Наоми Френкель - Смерть отца
В субботы и праздники «глаз Божий» строго следила из-под дерева за тем, чтобы все евреи исполняли предписания религии. И несмотря на то, что была она верующей христианкой, горе было тому еврею, который осмеливался по легкомыслию нарушить хотя бы одну заповедь. Она тут же представала всей своей тушей перед уважаемым хозяином предприятия господином Штерном, властвующим над всем, и требовала строгого суда над преступником, не исполняющим заповеди Израиля. Знала она все эти заповеди и законы точно так же, как мужчины еврейского исповедания.
Александр испуганно поворачивает голову к новому гаражу около виллы Габриеля Штерна. Дождь прекратился. Сильнейший гром катится по небу. Словно слышится мощный голос усатого брандмейстера, отдающего приказы усачам своей команды. Он выстраивал здесь пожарных на утреннюю поверку, командуя грозным голосом. Он не только был брандмайором, но и руководил фабричной конторой и еще был единственным пруссаком среди всех служащих-евреев. Отец Александра работал в конторе этого громогласного начальника. Отец был выходцем из глубоко религиозной семьи венгерских евреев. На латунное предприятие его привезли как выдающегося ученика, преподавать главы Гемары из Талмуда детям Штерна.
Александр смотрит на окна пустых домов, и лоб его морщится. Нет более великой печали, чем печаль возвращения к закрытым окнам твоего опустевшего дома. Александр закрывает глаза ладонями. Когда же он снова открывает глаза, перед ним стоит молодой человек, приветствуя его легким кивком. Он видится Александру как образ, возникший из снов. Черты лица молодого человека разбудили в нем память прошлых дней, черты лица, которые трудно забыть.
– Можно мне вам представиться? – спрашивает Гейнц, как бы оправдываясь. – Меня зовут Гейнц Леви.
– Леви? – Александр с изумлением встает с места.
Удивленные глаза человека пробуждают в Гейнце чувство странной неловкости. Человек представляется, как гость Габриеля, приехавший из Палестины. И вдруг:
– Уважаемый господин, разрешите спросить, кто ваш отец?
– Мой отец Артур Леви.
– Артур Леви, Артур Леви… – Александр погружается в размышления.
…Сын Артура Леви здесь, на пустынной улице, напротив пустующего дома семьи Александра. Это и вправду, скорее, похоже на сон. Артур и он были добрыми друзьями в первые годы их учебы в Берлинском университете. И до того дружны, что даже вместе сняли маленькую комнату в старом квартале города. Там они часто прогуливались перед домом, так, что знали наперечет все плиты тротуара, вбирающие звуки их шагов. Мечты у них были разные. Он уже тогда был пламенным сионистом, Артур – фанатичным немцем, мечтающим о справедливом обществе в великой Германии. Казалось, плиты тротуара под их ногами готовы были воспламениться от их жарких дискуссий. В разгар этих споров повел Александр Артура к выдающемуся профессору-историку Ойгену Тойблеру, который был сионистом и работал над тем, чтобы доказать близость сионистской идеи и германской культуры. Не помогло. Все, связанное с еврейством, было чуждо духу Артура. Спор становился все более острым и привел к тому, что пути их разошлись. Александр остался один в комнате, и долгое время улица казалась ему осиротевшей до того, что и он оставил ее, и перешел жить в маленький университетский городок. Там он встретился с Георгом. Но много лет мучил его разрыв с Артуром Леви. Больше такого друга он не встречал. С момента последнего приезда в Германию его не оставляла мысль об Артуре. Он бы тут же пошел с ним увидеться, если бы между ними не стояла их последняя неудачная встреча. Лицо Александра печалится. Он отбрасывает мысль об этой последней встрече. Сын Артура стоит сейчас перед ним, словно рука судьбы привела его сюда. Александра охватывает сильное желание продолжить тогдашнюю дискуссию с сыном Артура.
– Я отлично знал вашего отца в молодости. Мы были настоящими друзьями. Всегда я хотел привести его сюда, когда еще жизнь здесь била ключом. Но ваш отец так и не откликнулся на мое приглашение. Идемте со мной, уважаемый, я познакомлю вас немного с этим местом.
Узкий и темный коридор. Тяжелый, затхлый запах. Комнаты пусты, стены облуплены. Александр движется по комнатам так, будто они полны мебелью и души жильцов все еще дышат здесь. На кухонной плите груда песка. Кошка лежит около этой груды, и глаза ее светятся в сумраке. Рядом с умывальником медный ковш, позеленевший от времени. Как железный обруч, сжимает сгустившийся воздух виски Гейнца. Александр распахивает окно. Кошка шипит, оскаливая зубки, и убегает. Гейнц подходит к окну – вдохнуть свежий воздух.
