение испуга:
— Поднесите ближе свечи. Король не видит стакан.
Потом те, кто стоял вокруг кровати, поняли, что напугало врача — лицо больного было покрыто красными пятнами.
У короля была оспа. Все вздохнули с облегчением, поскольку теперь по крайней мере каждый знал, чем болен король, и можно было применить необходимое лекарство. Однако когда Бордо, врач, которого привела мадам Дюбарри и в которого она очень верила, услышал, как все радуются, он цинично заметил, что это происходит, возможно, потому, что от короля надеются получить кое-что в наследство.
— Оспа, — добавил он, — для мужчины в возрасте шестидесяти четырех лет с таким организмом, как у короля, представляет собой очень опасную болезнь.
Тетушкам сказали, что они должны покинуть спальню больного немедленно, однако Аделаида, выпрямившись во весь рост, спросила у доктора с королевским достоинством:
— Вы берете на себя смелость приказать мне уйти из спальни моего отца? Будьте осторожнее, чтобы я не уволила вас. Мы останемся здесь. Мой отец нуждается в сиделках, а кто, как не его собственные дочери, должен присматривать за ним?
Никто не осмелился насильно увести их, и они остались, фактически разделяя с мадам Дюбарри заботу о нем, хотя и умудрялись не присутствовать в спальне, когда она была там. Я не могла не восхищаться ими. Они трудились, чтобы спасти жизнь короля, подвергаясь ужасной опасности с преданностью сиделок. Я никогда не забуду храбрости моей тетушки Аделаиды, проявленной в то время, — конечно, и тетушек Виктории и Софи тоже, однако они лишь подчинялись своей сестре. Мужу и мне не разрешали приближаться к спальне больного.
Казалось, что дни тянутся бесконечно, как дурной сон. Каждое утро мы просыпались, спрашивая себя, какую перемену в нашей жизни принесет наступающий день. От короля нельзя было скрыть, что он болен оспой. Он потребовал, чтобы ему принесли зеркало. Взглянув в него, он в ужасе застонал, но потом успокоился.
— В моем возрасте, — сказал он, — никто не поправляется от такой болезни. Я должен привести свои дела в порядок.
Мадам Дюбарри стояла у его постели, но он печально покачал головой, посмотрев на нее. Самое большее огорчение причиняло ему расставание с ней, однако она должна покинуть его… ради нее самой и ради него.
Она ушла с неохотой. Бедная мадам Дюбарри! Человек, который стоял между ней и ее врагами, быстро терял силы. Король продолжал спрашивать о ней, после того, как она ушла, и чувствовал себя неутешно без нее. С того времени я ей определенно сочувствую. Я бы хотела быть с ней более доброй и откровенной. Как горько она, должно быть, чувствует себя теперь, и ее горе смешивается со страхом, что станет с нею, когда уйдет ее защитник?
Он, вероятно, нежно любил ее, поскольку постоянно откладывал покаяние в грехах, на котором все настаивали, считая, что, исповедовавшись, он должен будет распрощаться с ней, поскольку только таким путем может получить отпущение своих грехов; все время он, вероятно, надеялся, что выздоровеет и сможет вновь послать за ней и попросить вернуться к нему.
Однако одним майским утром состояние короля ухудшилось настолько, что он решил срочно послать за священником.
Из своих окон я видела тысячи парижан, прибывающих в Версаль, чтобы присутствовать здесь в момент смерти короля. С содроганием я отвернулась от окна. Мне показалось неприглядным зрелище, когда продавцы продовольствия и вина, исполнители баллад и песен располагаются лагерем в парке, словно в праздник, а не в траурные священные дни. Парижане были слишком реалистичными людьми, чтобы притворяться скорбящими, они радовались, поскольку уходила одна власть, а все свои надежды они возлагали на новую.
В покоях короля аббат Мадо ожидал вызова. Я слышала, как кто-то сказал, что впервые более чем за тридцать лет — когда он был поставлен в духовники короля — его позвали выполнить свои обязанности. До этого у короля не было времени исповедоваться. Возникал вопрос, сможет ли вообще Людовик XV перечислить все свои грехи за один раз?
