Александр Дюма - Генрих IV
Ла Ренуйер была первой камеристкой королевы.
— О, — сказал король, — зачем из-за такой малости?
И он тотчас заснул. «Ибо, — говорит Матье, его историк, — он был принцем так хорошо устроенным, что имел две вещи в своем распоряжении — бодрствование и сон».
Девятого вечером Генрих играл в триктрак. Несколько раз ему казалось, что он видит капли крови. Сначала он молча старался стереть их платком, но не сдержался и спросил у партнера, не видит ли тот кровавых пятен.
Повторилось предзнаменование, которое являлось ему перед Варфоломеевской ночью. Тогда он вышел подышать. Зрение и ум его были затуманены.
После игры королева ужинала в своем кабинете. Прислуживали ей дочери.
Король вошел туда, сел подле нее и не из жажды, а из своего рода супружеской любезности отпил два раза из ее бокала. Потом решительно встал, вышел и отправился спать. Именно в эту ночь он не смог заснуть и вставал, пытаясь молиться.
Попробуем минута за минутой проследить за деталями этого последнего дня 14 мая 1610 года.
Король проснулся раньше обычного. Тотчас же он прошел в свой кабинет, чтобы одеться. Там, одеваясь, он приказал позвать мсье де Рамбюра, приехавшего накануне вечером. Позже, к шести часам, он кинулся на кровать, чтобы более спокойно отдаться молитвам. Во время молитвы он услышал, что кто-то скребется в дверь.
— Пусть войдут, — сказал он, — это должен быть мсье де Виллеруа.
Так и оказалось. Его послал Ла Варенн.
Они долго говорили о делах. Потом, отправив его в Тюильри, попутно попросил его задернуть штору и снова обратился к Богу.
Окончив молитву, он просмотрел свои послания герцогу Савойскому и сам скрепил их печатью. Затем отправился в Тюильри. Более получаса гулял с дофином. Разговаривал с кардиналом Жуайёзом и некоторыми другими сеньорами. Советовал погасить ссору, возникшую между послами Испании и Венеции при коронации.
Оставив дофина, он отправился к фельянам, где слушал мессу. Иногда он приезжал туда после полудня. В таких случаях он просил прощения у святых отцов за опоздание, говоря по привычке:
— Простите мне, отцы мои, я работал. А когда я работаю для моего народа, я молюсь. Заменять молитву работой — значит оставлять Бога для Бога.
Он вернулся в Лувр. Но вместо того, чтобы сесть за стол, он пожелал видеть Декюра, который по его приказу производил разведку переправы Семуа.
Переход был удобный и охранялся жителями Шато-Рено, находившимися под управлением мадам де Конти.
Король очень обрадовался, узнав эти новости. Он слышал, что маркиз де Спинола захватил все проходы, а рапорт Декюра не только все это отрицал, но и сообщал ему, что армия находится в лучшем положении под началом де Невера, что присоединились швейцарцы, войска и артиллерия находятся в полной готовности.
Затем пообедал, а во время обеда приказал вызвать мсье де Нерестана. Поблагодарил его за отличное состояние его соединения, за быстроту экипировки и уверил, что все затраты будут возмещены.
— Сир, — ответил мсье де Нерестан, — я лишь ищу средств служить вашему величеству, не думая о компенсациях. Я уверен, что никогда не обеднею под властью такого великого и щедрого короля.
— Да, вы правы, мсье де Нерестан. Дело подданных забывать об их услугах, а дело королей помнить их. Пусть подданные полагаются на меня, я должен заботиться о них. Правда, что те, для которых я сделал гораздо больше, чем для вас, не столь охотно признают это. Великие благодеяния рождают великую неблагодарность.
Когда он заканчивал эту фразу, вошли мадам, ставшая позже мадам Генриеттой, мадам Кристина, будущая герцогиня Савойская, и мадемуазель де Вандом. Король спросил, обедали ли дети.
Мадам де Монгла, их гувернантка, ответила, что принцессы обедали в Сен-Дени, где они осматривали реликвии и сокровища.
— Вы развлеклись? — спросил король.
— Да, — сказала мадемуазель де Вандом, — только герцог Анжуйский много плакал.
— Почему это? — спросил король.
— Потому что он спросил, кто похоронен в той могиле, на которую он смотрит, а ему ответили, что это вы.
— Как он меня любит, бедный! — сказал король. — Вчера во время церемонии он меня не видел и все кричал: «Папа!»
После обеда он долго разговаривал с президентом Жанненом и интендантом финансов Арно. Он говорил, что решил работать над реформой государства, чтобы облегчить несчастья и угнетения своего народа; что он не желает больше терпеть во Франции иной власти, кроме добродетели и достоинства; не снесет более взяточничества чиновников, профанирующих святыни; заклинал своих добрых сторонников достойно и смело поддержать его начинания.
