Джейн Харрис - Наблюдения, или Любые приказы госпожи
— В жизни еще не встречала поэтов, — сказала я. — То есть вру, как-то я знавала одного коробейника с ужасными оспинами по всему лицу, и он показывал мне балладу, которую сам сочинил и записал на грязной мятой бумажке. Он считается за поэта?
Флеминг остановился и на секунду нахмурился. Верно, не пришел в восторг от моей болтовни про коробейников и грязные мятые бумажки.
— Я действительно собираю баллады коробейников, да. Но как вам наверняка известно, моя поэзия совсем в другом роде. Иной строй стиха, обусловленный размером, ритмом, рифмовкой, метрикой и — безусловно — содержанием.
— О, конечно, — сказала я, хотя понятия не имела, о чем он говорит.
— Никакой дешевой напыщенной сентиментальности, — продолжил Флеминг. — Ни в коем случае.
Невесть почему, я почувствовала себя задетой — но задетой самым деликатным образом.
Флеминг указал на бутылку, стоявшую на буфете.
— Не желаете ли бокал вина?
Рука у него дрожала, и я заметила, что бутылка наполовину пуста. Я задалась вопросом, не принял ли он перед моим приходом пару стаканчиков для смелости.
— Нет, благодарю вас, сэр, — говорю, хотя на самом деле мне страсть хотелось выпить, голова гудела после вчерашнего кларета с пивом.
Флеминг переложил кипу бумаг с кресла на стол и пригласил меня садиться.
Когда я села, он примостился рядышком в другое кресло и заговорил ласкательным голосом, словно с малым дитем.
— Итак, Бесси. Эти ваши песенки. Надо ли полагать, что они вашего собственного сочинения?
— Да, сэр.
— Превосходно. Просто замечательно. Значит, вы сами их придумываете, а не перенимаете от каких-нибудь людей вроде вашего знакомого коробейника?
— Да, сэр. Я знаю много разных песен, наслушалась в городе, ну там «Полжизни за корку хлеба», «Джесси из лощины» и всякие такие прочие, всем известные. Но я не смешиваю чужие песни с моими собственными.
— Очень хорошо, — говорит Флеминг. — Я чрезвычайно благодарен вашей милой госпоже, что она вас ко мне прислала. Миссис Рейд изумительная женщина. Чрезвычайно умная, по-моему, и добрая. И красивая, само собой разумеется.
Ну да, ну да, жалкий угодник, подумала я. У меня язык чесался сказать что-нибудь эдакое. Ну там «знали бы вы, какие гадости она пишет в своей книге» или еще что-нибудь в таком роде. Но я «нигугукала», как выразился бы мистер Леви.
Улыбнувшись мне, Флеминг встал, подбросил углей в камин, а потом поворотился к комнате. Он стоял, заложив руки за спину, на фоне каминного дыма с искрами с таким святым выражением лица — ни дать ни взять христомученик на костре. Меня стал разбирать смех. Чтобы отвлечься, я спросила:
— А как вы поступите с моими песнями, сэр?
Флеминг нахмурился.
— Пока не знаю, Бесси. Если они представляют ценность, необходимо записать их на бумаге. Тогда они всяко не пропадут. Я мог бы послать их на суд своему издателю — но увы, в данный момент он с величайшим нетерпением ждет очередных моих сочинений, и сперва я должен закончить поэму, которую пишу сейчас.
— А о чем ваша поэма, сэр? Если мне позволительно спросить.
— О чем? О самых разных вещах, Бесси. О самых разных вещах. На самой поверхности она про призраков, обитающих в Эдинбурге. По преданию, несколько веков назад, во время чумы, отцы города обнесли стеной ряд кварталов и оставили жителей и скот умирать там от страшной болезни. Позже они разрубили на части гниющие трупы и вывезли прочь на телегах. С тех пор люди видят и слышат странные вещи. Шаркающие звуки. Шорохи и скрипы. Отрубленные руки и ноги. Отъятые головы с ужасными очами. Призрачные дети с гнойными язвами на лицах. Жуткие привидения изуродованных животных.
— О господи…
Я-то думала, он пишет про цветочки-лепесточки. Или там про летний солнечный денек. Он же рассказывал такое, что мороз по коже, а за окнами уже смеркалось.
— По… по-вашему, такие призраки и впрямь существуют, сэр?
— Что? О нет-нет. Это все суеверия. Но конечно, у меня эта история имеет метафорический смысл. — Он взглянул на часы. — В любом случае, tempus fugit,[5] пора приступать к делу.
Флеминг принял позу внимательного слушателя: подбоченился одной рукой, опустил голову и уставился в пол.
— Когда будете готовы — начинайте, пожалуйста Только я попросил бы не вчерашнюю вашу песню.
Я откашлялась, стараясь не думать про уродливых призраков и гнойные язвы.
