Виктор Карпенко - Ушкуйники против Золотой Орды. На острие меча
Ярослав хорошо говорил на многих языках, терпимо относился к обычаям и верованиям живущих на ошельской земле булгар, киргизов, татар, черемисов, мордвы… И если кто не уживался по установленным им законам, смиряли железом.
Ростислава разродилась мальчиком, но тот, не дожив до крещения, угас. Княгиня глубоко переживала случившееся, но молодость очень скоро взяла свое: заалели губы, порозовели щеки, заблестели глаза…
Ярослав перенес потерю младя мужественно, не показав вида, насколько ему горько и тяжело.
Осенью он опять ушел в степь со все разрастающейся ошельской ордой, но жены с собой не взял, как она ни просилась.
В этот раз он решил пройти еще южнее.
Через несколько дней, как ушли татары, хватились плотника Романа-ушкуйника. Посетовали, что хорош был мастер, а потом решили: подался мастеровой опять в Хлынов. Что с него взять — разбойный!
3Ярослав отметил, что с последней встречи князь Ачихожия постарел, ссутулился, не только виски, но и усы засеребрились. Видно, нелегка посольская доля.
Ярославу князь был несказанно рад. На трапезе ему опять прислуживали дочери Ачихожии, но не те, что в прошлую встречу.
— Это мои младшенькие: Заре исполнилось тринадцать, младшей, Алсу, — девять. А Лику и Азу выдал замуж, — без особой радости пояснил Ачихожия. — За своего друга Асан Адиба…
— Так он же равен тебе возрастом… — удивился Ярослав, вспомнив угрюмого посла великого хана Чимтая.
— Пусть так, но моим дочерям у него будет хорошо, — и чтобы увести собеседника от, видимо, неприятного для него разговора, князь спросил: — А как твой Ошел? Строится?
— Строится. Поначалу деревянный град поставил, в это лето начал готовить камень, известь… Народу много, более десяти тысяч в землях ошельских… и еще идет…
— Это хорошо. Только больно место хлопотное, всем ветрам открытое… Ты вот что, как вернешься в Ошел, пошли людей верных на восток, к Камню… Да не только ратников, а и мастеровых пошли. Пусть крепостицу поставят.
— Зачем это? — удивился Ярослав.
— Верь мне. Крепостица та тебе в радость будет, убережет в лихое время…
— Вот не был бы ты ордынцем, подумал — кликушествуешь!
— Это что за зверь такой? — удивленно вскинул брови Ачихожия.
— Да есть на Руси такие бабки-ведуньи, все напасти предрекают…
— Вон оно что, — рассмеялся князь. — Такие и у нас есть. Но ты мне верь, и людишек на Камень пошли. — Помолчав, спросил: — Ты, я слышал, с ордой пришел?
— Да, почти пять тысяч с детворой будет…
— Далеко стал?
— Да как сказать, выше Укека, у самой Волги…
— Уводи орду на восток, ближе к Камню.
— Так там же пастбища хана Тохтамыша…
— Еще нет. Его земли южнее.
— Зачем уходить в места неизвестные… и от воды далеко…
— С низовий Дона пришел хан Махмуд-Булак с беклярибеком Мамаем. У него большое войско, а войско кормится походом. Он не будет стоять на волоке, пойдет дальше: или на север — на Русь, или на восток — Укек, Бельджиман, Сарай-Джедид… Орда, что будет стоять на его пути, или должна будет пойти с ним, или погибнет. Иного пути нет! — Помолчав, он спросил: — Тебя дело ко мне привело или навестить решил?
— Навестить, но и дело одно справить. Дело не спешное, пождет…
— Моя помощь нужна?
— Сам управлюсь.
— Хорошо. Сегодня — ты мой гость. Ешь, пей, да на дочек моих поглядывай. Будешь уходить из города, возьмешь с собой. Как я и говорил: они приняли твою веру, им ведом твой язык…
— А как же Ростислава? — невольно вырвалось у Ярослава.
— Разберешься сам.
— Неужто все так плохо в Сарай-Берке? — обреченно спросил Ярослав.
Ачихожия качнул головой, а потом тихо добавил:
— Мои видения никогда меня не обманывали. Я вижу лишь кровь, огонь, тени безжалостных всадников… И тебя… И рядом с тобой моих дочерей. Не противься. Это твоя судьба.
4— Ты не ошибся? Это тот остров?
— Вот те крест, — перекрестился Роман. — Я запомнил: тут еще один рукав отходит. До конца по нему не пройти — мелко. В этом месте ушкуи оставляли… а дальше волоком…
— Веди! — приказал Ярослав и, оставив у лодии десяток гридей, пошел за ушкуйником.
С трудом продравшись сквозь в человеческий рост стеной возвышающиеся камыши они оказались на поросшем мелколесьем холме, у подножия которого чернел зев прохода.
— Копать было некогда, да и ночью делалось все. Подровняли площадку, выстлали шкурами, на них добро и валили. Потом опять шкурами укрыли, земелькой малость присыпали, кустарнику навалили, а это, — показал он на чернеющее отверстие, — оставили. Никто же не думал, что так дело обернется…
Даже то малое, что открылось взгляду Ярослава, заглянувшего в проем, вызвало удивление и восхищение.
