Анатолий Брусникин - Беллона
Быстренько поднимаюсь, гляжу на Иноземцова — видел мой нырок или нет?
Платон Платонович смотрит не на меня, а в небо. Лицо у него задумчивое. Почесал кончик носа.
— Эй, плотники!
Подбежавшему Соловейке капитан говорит:
— Ты вот что, братец. «Палубу» настилать не нужно. От бомб она щепками разлетится, людей поранит. Лучше поплотнее землю утрамбуйте.
Пока они там обсуждают, чем лучше трамбовать, я иду вглубь укрепления. Там что-то посверкивает чудесным переливчатым сиянием.
Это отец Варнава, в одной тельняшке, обивает золотой тканью внутренность маленькой деревянной будки вроде тех, которые ставят для часовых.
— Часовенка будет, для Николы угонника, — охотно объясняет мне поп. — И риза старая сгодилась. Красота? После еще лампадку повешу.
Потом я, задрав голову, наблюдаю за странными действиями Джанко. Он влез на «мостик», поставил стул, а всю переднюю часть, где перила, прикрывает матрасами, тюфяками и подушками.
Вон оно что! Хочет защитить капитанское место от пуль.
Пули над бастионом тоже посвистывают. Вражеские нарезные винтовки легко достают до нас. Во время боя — штурма или артиллерийской дуэли — Платон Платонович, конечно, будет на виду у ихних стрелков. Как во время Синопа. От ядра иль бомбы пух-перо не уберегут, а вот пущенная с пятисот шагов пуля в них застрянет. Молодец, Джанко!
Бастион мы строим уже девятый или десятый день, и если я столь явственно вижу именно это утро, на то имеется своя причина.
— Гера! Куда ты запропастился? — слышу я голос Иноземцова.
Бегу со всех ног…
— Беги… сам знаешь куда, — тихо сказал Платон Платонович. — Три часа назад Агриппина Львовна прислала записку, попросила доктора, если он сейчас не занят. Осип Карлович перевязочный пункт обустроил, раненых пока нету. Я отпустил. А он ушел и не возвращается. Тревожно мне. Вдруг что с нею или с Дианой? Госпожа Ипсиланти попусту не попросила бы…
Я уж хотел бежать, но капитан меня остановил:
— Погоди… Это еще не всё. Пусть они возьмут самое необходимое и отправляются на северную сторону. В городе скоро будет опасно. Вот, держи. Это записка для баркаса. Это — квартирмейстеру, чтоб выделил коляску. А это… — Он вздохнул. — Скажи, покорнейше прошу взять у меня денег в долг. На бастионе они мне не нужны. И уж уговори как-нибудь, постарайся… Если не возьмет, будешь за всё платить сам. Ты позаботься, чтоб они там, в Симферополе, хорошо устроились.
— Как в Симферополе? — вскинулся я. — Платон Платоныч, ваше высокоблагородие, за что отсылаете? Мое место здесь, при вас!
— Нет. Твое место при них. Всё, юнга, беги.
Я побежал, конечно.
Но до того мне стало обидно — слов нет. Опять капитан решил меня с фрегата списать. Не забыл Синопа, значит…
А только не выйдет у вас, Платон Платонович.
На углу Сиреневой улицы я обогнал еле плетущуюся арбу, в которой лежали и сидели, свесив ноги, несколько раненых. Это были не наши — сухопутные. Некоторые сидели, болтали меж собой и покуривали, но один из лежачих громко и жалостно стонал.
— Братцы, мочи нет! Братцы, мочи нет! — всё вскрикивал он.
Ему лениво отвечали:
— Нет мочи — помирай, а сердце не рви.
Я поскорей прошел мимо и отвернулся.
Дверь дома была приоткрыта. Тревога, передавшаяся мне от Платона Платоновича и усилившаяся при виде раненых, окрепла. Не постучавшись, я пошел вверх, на невнятный мужской голос.
Это был наш Осип Карлович.
Он говорил:
— …Сие, сутарыня, открытый перелом. Наклатываю шину. Вот так…
О, господи!
Я взлетел по ступеням и застыл на пороге гостиной.
Госпожа Ипсиланти и Диана сидели у стола, на котором возвышалась бронзовая голая дева с луком и стрелами. Это была древняя богиня охоты, а звали ее, как мою несбывшуюся мечту — Дианой.
Доктор Шрамм с засученными по локоть рукавами зачем-то прикручивал к руке богини две деревянные дощечки. Кроме того у статуи на голове была плотная повязка навроде шлема, а шея обмотана бинтом.
— Фот и фся хитрость, — сказал Осип Карлович. — Ясно?
Обе слушательницы кивнули, причем Агриппина записала что-то в тетрадку. Я не мог уразуметь, что всё это означает.
— Теперь ресаные раны. О, это самое легкое.
Лекарь подвинулся. Я увидел, что на столе лежит свежеощипанный гусь.
— Выклятит ресаная рана вот этак…
Шрамм взял нож и рассек тушку. Из-под пупырчатой кожи засочилась кровь. Диана страдальчески наморщила лоб, Агриппина снова кивнула.
