П. Филео - Падение Византии
— Я уважаю ваше чувство, герцог, но должен дополнить вашу мысль и упрекнуть в бреднях; уж такие мы, греки, философы! Стоило нам поступиться несколькими отвлеченными догматами религии, практического значения не имеющими, и столица, и самобытность, быть может, были бы спасены папою и католическими государями. Так нет, не поступились и погибли! Что же с нами поделаете! — с горькой улыбкой сказал Максим.
Наступило молчание.
— Скажите, герцог, вы много пожили на свете, как вам кажется, можно ли жить бесцельно? — спросил после некоторого молчания Дука, подняв на герцога взор.
Герцог подумал и с улыбкой отвечал:
— Я дипломат и должен уклониться от ответа, тем более, что к отвлеченному разговору не привык; но думаю, что человек, у которого нет цели в жизни, должен покинуть мир и идти в монастырь, больше ничего не остается, если, конечно, такой человек найдется.
— Пожалуй, что вы правы, — отвечал Максим и задумался. — Но вот, — прибавил он, — может случиться, что обстоятельства изменятся, найдется цель жизни, а возврата нет — монах навсегда…
— А если вы считаете еще возможным найти цель в жизни, так и живите, не бегите от жизни, не бегите от…
— Я не о себе, герцог, я вообще…
Между тем внизу раздавались голоса, слышно было, что толпа оживлена чем-то интересным.
— Что за движение, герцог? Среди собравшихся какое-то волнение…
— А это прокламации папы Николая V.
— Какие?
— Сегодня утром был здесь герольд из Рима, который объезжает все города Италии и сопредельных стран, с приглашением участвовать в крестовом походе для освобождения Константинополя. Герольд, где бывает, раздает эти воззвания в большом количестве; вы видите в руках многих листы бумаги, которые читают, это и есть папские прокламации.
— Я уже слышал об этом походе на галере, но странный способ проповеди. Положим, это лучше, чем устная проповедь, которую могут слышать немногие. Но во что обойдется все это, если небольшой город Бриндизи получил столько воззваний.
— Не особенно дорого, эти воззвания напечатаны.
— Что значит напечатаны? — спросил Максим Дука.
— А вот посмотрите.
Герцог вынул из кармана прокламацию и передал Дуке.
Тот удивленно разглядывал листок. За смыслом напечатанного он не следил.
— И те, другие, также?
— Так точно. Вон посмотрите.
Герцог вынул еще две.
— Но как же это? — спросил удивленный Дука.
— Один германец изобрел это печатание; подобранный текст оттискивается сколько угодно раз…
Герцог спокойно пил маленькими глоточками вино, с улыбкою посматривая на Максима Дуку, сличавшего два экземпляра воззвания. Глаза его горели лихорадочным огнем. Герцога все это удивляло.
— Да что с вами, синьор Массимо? Вы думаете, что этот крестовый поход состоится? Никогда? Теперь, если явится одушевление, то на день, на два, да и то среди одной или двух тысяч бедняков…
— Нет, нет… не то… герцог, да перестаньте же пить так убийственно спокойно вино! Разве можно быть спокойным, когда рядом с вами лежат эти напечатанные листки! — говорил нервно Дука. — Тут не поход! Тут происходит нечто важнее похода на турок… тут… Да тут, герцог, — крикнул Максим, — орудие для похода против варварства, какое бы оно ни было!
Герцог удивленно смотрел на молодого человека.
Максим сжал в руке прокламации папы.
— Герцог, теперь ведь жить стоит! Это ведь орудие, которым сражаться можно! Ведь с этим орудием наши дети, внуки и правнуки вернут золотой век!
Бледное лицо Максима покрылось румянцем, глаза горели восторгом. Герцог любовался вдохновленным и прекрасным его лицом.
— Герцог, — продолжал Максим, — с этими клочками напечатанной бумаги мы переживаем великую эпоху! Что значит смерть одряхлевшей Византии в сравнении с рождением этой новой силы.
Максим остановился. Выражение его лица вдруг изменилось, оно стало тем же кротким и спокойным, как и всегда, только безграничное счастье светилось в его ласковых глазах.
— А теперь, дорогой герцог, туда, в Неаполь, к ногам Инесы! Не может же быть, чтобы она была в монастыре?!
Умное лицо Орсини, между тем, приняло сосредоточенное, серьезное выражение.
— А ведь, синьор Массимо, вы не дипломат, а видите далеко.
— Герцог, кто смотрит под ноги, чтобы не упасть, тот и не упадет, но и не увидит, что происходит вдали. Итак, прощайте, герцог, я еду в Неаполь.
— От всего сердца, синьор Массимо, желаю вам счастливой дороги и овладеть сердцем, которое бьется только для вас.
