Генрик Сенкевич - На поле славы
— Ну, что там? Как он себя чувствует?
А Мартьян пожал плечами, подняв их так, что голова очутилась совсем на груди, и ответил:
— Еще хрипит.
— Нет спасения?
— Нет.
В этот момент сквозь приоткрытую дверь ясно донеслись торжественные слова прелата Творковского:
— Ego te absolvo a peccatis tuis et ab omnibus censuris, in nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti. Amen.
Тогда все опустились на колени и начали молиться. Пани Винницкая прошла между коленопреклоненными, обеими руками придерживая реликвии. Мартьян вошел за нею и закрыл дверь.
Но она недолго оставалась закрытой, ибо через четверть часа в ней снова показался Мартьян и воскликнул своим скрипучим, высоким голосом:
— Скончался!
Тогда со словами «вечная память» все гости один за другим двинулись в «канцелярию», чтобы бросить последний, прощальный взгляд на покойника.
Между тем на другом конце дома, в столовой, начали твориться омерзительные вещи. Челядь в Белчончке настолько же ненавидела пана Понговского, насколько боялась его, и вот теперь ей показалось, что вместе с его смертью наступает для них час облегчения, радости и безнаказанного своеволия. Приезжим слугам тоже представилась возможность погулять, и вот вся челядь, как местная, так и чужая, более или менее пьяная уже от полудня, набросилась на кушанья и вина. Одни опрокидывали в рот целые бутылки данцигского вина, мальвазии и венгерского; другие, более жадные на еду, вырывали друг у друга из рук куски мяса и пирогов. Белоснежная скатерть в одно мгновение оросилась целыми потоками различных напитков. В смятении люди переворачивали стулья в комнате и подсвечники на столе. Резные бокалы и стаканы выскальзывали из пьяных рук и с треском разбивались об пол. Тут и там возникли ссоры, драки; некоторые просто растаскивали столовую утварь. Словом, началась оргия, отголоски которой долетели даже на другую половину дома.
На крики прибежал Мартьян Кржепецкий, за ним двое Сульгостовских, молодой Забежовский и еще один из гостей. Увидев, что здесь происходит, они все схватились за сабли. В первую минуту замешательство еще больше усилилось. Сульгостовские ограничились потасовкой пьяниц, но Мартьяна Кржепецкого охватило прямо безумие бешенства. Выпуклые глаза его вылезли еще больше наружу, зубы засверкали из-под усов, и он начал рубить направо и налево. Несколько человек из слуг упали, обливаясь кровью, другие спрятались под стол, а остальные столпились в беспорядочном бегстве в дверях, и он рубил их сплеча и кричал:
— Лентяи! Собачьи дети! Я здесь господин! Я здесь хозяин!
И он выбежал за ними в сени, откуда донесся его пронзительный голос:
— Палок! Розог!..
А оставшиеся в комнате стояли, точно среди развалин, глядя друг на друга огорченными взглядами и качая головами.
— Я в жизни не видат ничего подобного, — отозвался, наконец, один из Сульгостовских.
А другой сказал:
— Странная смерть и странная обстановка ее. Посмотрите, ведь тут можно подумать, что татары напали.
— Или злые духи, — добавил Забежовский. — Какая ужасная ночь.
Они приказали вылезти из-под стола спрятавшейся там челяди и привести комнату хоть в относительный порядок. Слуги вышли совершенно отрезвевшие от страха и усердно принялись за работу. Между тем вернулся Мартьян.
Он уже несколько успокоился, только губы его еще дрожали от гнева.
— Они у меня попомнят! — проговорил он, обращаясь к присутствующим. — Но я благодарю вас, что вы помогли мне наказать этих негодяев. Не лучше им здесь будет, чем при покойнике! Ручаюсь своей головой!
Оба Сульгостовские быстро взглянули на него, и один из них сказал:
— Вам не за что благодарить нас, равно как и нам вас. — Ну?
— И почему это вы считаете себя здесь единственным распорядителем? — спросил второй из близнецов.
Пан Мартьян тотчас начал подпрыгивать на своих коротких ногах, точно желая допрыгнуть до их глаз, и ответил:
— Потому что я имею право! Имею право! Имею право!
— Какое право?
— Да побольше вашего!
— Это отчего же? Вы читали завещание?
— Что мне завещание? — Тут он подул на ладонь. — Вот что! Ветер! Кому записал? Жене? А какая такая жена? Где она? Вот что! Я здесь — самый близкий! Мы — Кржепецкие, а не вы!
— Это мы еще посмотрим! Чтоб вам лопнуть!
— Вам, чтоб лопнуть! Ступайте вон!
— Ах ты козел! Ах ты пес! Подождешь еще! Говоришь, вон!.. Лучше сам береги свой козлиный лоб!
