Сергей Омбыш-Кузнецов - Повесть о партизане Громове
Сергей Омбыш-Кузнецов - Повесть о партизане Громове краткое содержание
И. В. ГРОМОВ, командир корпуса алтайских партизан
ОТ АВТОРА
Однажды, разбирая архивные документы о гражданской войне в Сибири, я натолкнулся на приказ Реввоенсовета 5-й Красной Армии № 1117 от 26 декабря 1919 г., изданный по случаю победы над Колчаком и объединения с сибирской партизанской армией Ефима Мефодьевича Мамонтова. В этом документе есть такие строчки: «Навстречу шедшей в Сибирь Красной Армии поднялись тысячи восставших крестьян, соединившихся в полки. Самоотверженная борьба почти безоружных партизан навеки врежется в память поколений, и имена их будут с гордостью произноситься нашими детьми».
Мне захотелось более подробно изучить партизанское движение в Сибири, которое так высоко оценивалось в приказе Реввоенсовета 5-й Армии.
Я встретился с одним из организаторов партизанского движения, командиром корпуса И. Громовым (Мамоновым), проживающим в Новосибирске, и он рассказал всё, что сохранилось в памяти о тех героических временах.
Встречался и с бывшими партизанами. В частности, много интересного рассказал партизан из отряда Громова А. Полушкин, проживающий ныне в Сузуне. Изучал я и воспоминания многих участников партизанского движения и сохранившиеся документы тех времён. Результатом такого изучения и явилась эта книга.
Если разные источники по-разному обрисовывают один и тот же факт, одно и то же событие, я выбирал вариант, который поддерживало большее количество свидетелей.
Часть первая
Перед решающими схватками
Заседание Третьего Всероссийского съезда Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов 12(25) января 1918 года открылось при переполненном зале. Со всех концов молодой республики сюда, в столицу новой России — Петроград — съехались делегаты. Люди все разные, много рабочих, солдат; тут и крестьяне — они выделяются домотканой одеждой.
Стихла овация, вызванная появлением в президиуме Владимира Ильича Ленина, Якова Михайловича Свердлова и других руководителей партии большевиков и Советского правительства, и внимание делегатов сосредоточилось на важном вопросе повестки дня. ВЦИК вынес на утверждение «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа». Несколькими днями раньше эту Декларацию от имени советской власти фракцией большевиков было предложено обсудить Учредительному собранию. Но контрреволюционное Учредительное собрание отказалось обсуждать Декларацию, и большевики покинули зал заседания. И вот теперь было решено вынести Декларацию на съезд, послушать, что скажет о ней простой народ: рабочие, солдаты и крестьяне.
— …Россия объявляется республикой Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Вся власть в центре и на местах принадлежит этим Советам, — неторопливо читает Яков Михайлович Свердлов, бросая в зал быстрые взгляды сквозь стёклышки пенсне. — Советская Российская республика учреждается на основе свободного союза свободных наций как федерация советских национальных республик…
Зал рукоплещет. Яков Михайлович терпеливо пережидает, когда утихнет овация, поправляет пенсне и продолжает:
— …ставя своей основной задачей уничтожение всякой эксплуатации человека человеком, полное устранение деления общества на классы, беспощадное подавление сопротивления эксплуататоров, установление социалистической организации общества и победу социализма во всех странах…
Стоит такая тишина, что кажется: в зале никого нет. Голос Якова Михайловича звучит торжественно:
— …Частная собственность на землю отменяется. Вся земля со всеми постройками, инвентарём и прочими принадлежностями сельскохозяйственного производства объявляется достоянием всего трудящегося народа…
Снова гром аплодисментов. И снова мёртвая тишина. Только иногда кое-кто из мужиков крякнет удовлетворённо.
В самой гуще делегатов сидит рослый, крепкий человек с маленькими усиками на чисто выбритом лице. Шея у него вытянулась — он старается не пропустить ни одного слова. Это Игнат Громов — делегат из далёкой Сибири, от трудящихся Каменского уезда. Рядом с ним — старик с седеющей бородой — тоже делегат от города Камня, член уездного Совета, Орлов. По его морщинистой щеке катится непрошенная слеза.
Громов смотрит то на Свердлова, то на сидящего в президиуме Ленина. Ему кажется, что Владимир Ильич взволнован не менее других, что радость делегатов передаётся ему — он часто наклоняется к членам президиума, что-то им говорит, а с лица не сходит довольная улыбка.