— Преште фсего, Акриппина Льфофна, смачиваете спиртом корпию… Протираем рану. Фот так… — Руки врача ловко двигались. — Кусь не орёт, но раненый путет орать — это ничефо. На это не нушно опращать фнимание. Перём иколку-нитку. Ну, это парышни хорошо умеют… Чик-чик-чик. Котово.
На месте разреза остался аккуратный шов.
Я громко кашлянул.
— Здравствуйте…
Смотрел я исключительно на хозяйку. С того самого дня, когда я понял, что чудес в моей жизни больше не будет, с Дианой мы ни разу не виделись. И сейчас встретиться с нею глазами я не осмелился.
Агриппина Львовна обернулась, всплеснула руками. А Диана — Диана вскочила и закричала:
— Гера! Гера! — да так радостно, что мое дурацкое сердце ёкнуло. Я представил себе, что сжимаю его в кулак. Вроде помогло.
— Что на бастионе? Как Платон Платонович? — быстро проговорила госпожа Ипсиланти, идя мне навстречу. — Мимо нас с самого утра везут раненых. Я так волнуюсь.
— Все целы пока, слава Богу. Платон Платонович велели кланяться.
Я говорил сдержанно, солидно.
— Раненых нет — корошо, — заметил доктор. — Токта я фыпью чаю. И потом мошно протолшить урок.
— Нет, Платон Платонович прислал меня с поручением. Скоро ихние батареи закончат пристрелку и вдарят по настоящему. Уезжать надо. Я вас, Агриппина Львовна, на тот берег перевезу. А оттуда поедете в Симферополь. Уж и коляска снаряжена. Собирайте вещи, я помогу.
Про деньги я говорить не стал. Чем уламывать Агриппину, лучше по-тихому сунуть Диане. Она в хозяйственном смысле потолковей своей опекунши будет.
А госпожа Ипсиланти возьми и скажи — спокойно так, будто о давно решенном:
— Никуда я не поеду. Где Платон Платонович, там и я. Видишь, я начала учиться медицинскому делу? Когда начнется бой, я найду себе место.
Далеко не сразу понял я, что именно означают ее слова. Взглянул на портрет мичмана — вот это дела: траурная лента исчезла!
— Так и передать? — переспросил я.
И посмотрел на Диану. «А я тебя предупреждала, что этим кончится» — говорило ее лицо.
Даже Осип Карлович, на что беспонятливый в тонких чувствах человек, и тот скорчил рожу: вон-де оно как.
Ладно.
Подошел я к Диане.
— Давай, собирайся. Я тебя на ту сторону переправлю и устрою, как надо. Ваших-то пансионских, поди, давно из города увезли.
— Да-да. Я тоже об этом думала. — Госпожа Ипсиланти обняла воспитанницу. — Видишь, всё и устроилось. Спасибо Платону Платоновичу. Поживешь с девочками. Собери вещи, а я пока напишу записку Эрнестине Николаевне.
Но Диана не тронулась с места. И глядела она не на Агриппину — на меня.
— Ты поедешь со мной до Симферополя?
— Нет, только доставлю на ту сторону и посажу в коляску. У меня же фрегат. В смысле, бастион.
И тогда она сказала, в точности тем же тоном, что Агриппина Львовна.
— Никуда я не поеду. У тебя фрегат, а у меня ты.
Я, конечно, захлопал глазами.
Поди, разбери их, женщин. Помру — так и не разгадаю ихнего устройства.
Жертва Беллоне
…А это уже первый день октября. Я больше не вестовой при капитане. Или, правильней сказать, не только вестовой. С нынешнего утра я — сигнальщик, должность новая, прежде небывалая и, что называется, на виду. В самом прямом смысле.
Я наверху, надо всеми. После слов Дианы «а у меня ты» мой дух, как пишут в книжках, воспарил. Опять же и телесно я вознесен над человеками. Я нахожусь на «мостике», гордо возвышающемся над «Беллоной».
Бастион два дня как достроен, готов к сражению и теперь, по словам Платона Платоновича, «заканчивает прихорашиваться». К брустверам проложены утрамбованные песчаные дорожки, двери землянок и блиндажей свежепокрашены, к лесенкам, что ведут на брустверы, сделаны канатные поручни, под «грот-мачтой» — судовой колокол, отбивающий склянки, и повсюду — просто так, для красоты — развешаны спасательные круги с названием фрегата, хотя здесь они, конечно, никого спасти не смогут. Пес Ялик обзавелся личным жилищем, какого на корабле у него не было: будкой, покрашенной на манер тельняшки. Мартышка Смолка поселилась под лафетом пушки, при которой состоит фейерверкером ее покровитель Соловейко. Для определения силы и направления ветра (их необходимо учитывать при коррекции артиллерийского огня) у нас на мачте сделан небольшой парус, рея которого может поворачиваться в любую сторону. Издали бастион, должно быть, и вправду напоминает плывущий по волнам корабль.