Потом проследовал в апартаменты королевы в сопровождении маркиза де Ла Форс. Королева в своем кабинете отдавала распоряжения насчет того, что было необходимо для великолепия и величественности ее выхода.
В момент, когда Генрих показался на пороге, она предлагала епископу де Безье, своему главному духовнику, отправиться в Консьержери, встретиться там с двумя судебными чиновниками по вопросу об амнистии. Герцогиня де Гиз заявила, что поедет в город.
— Не уходите, кузина, — сказал король, — мы посмеемся.
— Невозможно, сир, — сказала она, — я созвала несколько адвокатов парламента.
— Ну хорошо, — сказал он, — а я схожу повидать герцогиню де Конти. Очень хочется зайти в Арсенал, но если я туда явлюсь, то непременно разозлюсь.
— Так не ходите туда, сир! Останьтесь с нами и оставайтесь в добром настроении! — сказала королева.
Но, несмотря на это приглашение, он вышел из кабинета королевы, вернулся к себе и сел писать. Он был под тяжестью возбуждения, будоражащего людей на пороге большого несчастья, которое они инстинктивно пытаются избежать.
Он присел к столу, взял перо, бумагу и принялся писать. Но на пятой строчке он остановился, приказал позвать Ла Клавери; тот вернулся от посла Венеции, с которым говорил о ссоре с послом Испании во время коронации. Король побеседовал с ним и продолжил писать. Дописал, передал письмо тому, кто его ожидал, подошел к окну. Поднеся руку ко лбу, проговорил:
— Мой Бог, что же так меня тревожит?
Потом вышел из кабинета, вернулся в комнату королевы. Там, встретив канцлера, говорил с ним долго о своих проектах на будущее, как будто прощаясь с миром, спешил посвятить своего первого приближенного в свои последние намерения.
После этого разговора они расстались.
— Сир, — сказал канцлер, — я иду исполнять ваши советы.
— А я, — ответил король, обнимая его, — иду прощаться с женой.
На этом он снова вошел в кабинет королевы и принялся играть с детьми.
— Я не знаю, что со мной сегодня, мадам, — сказал он королеве, — но я никак не решусь выйти от вас.
— Так оставайтесь! — сказала королева. — Кто заставляет вас выходить?
Повернувшись к Витри, своему капитану гвардейцев, король сказал:
— Витри, ступайте во дворец и приведите все в порядок к королевскому празднику. Я буду там в шесть часов и все проверю.
— Сир, — сказал Витри, — я повинуюсь вашему величеству, но мне бы хотелось остаться здесь.
— Почему это?
— Сир, я не могу быть одновременно в двух местах. А когда я вижу вас на охоте или во время прогулки без охраны, у меня нет ни минуты покоя. Судите о моих страхах в этот момент, в этом огромном городе с невообразимым количеством иностранцев и проходимцев.
— Ну, ну, — подхватил король. — Вы соблазнитель, Витри. Вы хотите немножко поболтаться среди дам. Делайте, что я вам говорю. Пятьдесят лет я охраняю себя без капитана, и сегодня постараюсь охранить себя сам.
— О, что до этого, — ответил Витри, — нет никакой необходимости, чтобы ваше величество охраняли себя. У меня внизу дюжина молодцов к вашим услугам. Они сопроводят вас, куда вы пожелаете.
Витри вышел. Тогда король ступил за порог комнаты королевы и спросил, внизу ли его карета.
Ему ответили, что да.
Эти слова услышал человек, сидевший на камне у ворот Лувра, где лакеи ожидали своих господ. Никто не обратил на него внимания. Этот человек встал и ждал короля между двумя воротами. Король вновь вернулся в кабинет. Трижды простился с королевой, обнимая ее, чувствуя, что его сердце не хочет расстаться, оторваться от нее.
— Сир, — сказала жена маршала де Ла Шастра, заметив эту нежность, — мне кажется, что ваше величество с каждым днем все больше влюбляется в королеву.
Король в третий раз обнял Марию Медичи и вышел. Встретив маршала Буа-Дофена, он приказал ему быть готовым к отъезду в армию. Уже во дворе, увидев герцога Анжуйского, король спросил, указывая на Бассомпера:
— Знаешь ты этого господина?
Наконец в три часа сорок пять минут он поднялся в карету, но, заметив герцога д'Эпернона и зная, что у того дело в городе, усадил его справа от себя. У дверцы с той же стороны стояли маршал де Лаверден и мсье де Рокелор. С другой стороны герцог де Монбазон и маркиз де Ла Форс. Спереди Лианкур, его первый конюший, и маркиз де Мирабо.
