Анна Ветлугина - Игнатий Лойола
— Интересно. Я бы посмотрел, — провинциал оживился, — а вам известны арабские обычаи и праздники?
— Разумеется, нет, — сухо ответил Лойола, — с чего бы мне интересоваться жизнью неверных?
— Жаль. Прежде чем нести людям мысль, неплохо бы узнать их получше.
Иниго не успел ответить. Францисканец прищурился, оглядел собеседника с ног до головы и заметил:
— Проповеднику необходимо знание теологии. Это так, к слову. Я не могу ставить под сомнение ваши знания.
— Теология? Это ещё что такое? — удивился Иниго.
— Наука, имеющая своим предметом Бога, Богооткровение, Божественное домостроительство, различные аспекты жизни церкви. Все, кто проповедует, — должны иметь теологическое образование.
— Вы считаете, вдохновение, ниспосланное Святым Духом, хуже?!
— Нет-нет, ни в коем случае, — успокаивающе сказал провинциал, на всякий случай отодвигаясь подальше. — Но, скажите, вы помните заповеди? Например, в чём состоит седьмая?
— Не надо меня запугивать, — отрезал Лойола, — я всё равно буду проповедовать, что бы вы там ни говорили!
— Значит, что бы мы ни говорили? — переспросил францисканец почти весело.
— Ну... если только мне бы пришлось совершить грех.
Провинциал поднялся.
— Видите этот шкаф? В нём хранится папская булла, разрешающая нам отлучать от церкви всех, кто остаётся в Святой земле вопреки предписаниям нашего ордена. Обычно я её не достаю, но специально для вас...
Францисканец полез в карман коричневого балахона за ключами.
— Не надо, — остановил его Иниго, — я вам верю.
Но надо же, как странно и обидно... Надо всё же завести себе собачонку!
— Собачонку? — удивился провинциал. — Зачем?
— Чтобы ходить всюду за ней... отдать судьбу в её руки, лапы, то есть... короче, чтобы не ошибиться в выборе пути.
— Удачи вам, — тон провинциала свидетельствовал об окончании разговора.
Иниго, хромая, шёл по монастырскому дворику, озадаченный, но не уничтоженный. Он всё же добрался до Святой земли без денег. Значит, высшие силы вели его. Это не могло быть происками дьявола, ведь врагу рода человеческого подобный маршрут был бы нестерпим. Почему же теперь Господь посылает паломника обратно?
Он решил до отъезда ещё раз сходить на Елеонскую гору. Может, там, у камня, с которого вознёсся Иисус, придёт ответ?
Паломники ходили туда только в сопровождении проводника-турка, но Иниго не хотелось ждать и просить. Незаметно ускользнув от группы, он с трудом начал подниматься.
Раздался окрик на незнакомом языке. Стражники преградили Иниго путь, один на ужасной латыни повторял непонятные слова «разрешение», «дозволенные часы». Иниго нащупал в кармане перочинный ножик, подаренный сенатором, очень красивый.
— Вот, возьмите... очень нужно пройти...
Забрав взятку, они мгновенно перестали его замечать. Паломник поднялся к священному камню. Смутные отпечатки ног сохранились на нём. Иниго внимательно всматривался, пытаясь понять, где правая, а где левая нога. Почему же Господь не дал ему проповедовать? Какие ещё грехи висят на нём?
Чуть в стороне на своём непонятном языке переговаривались стражники. Сколько они уже охраняют эту гору, а так и не научились хотя бы латыни! И тут паломника осенило. На каком языке он собрался обращать неверных? На родном баскском? Или хорошо знакомом испанском? Ведь даже латынь он знает плохо, постоянно делает грубейшие ошибки, которые легко могут извратить смысл проповеди!
Он упал на колени, прославляя мудрость Господа, не давшую ему совершить ошибку, а когда поднял — увидел, как к нему бежит, размахивая палкой, францисканец, служивший в обители привратником. Налетев на Иниго, словно коршун, он вцепился ему в руку и потащил вниз, злобно бормоча:
— Сбежал, значит! Связать тебя верёвками да погрузить на корабль, чтоб не вырвался! Ишь, чего придумал!
«А вот и собачонку послал мне Господь», — думал Иниго, кротко позволяя вести себя. В этом же смиренном состоянии духа он присоединился к группе паломников, отправляющейся в Яффу искать корабль до Кипра. И опять его не хотели брать без денег, несмотря на уговоры остальных паломников, которые почему-то считали его святым.
— Святой, так пусть идёт по волнам сам, без корабля! — кричал капитан. — Нечего вешать нахлебников на мою шею.
Рядом стоял совсем маленький кораблик, хозяин которого согласился взять бесплатно нескольких паломников. Взойдя на палубу, Иниго снова смог полюбоваться презрительным выражением лица капитана, накричавшего на него.