Если бы я смогла быть тогда с моим дедушкой! Мне очень хотелось сказать ему, как много для меня означала его доброта. Я бы сказала, что никогда не забуду нашей первой встречи в Фонтенбло, когда он так очаровательно вел себя по отношению к напуганной маленькой девочке-подростку. Несомненно, такая доброта говорит в его пользу. И хотя он вел постыдную жизнь, никого из тех, кто участвовал с ним в распутстве, не принуждали силой поступать подобным образом, и многие любили его. Мадам Дюбарри своим поведением показала, что он был не только ее покровителем, но что она любила его. Теперь она покинула его не потому, что испугалась его болезни, а потому, что хотела спасти его душу.
К нам доходили новости о том, что происходит в покоях смерти. Я слышала, что когда кардинал де ля Рош-Эмон в полном церковном облачении вошел в спальню, мой дедушка снял с головы ночной колпак и безуспешно пытался стать на колени в постели. При этом он сказал:
— Если мой Господь соблаговолит удостоить такого грешника, как я, своим посещением, я должен встретить его с почтением.
Бедный дедушка, который олицетворял собой высшую власть всю свою жизнь; став королем в пять лет, он теперь лишается славы мира сего и вынужден предстать перед лицом Того, Чья власть поистине безгранична.
Однако высшие прелаты церкви не дают отпущения грехов просто в обмен на несколько невнятно произнесенных слов. Это был не простой грешник. Это был король, который открыто пренебрегал законами церкви, и он должен принести публичное покаяние в своих грехах — только таким образом можно заслужить прощение.
Существовал ритуал, в котором мы все должны были принять участие для того, чтобы спасти его душу. Была организована процессия, возглавляемая дофином и мной, в которой приняли участие Прованс, Артуа и их жены. Мы следовали за архиепископом из дворцовой церкви к постели умирающего. В руках у нас были горящие свечи, на лицах — скорбное выражение, а в моем сердце и в сердце дофина — печаль и великий страх.
Мы остановились у дверей, а тетушки прошли вовнутрь; мы могли слышать голоса священников и ответы короля. Через открытую дверь мы видели, что ему дают святое причастие. Спустя некоторое время к двери подошел кардинал де ля Рош Эмон и сказал всем собравшимся:
— Господа, король поручил мне сказать вам, что он просит у Бога прощения за нанесенные им обиды и за тот дурной пример, который он, король, явил своему народу. Если его здоровье поправится, то он посвятит свою жизнь искуплению грехов, вере и обеспечению благосостояния своего народа.
Когда я услышала эти слова, мне стало понятно, что король оставил все надежды на жизнь. Я слышала, как он произнес заплетающимся языком и голосом, утерявшим ясные и музыкальные тона, поразившие меня по прибытии:
— Если бы у меня были силы, я бы хотел сказать это сам.
Это не было концом. Было бы лучше, если бы он тогда умер. Однако нам предстояло пережить еще несколько ужасных дней. Мой утонченный дедушка! Надеюсь, что он никогда не узнает, что случилось с его красивым телом, которое некогда нравилось многим. Его разложение началось до наступления смерти, и я чувствовала ужасное зловоние из спальни. Слуг, которые должны были ухаживать за ним, тошнило и они теряли сознание от страха и отвращения. Тело короля почернело и распухло, но жизнь все не оставляла его.
Аделаида и ее сестры отказались покинуть его. Они выполняли наиболее трудные обязанности слуг, находясь около него днем и ночью, и были на грани полного истощения. Тем не менее они никому не разрешали подменить их.
Моему мужу и мне не разрешили приближаться к спальне больного, но нам следовало оставаться в Версале до тех пор, пока король не умрет. Как только он испустит последний вздох, мы должны были, не мешкая, покинуть Версаль, поскольку это место было рассадником инфекции. Некоторые из присутствующих в Ой-де-Беф, когда короля привезли из Трианона, заболели и умерли. На конюшне все было готово: мы должны были выехать в Шуази.
В одном из окон горела свеча — это был сигнал. Когда свечка погаснет, это будет означать для всех, что жизнь короля оборвалась.
Муж увел меня в маленькую комнату; и там мы сидели в молчании. Никому из нас не хотелось говорить. Он всегда выглядел серьезным, но никогда не был таким сосредоточенным, как в то время.
Неожиданно мы услышали сильный шум. Приподнявшись с кресел, мы переглянулись. Мы не знали, в чем дело. Слышались голоса — отдельные возгласы и громкие выкрики — и этот все подавляющий шум. Дверь неожиданно распахнулась. В комнату вбежали люди, окружили нас. Мадам де Ноай первой подбежала ко мне. Она встала на колени, взяла мою руку и поцеловала ее. Она назвала меня «Ваше Величество».