Максим уже направился к выходу, но вдруг остановился.
— Я неблагодарный человек, герцог; мое вино не допито. Да здравствует тот неизвестный немец, который открыл печатание!
Дука поспешно направился к тому месту гавани, где обыкновенно останавливались суда, шедшие из Кандии, Фессалоник, вообще с востока, так как среди этих легче всего было отыскать такое, которое идет на запад.
Он бросился к Маритимо.
— Синьор, не можете ли вы сказать, нет ли в гавани судна, идущего в Неаполь в самом скором времени?
При этом Максим положил золотую монету на стол.
Маритимо стал поспешно перебирать бумаги, лежавшие на столе и висевшие на стенах.
— На завтрашнее утро, синьор, готовится большой генуэзский корабль, идущий из Смирны в Геную, с заходом в Неаполь и другие гавани; а в полдень, флорентийская галера с шерстью идет в Пизу и зайдет на пути в Неаполь.
— Это не скоро, — нетерпеливо перебил Максим; — может быть будут на пути через Бриндизи, с малой в нем остановкой?
— Может быть, синьор, но на это положиться нельзя, водная стихия не всегда покорна. Здесь ожидается венецианское судно с шелком для перегрузки в Неаполь и корабль из Фессалоник, но их до сих пор нет.
— Это ужасно, в такую минуту ждать, да еще генуэзца, они ходят как черепахи!..
— Зато основательно, — заметил Маритимо, очевидно, генуэзец.
— Как досадно, синьор, — вмешался слуга, слышавший их разговор, — час назад ушел корабль в Рим; на нем ехало семейство деспота морейского Фомы Палеолога. Бедные детки, маленькая синьорина Зоя бегала здесь; говорят, наш святейший отец принимает в них участие… их встречал кардинал Виссарион… бедные дети!..
Но Максим его не слушал далее; он что-то обдумывал.
— А что, почтенный, — обратился он к служителю, — можно нагнать этот корабль?
— На крыльях, разве, почтенный синьор?
— Нет, на веслах и парусах…
— Не знаю, синьор, разве рыбаки, те как чайки.
— Вот тебе, приятель, — Максим сунул монету, — скорее иди, собери охотников. Десять флорентинов, если нагонят.
Тот мигом бросился.
«Вероятно у молодого синьора крупное коммерческое дело», — подумал про себя Маритимо, опуская в кошелек монету.
Служитель бегал по берегу, выкрикивая предложение. Рыбаки в нерешительности пожимали плечами, наконец, нашлось человек пять молодых; заработок был очень соблазнителен.
— Ну, давай нам твоего синьора, сию минуту будем готовы!
— Ну, Андрео, командуй, — обратились они к одному молодому рыбаку, особенно живому и решительному.
Собралась толпа любопытных.
— Ох вы, бедовые, — иронически говорил старый рыбак, — воротитесь вы назад, да не с десятью флоринами, а с большим срамом, да потерянным временем.
— А ты, дядя, тоже не прочь бы, да кости стары стали!
— Оно правда, — ворчал тот, — вам-то легче; если ветер будет мал, вы свой из головы повыпустите, потому что он там попусту гуляет.
Наконец появился Максим, за которым несли вещи. Толпа расступилась перед ним, с любопытством на него поглядывая.
Максим вошел в легкую лодку, она покачнулась.
— Трогай, друзья мои! — сказал он, перекрестясь. — Адио, синьоры! — крикнул Максим толпе, сняв шляпу.
Веселая улыбка играла на его добром лице.
— Удачи, красивый синьор! — крикнули с берега.
Рыбаки налегли на весла, сначала довольно тихо, но мерно, под команду Андрео. Парус вздулся, лодка дрогнула, так что стоявший Максим ухватился за мачту, и полетела в голубую даль беспредельного моря. С берега не расходились и смотрели вслед молодым рыбакам. На горизонте белел парус догоняемого корабля. В открытом море ветер стал сильней, весла мерно и быстро работали, с берега это представлялось взмахами крыльев. Максим Дука стоял; ему казалось, что так скорее пойдет лодка; его роскошные черные волосы развевались от ветра. Солнце палило, но он его не замечал; рыбаки были мокры, пот градом катился по лицу, но стереть его не было времени. Молодой Андрео сидел на руле. Корабль, между тем, стал виден яснее и яснее. Это был высокий, красивый корабль; он плавно и гордо рассекал волны. Наконец можно уже различать людей. Сердце Максима сильно билось. Видно даже, как оттуда смотрят с удивлением, гребцы выбиваются из сил и готовы бросить весла; уже слышно, как флаг св. Петра хлопает по мачте, то обвисая, то снова развертываясь и гуляя по ветру.