Море волновалось. Барашки волн взмахивали кудлатыми спинами. Утлое судёнышко качало немилосердно. Морская болезнь всё же настигла Иниго (а может, желудок устал питаться отбросами). Ему стало так плохо, что, когда поднялась сильная буря, перепугавшая всех, — он обрадовался возможности умереть. С такими мыслями он привязался к мачте, и это было правильным решением. Волны, периодически окатывавшие его с головы до ног, отвлекали от страшных болей в желудке. Сквозь стену воды он видел, как большой корабль с презрительным капитаном разбился о скалы.
Маленький же кораблик благополучно прибыл на Кипр. Иниго возблагодарил Господа и отправился выяснять, как быстрее попасть в Испанию.
РИМ, 1552 ГОД
— Отец Игнатий, — сказал Надаль крайне почтительным тоном, — сегодня воскресенье. Вы просили напомнить вам...
— Да? И о чём же? — поинтересовался настоятель.
— О книге. — Надаль знал, что нужно оставаться спокойным, и у него это получалось.
— А... о книге... — отец Игнатий зашелестел какими-то бумагами, — о книге... что-то мне опять здесь прислали...
Надаль попытался обратить дело в шутку:
— Мне говорили: вы гуманны с подчинёнными...
— Не соврали, — подтвердил настоятель. — Хотите совет? Если кто-то не верит в ваш гуманизм, начните его пытать, а потом внезапно прекратите. Должно подействовать.
— Отец Игнатий! — голос Надаля окреп. — Давайте я скажу начистоту. Мы все боимся, что вы умрёте, так и не рассказав нам о своей жизни.
— Да? — Игнатий посмотрел на своего помощника с любопытством. — А почему вы боитесь именно за меня? Вы сами ведь тоже не бессмертны.
— Видите ли, мы все слышали, как вы говорили о своём желании снискать от Бога три благодеяния прежде, нежели умрёте: во-первых, чтобы Общество было утверждено Апостольским престолом; во-вторых, чтобы то же произошло и с «Духовными упражнениями»; в-третьих, чтобы вам удалось написать Конституции. Всё это свершилось и... сами понимаете, по логике... мы опасаемся... извините, что говорю напрямик.
Игнатий прищурился.
— По логике, значит? Вы, значит, смогли познать логику Бога? Поздравляю. Ещё никому из людей это не удавалось.
— Так что же мне делать? — в отчаянии спросил Надаль.
— Напоминайте мне об этом, пожалуйста, каждое воскресенье. Если Богу угодно, у вас всё получится. А сейчас — простите. Я очень занят.
Крайне раздосадованный Надаль пошёл в трапезную, где его ждали Поланко и Луис.
— Опять? — поинтересовался Луис.
Надаль кивнул:
— Он как будто поставил себе цель довести меня. Сколько это ещё будет продолжаться?
— Нас всех это тоже не радует, — вступил в разговор Поланко. — Разве он не понимает? Ведь его упрямство вредит общему делу!
— Да уж. Характер у него тот ещё. Одно слово — баск.
Дверь открылась бесшумно и резко. На пороге стоял отец Игнатий.
— Вы слишком громко обсуждаете других. Не удивляйтесь, если кто-нибудь услышит не предназначенное для его ушей.
— Простите нас, — сокрушённо опустил голову Поланко. — Но, может, вы найдёте нужным всё же высказаться по этому поводу?
Настоятель оглядел присутствующих быстрым взглядом.
— Логика у вас не приживается, вот что можно сказать. Хотите сделать из человека пример для подражания и тут же позволяете себе судить. Подождите, — прибавил он, чуть смягчившись, — если Богу угодно — эта книга обязательно появится. Главное — верно распознать.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
О МАСТЕРСТВЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
На редкость суровая зима выдалась в Венеции в 1524 году. Особенно холодным стал январь.
Падал снег, замерзали лужи. На площади Святого Марка голуби поджимали лапы. Иниго, простуженный и злой, сгорбившись, ходил взад-вперёд у входа в храм. Его одежда совсем не годилась для такой погоды. Обтрёпанные штаны едва доходили до щиколоток, ропилья прохудилась, а хубон имел на спине многочисленные разрезы — по последней моде, ведь одежду подбирали «уважаемые господа» из Манресы.
До Венеции он добрался с превеликим трудом, измученный морской болезнью, бурями и неучтивыми капитанами. Неудивительно, что сомнения вновь охватили его со страшной силой. Более всего беспокоила теология. Зачем проповеднику эта непонятная расплывчатая наука? Для убеждения нужны сильные выражения и проникновенный голос.