— Сколько же здесь всего?
— Никто не считал, не до того было.
— Что делать-то будем? Нам и части ноне не увезти, — развел руки Ярослав.
— Тебе виднее, князь. Но, мне думается, что сюда надобно все войско ошельское привести, только тогда брать добычу. И еще одно: прознают хлыновцы, придут за своим… Не устоять Ошелу!
— Все так, — согласился Ярослав. — Мне нужно немало серебра и золота, чтобы одеть Ошел в камень. Но пождем. Ты прав, Роман. Добро ушкуйников до добра не доведет. Одно жаль — остров этот опускается. Видишь, вода под шкурами…
— Ничего. Год-два еще постоит. За это время еще столько воды утечет… Вернемся!
— Может, возьмешь что с собой? — предложил Ярослав Роману, но тот лишь мотнул головой.
Прощание с Ачихожием было тягостным. И Ярослав, и ханский посол понимали, что это расставание последнее, и когда ошельский князь сказал, что он намерен через год вернуться, Ачихожия лишь покачал головой.
— Не ведаю, может, и вернешься, но меня здесь уже не будет. Я уйду к своему роду.
— Но ведь там тебя ждет смерть! Ты сам говорил об этом! — возмутился Ярослав, на что Ачихожия заметил:
— Это мой выбор! Ты же береги моих девочек. Не удивляйся: в степи к тебе присоединится караван верблюдов под охраной моих нукеров. Прими их. Они не знают родины, я их выкупил еще мальчиками и вырастил из них воинов. Более верных слуг нет. Не удивляйся тому, что в поклаже верблюдов. Это все принадлежит моим дочерям, а значит и тебе. И еще, если позволишь, я провожу моих дочерей до Бельджимана?
— Конечно же, отец! — Ярослав впервые назвал его так, и Ачихожия почувствовал, что это не просто обращение к старшему по возрасту, а к близкому родному человеку, и он заплакал: горько, навзрыд, хотя до этого никогда ни одна слезинка не оросила его щеки.
5Ратная мощь Дмитрия Ивановича крепла день ото дня. Он уже не видел того, кто бы мог на Руси противиться его воле. Одно тревожило великого князя: дряхлел митрополит Алексий. Он уже не был столь деятелен, как раньше. Этим воспользовался великий князь киевский Ольгерд. Он пригласил Алексия в Киев для устройства церковных дел, но митрополит, сославшись на немощь, отказался. И тогда Ольгерд пожаловался в Константинополь патриарху Филофею на Алексия и пригрозил, что поставит своего митрополита от папы римского. Филофей не то чтобы испугался, но решил не дразнить собак: он учредил временную киевскую митрополию, заявив, что по кончине Алексия всей русской митрополией будет управлять вновь поставленный киевский митрополит Киприан — болгарин из древнего боярского рода Цамвлаков. Это-то и насторожило князя московского. У него уже был претендент. В преемники митрополита Алексия он наметил коломенского священника Митяя — человека умного, начитанного, обладающего зычным властным голосом. Поначалу князь сделал его своим духовником. Но по православным канонам представитель белого духовенства не мог стать митрополитом, и тогда по приказу князя московского Митяя почти насильно постригли в монахи, а через месяц он уже архимандрит Спасского монастыря в Кремле.
Меж тем византийский император Иоанн V Палеолог был свергнут с престола сыном Андроником, следом был лишен сана патриарх Филофей и заточен в монастырь. Патриархом поставлен Макарий. К нему-то по настоянию князя Дмитрия Ивановича и отправил Алексий письмо с бочонком серебра в придачу. В итоге Макарий прислал письмо, в котором заверил митрополита Алексия, что он не принимает Киприана, а киевскую церковь передает архимандриту Михаилу, то есть Митяю. Теперь за будущее Русской православной церкви московский князь мог быть спокоен: Митяй всем обязан ему — великому князю владимирскому, князю московскому Дмитрию.
Что же касается сил ратных, то Дмитрий к 1375 году был силен как никогда. В его воле были княжества Владимирское, Нижегородско-Суздальское, Ярославское, Ростовское, Новгородская земля и еще с десяток удельных княжеств. Но не все бояре московские были ему верной опорой и умилялись его безраздельной властью. Родственник, стольник Вельяминов, и боярин Клим Рылов бросили вызов великому князю. Они бежали в Тверь, а потом перебрались в Орду. Используя полученное в Твери золото и серебро, они добились своей цели: ярлык на тверской престол получил княжич Иван, преемник князя Михаила. Дмитрий Иванович не мог смириться с этим. Он направил к хану посольство с дарами, против которых хан не устоял. Княжича Ивана в железах привозят в Москву, а на Тверь выступает огромное войско во главе с князем московским. По зову Дмитрия Ивановича пришел с полками и великий князь нижегородский Дмитрий Константинович с сыном Семеном и братом Борисом городецким. Через месяц Тверь пала. Князь Михаил заключил с великим князем владимирским союзный договор. Теперь уже вся Северная Русь была во власти Дмитрия Ивановича. Когда же малолетний хан Махмуд-Булак напомнил посланием об уплате выхода за три последних года, князь Дмитрий только рассмеялся.