Громов начинает осматриваться. У всех делегатов, как и у него, праздничное настроение. Они рады и за себя и за тех, кто находится сейчас далеко отсюда.
«Я — человек! Я получил богатство!.. Всё, о чём с детства мечталось, — сбылось», — думал Игнат Владимирович, громко, пожалуй, громче всех, хлопая в ладоши, когда Свердлов закончил чтение Декларации.
Начали выступать делегаты. Слушая ораторов, Громов снова и снова оценивал важность этого документа. Многие говорили о прежней тяжёлой жизни. К ней теперь не будет возврата. Вспомнил Громов деревню в Воронежской губернии, где он родился, детство своё, нищую семью, вспомнил дедушку Илью — рабочего воскобойного завода. Как-то заболела у дедушки нога, и старуха-соседка посоветовала лечить её мясом чёрной, без единого белого пёрышка, курицы. Бабушка ночи напролёт вязала для помещика Платохина варежки по 3 копейки за пару, чтобы заработать денег на покупку чёрной курицы. Но так и не смог дед дождаться «лекарства» — отдал богу душу.
Вспомнил Громов и отца своего, который каждое лето уходил на заработки к казакам Тихорецкой станицы, чтобы как-нибудь прокормить большеротую семью. Вспомнил, как бил отец поклоны перед иконой Спаса, прося, чтобы тот поубавил ему нахлебников.
А вскоре изба сгорела. Отец послал Игната по деревням побираться, куски хлеба на погорельцев выпрашивать.
И никто Громовых за людей не считал. Доведённый до отчаяния, отец часто говорил:
— Разве мы люди, мы мизгири. Кто захочет, ногтем нас придавит. Помещик Платохин, заводчик Монин, отец Алпедифор — вон кто люди!
И ещё один эпизод припомнился Громову. Шёл как-то Игнат с дружком Андрюшкой домой из деревень, где милостыньку выпрашивали. День был жаркий, знойный. Сморились они, присели у родничка отдохнуть. Подошёл человек в шляпе, с котомкой за плечами. Напился, подсел к ним, спрашивает:
— Откуда, хлопцы, идёте?
— Милостыньку по деревням собирали, — ответил Андрюшка, с нескрываемым любопытством рассматривая неизвестного.
— Милостыньку-у? — удивился человек в шляпе. — Что, или урожай плохой?
— Бог нам не даёт урожая, — ответил Игнат. — Помещик Платохин ставит богу большие свечи с позолотой, так у него и хлеб родится. А у нас денег на свечи нет. Ходили всем семейством на полосу, молились до слёз, а всё равно не помогло. Только хата в это время сгорела.
— Эх вы, темнота! — вздохнул незнакомец. — У помещика чернозём, а у вас, видно, на бугре глина, вот и не родится хлеб. Не молиться, а всех помещиков да заводчиков бить надо, отбирать у них земли. Тогда и жизнь будет рабочему люду.
Долго он разъяснял ребятам, отчего мужикам плохо живётся. С тех пор у Игната с Андрюшкой на всю жизнь против помещиков злость затаилась.
Думы о безрадостном детстве прервали аплодисменты. Игнат глянул на президиум. Вместе со всеми аплодировал и Владимир Ильич. Он, улыбаясь, смотрел на выступающую женщину-делегатку Ивановской губернии. Красивая, гордая стояла она на трибуне. Её слова о новой счастливой жизни, которая настаёт для женщин-матерей и их детей, доходили до сердца каждого делегата, — всем им ненавистна старая, подневольная жизнь, полная горя и нищеты.
И снова вспомнилось Громову прошлое: мунинские заводы — мыловаренный, воскобойный, свечной и салотопенный. Он все их, как по конвейеру прошёл. Особенно адской работа была на воскобойном. Этот завод большая прокопчённая баня, в ней установлены огромные деревянные корыта, в которые Игнат и другие подростки накладывали соты. Затем в громадную печь на раскалённые камни и железо лили черпаками воду. Поднималась невыносимая жара, чад, дым, трудно становилось дышать, глаза резало. Соты растапливались, мёд и воск стекали в особые посудины. Оставшаяся в корытах гарь снова варилась и шла под пресс. И так двенадцать часов ежедневно, без выходных. Отдыхали лишь «двенадесять», т. е. двенадцать годовых праздников.
На салотопенном заводе тоже не лучше было. Здесь в чанах с водою перетапливали тухлое сало-сырец и сало павших животных. Когда Игнат возвращался с работы домой, запах от него был такой, что люди сторонились.