— Ты мне грозишь?
Пан Мартьян загремел саблей и начал наступать на братьев, а они тоже схватились за рукоятки.
— Но в эту минуту позади них раздался огорченный голос ксендза Творковского:
— Господа! Ведь покойник еще не успел остыть. Сульгостовские страшно смутились, а один из них проговорил:
— Ваше преподобие, мы тут ни при чем. У нас есть свой кусок хлеба, а чужого мы не желаем. Но эта змея уже начинает шипеть и людей гнать.
— Каких людей? Кого?
— Кого ни попало. Сегодня нас, — он уже приказал нам уходить, а завтра, может быть, погонит и этих женщин-сирот, которые живут под этой кровлей.
— Вот и неправда! Неправда! — воскликнул Мартьян.
И, свернувшись внезапно в клубок, он усмехнулся, начал потирать руки, кланяться и говорить с какой-то ядовитой любезностью:
— Наоборот, наоборот! Я всех приглашаю на похороны и поминки! Покорнейше прошу! Мы оба с отцом покорнейше просим. А что касается панны Сенинской, она всегда найдет здесь кров и опеку! Всегда! Всегда!
Сказав это, он продолжал самодовольно потирать себе руки.
XV
Действительно, пан Мартьян и сам решил объявить панне Сенинской, что она может считать Белчончку своим собственным домом, но он отложил этот разговор до окончания похоронных церемоний. Ему хотелось сначала посоветоваться с отцом, который всю жизнь вел непрекращающиеся процессы и потому прекрасно знал законы и умел заранее предупреждать всякие затруднения. Впрочем, они оба были убеждены, что дело их верное, и на другой день после ужасного происшествия, в тот самый момент, когда Понговского клали в гроб, они заперлись в боковой комнате и начали с одинаковой бодростью совещаться.
— Само Провидение за нас! — говорил старик. — Прямо Провидение. И Понговский тяжко ответит перед ним за то, что хотел обмануть нас.
— И пусть себе отвечает! — заметил Мартьян. — Наше счастье, что он только хотел, но не успел, а теперь мы все заберем в свои руки. Сульгостовские уже успели поспорить со мной, но прежде я вырву у них душу, чем они вырвут у меня хоть один загон в Белчончке.
— Ах, шельмы! Такие-сякие! Чтоб их скривило!.. Да я и не их боюсь, а завещания. Ты выпытывал у ксендза Творковского? Если кто что-нибудь и знает, так это он.
— Неудобно мне было вчера, потому что он застал меня вчера за ссорой с Сульгостовскими и сказал нам: «Покойник еще не остыл!..» Потом он поехал за гробом и за ксендзами, а сегодня не было времени.
— Вдруг да Понговский все этой козе записал.
— Не имел права, потому что это имущество осталось от его покойной жены, нашей ближайшей родственницы.
— Это и сделает завещание недействительным, но будут расходы, беготня по инстанциям… и бог знает что!
— Ведь вы уж привыкли к процессам, а я составил такой план, что, пожалуй, не понадобится никаких процессов, а пока блажен кто верует, поэтому я из Белчончки теперь не тронусь. И послал уже за нашей челядью. Пусть меня потом гонят Сульгостовские либо Забежовские!
— Однако что скажет девушка, если ей все записано?
— А кто за нее вступится? Она одна, как палец, на всем свете, ни родных, ни друзей, одно слово — сирота. Кому охота подставлять из-за нее шею, нарываться на неприятности, поединки? Кому какое дело до нее? Тачевский был в нее влюблен, но Тачевского нет. Он, может быть, и совсем не вернется, а если бы даже и вернулся, то ведь он гол, как сокол, и в процессах столько же понимает, сколько мой конь. Откровенно говоря, положение сейчас таково, что если бы даже не Понговский, а родной отец завещал ей Белчончку, то и тогда мы могли бы приехать и распоряжаться, как нам заблагорассудится под видом опеки над сиротой. Я думаю, что Понговский только собирался все переписать на нее и потому или совсем не окажется завещания, или окажется такое, где старик все оставляет панне Сенинской, как своей воспитаннице…
— Ну, а такое нам не страшно, — отвечал старик, — ручаюсь в том головою! Конечно, без процесса не обойдется.
— Почему же? Я слушаю, что вы говорите, но думаю, что обойдемся и так.
— Но видишь ли, в том-то и дело, что, говоря между нами, покойница Понговская была дура… (царство ей небесное) взяла да и записала все на мужа, значит, он имел право оставлять кому хотел. — Последние слова старик Кржепецкий произнес шепотом, оглядываясь во все стороны, хотя он и знал, что в комнате, кроме них, нет никого.