— Эта песенка про то, как мы плыли в Шотландию на…
Не подымая головы, Флеминг вскинул ладонь.
— Пожалуйста, не надо долгих объяснений. Хорошая песня говорит сама за себя.
— О… правда ваша. А название вам угодно узнать, сэр?
— Хорошо. Как она называется?
— «Эйлса-Крейг»,[6] — говорю. — Песня называется «Эйлса-Крейг».
Я гордилась этой песней, потому что в ней описывался эпизод из моей собственной жизни, только малость переиначенный. Вот она:
Для всех кто хочет в дальний путь пуститься по волнам
Спою я песенку свою в предупрежденье вам
Милашка Мэри Клири я мне стукнуло двенадцать
Как тятя помер нам пришлось в Шотландию податься
Сказала мать обняв меня не плачь моя родная
Мы попытаем счастья там мы завтра отплываем
Припев:
Шотландия чудесный край
Ну самый настоящий рай
Там города на загляденье
А Глазго просто вне сравненья
Мы долго плыли но когда я сушу увидала,
Решила я что матушка неправду мне сказала
Там грязно-серая скала торчала над водой
Что древний череп костяной что стертый зуб гнилой
Какой там рай куда ни глянь лишь голые утесы
Пустынный безотрадный край и я пустилась в слезы
(Припев)
Что плачешь ты спросила мать и я ей разъяснила
Она ж в ответ сказала мне не бойся моя милая
То просто остров Эйлса-Крейг Волшебная Скала
Он делит море меж двух стран примерно пополам
Ирландии граница здесь мы дальше поплывем
Причалим скоро в Брумилоу и там друзей найдем
(Припев)
Вот мы живем на Гэллоугейт где во дворах уют,
Домовладельцы все милы и денег не дерут
Повсюду божья благодать и мы живем богато
Но вы уж поняли видать что я шучу, ребята
Здесь сущий ад врала мне мать про Глазго распрекрасный
С ним рядом даже Эйлса-Крейг не шибко и ужасный
Допев последнюю ноту, я сделала реверанс и стала ждать Флемингова отзыва. Он выразил одобрение, соединив ладони и постукав кончиками пальцев друг о друга, это немного походило на аплодисменты, только беззвучные.
— Недурственно, — промолвил он. — Конечно, я мог бы исправить там-сям строчку-другую. Но в целом неплохой образец в своем роде.
Я не поняла толком, комплимент это или нет, но решила принять за комплимент.
— Спасибо, сэр, — говорю. — Значит, вы запишете эту песню?
— Да — почему бы и нет? Сейчас, минуточку…
Флеминг повернулся к столу, порылся в груде бумаг и извлек из-под нее перо, чернильницу и напоследок очки, которые и нацепил на нос.
— Итак, — говорит, — начинай, Бесси.
Я спела в общей сложности четыре песни. Флеминг все записал и поставил какие-то значки над словами, а когда я спросила, что за закорючки такие, он сказал, что по ним понятна мелодия, во всяком случае для людей, умеющих читать значки. Для меня-то они были тарабарской грамотой, я и по сей день не отличу восьмушки от поросячьей задницы.
Когда настало время возвращаться домой, я понеслась по дороге в сапогах-скороходах, поскольку уже стемнело, а Флеминг нагнал на меня дикого страху своими рассказами про призраков. Ох и рада же я была снова оказаться в кухне «Замка Хайверс». Когда я почувствовала себя в безопасности, меня начало распирать от гордости, что вот настоящий поэт вознамерился послать мои песни издателю. Мне не терпелось посмотреть, какое лицо сделается у миссус, ведь я знала, как ей хочется опубликовать свои «Наблюдения». Но я решила покамест ничего не говорить, а подождать дальнейших событий, чтоб не выглядеть набитой дурой в случае, если Флеминг так ничего и не предпримет.
Что касаемо вчерашней болтовни Дженет, то я прекрасно знала, что никаких горшков с золотом в доме нет. Но я стала гадать, что же она хотела сказать своими намеками насчет Арабеллы и Норы. Судя по всему миссус буквально боготворила девушку. Но я понятия не имела, как Нора относилась к миссус. Может, она ее ненавидела. Мне пришло в голову, что я ведь почти ничего не знаю о своей СОПЕРНИЦЕ. Потом я вспомнила, что в «Наблюдениях» упоминалось о сундучке с Нориными вещами, убранном на чердак. Интересно, что же хранится в сундучке помимо одежды? Раз миссус заставила меня вести дневник, значит Нора наверняка тоже вела. Неизвестно, что она там писала про свою госпожу. Даже если девушка скрывала свои истинные чувства, возможно они читаются между строк. Мне страшно хотелось узнать побольше про нее, про эту чертову образцовую служанку.