– Основателем предприятия, – Александр показывает на пустынную улицу и пустые строения фабрики, – был Авраам Штерн, тот самый, чья карета первой гордо прокатила по «Еврейскому мосту». Много бед свалилось на семью Штерн, заставивших ее покинуть городок, где плавили металл, и приобрести латунную фабрику в песчаной Пруссии. Жена Авраама Штерна, красавица Фейга, умерла при родах первенца. Это был дед Габриеля Штерна, Авраам, он сильно любил Фейгу, не мог найти покоя своей душе после ее смерти до такой степени, что стали опасаться за его здоровье. Для него и купили жалкое латунное предприятие у реки, чтобы отвлечь его от снедающей тоски. И Авраам Штерн подавил в себе тоску и создал из маленькой фабрики огромное предприятие. Но величие Авраама Штерна, – продолжает Александр после паузы, – не в том, что он создал огромное предприятие, и не в успешной торговле, составившей ему состояние. Величие его в том, что он создал здесь, в центре протестантской Пруссии глубоко религиозную еврейскую общину. Господин Леви, здесь, на латунном предприятии около реки Шпрее, жизнь велась по еврейскому календарю еще в дни отца Габриеля.
Александр не спускает изучающего взгляда с Гейнца, так что тому становится неловко.
– Место это странное. Я удивляюсь всему, что здесь вижу и слышу. Эта фабрика совсем прекратила работу? – Указывает Гейнц на здание старой фабрики.
– Да, господин Леви. Старая фабрика была оставлена после Мировой войны. В здании располагалась большая акционерная компания. Это была та цена, которую заплатил отец Габриеля за новые порядки на германском рынке. Война нанесла большой ущерб литейным предприятиям. Источники сырья за пределами страны, принадлежавшие семье Штерн, были потеряны. Победители наложили огромные ограничения именно на металлургическую промышленность. Отец Габриеля, человек умный и расчетливый, обладавший тонким нюхом к изменениям времени, сразу же понял, что среднему предприятию не выжить после войны. Оставил старые традиции, превратил предприятие в акционерное общество и присоединился к большому картелю по производству латуни.
– Мой дед мне много рассказывал об отце Габриеля. Он его хорошо знал. – Говорит Гейнц, и голос его хрипнет.
– Ах, отец Габриеля, – посмеивается Александр, – здесь он каждое утро выезжал на белом коне, человек гордый, строгий и любимый людьми. Педантично исполнял все заповеди. В конторе работали только евреи. В четыре часа дня он вставал со стула и обращался к сотрудникам: «Теперь, господа, прекратите работу, встанем на дневную молитву». Он был гордым евреем, отец Габриеля.
«Быть гордым евреем, – размышляет про себя Гейнц, – что это?»
Спрашивает:
– А Габриель Штерн, каковы его намерения?
Александр словно не услышал вопроса Гейнца. Он сидит на скамье, продолжает говорить и сам смеется над собой.
– Здесь, на скамье, обычно, сидела служанка Густа, дочь «глаза Божьего» и усатого извозчика. Отсюда она давала указания и учила нас танцевать менуэт, которым бредила в те годы вся молодежь. После Густы появился настоящий учитель танцев. Одевался по последней французской моде. В роскошный салон в доме Штерна мы входили, согласно этикету. На обтянутых бархатом креслах салона восседали матери и наблюдали за тем, как танцуют их сыновья. Ну, а у нас настроение несерьезное, насмешливое. Имя учителя в черном фраке было – господин Пинг-Понг, – Александр громко смеется, и Гейнц из уважения поддерживает этот смех.
– Расскажу вам, господин Леви один курьезный случай, характерный для тех лет. Я был еще совсем юным, когда приехала к нам в гости молодая родственница. Она была красива и, естественно, взволновала мое сердце. Сидели мы в беседке, – Александр указывает на опустевший садик, – была ночь, и прошли долгие томительные минуты, пока я осмелился взять ее руку. Именно в этот момент раздался голос по всей улице: «Александр, на вечернюю молитву!» Я взял с нее клятву, что она подождет меня в беседке, и, боясь опоздать, помчался на молитву. Когда она закончилась, поймал меня Эммануил, сын тети Берты, которая жила с нами по соседству. Когда же я от него отвязался и прибежал в беседку, девушки там уже не было. – Александр продолжает смеяться, но говорит всерьез. – Что говорить, господин Леви, юность наша была прекрасной. Большая молодая компания, сыновья работников фабрики. И при всем том, что мы ужасно шалили, были мы большими мечтателями. Строгие заповеди наших отцов дали крепкую основу нашим душам и знание, что в жизни у нас двойная роль. Жить всей юношеской радостью в реальном мире и быть преданным всей душой строгому миру идей, широкому, охватывающему все миры.
