Юлия Яковлева - Краденый город
Бублик обнаружился на кровати. Ткнулся Тане в руку. Из пасти у него пахло карамелью.
– Балбес, – сказала Таня и поцеловала его в мягкий лобик. – Мама, ты здесь? – спросила она темноту. Никто не ответил. Подняла свечу.
Диван тоже стоял под углом – будто кто-то рванул его от стены изо всех сил.
От груши на руку стекал сок, Таня его слизывала.
– Мама?
Люстра мерцала сверху стекляшками, посылая обратно свет свечи. Словно подмигивала: знаю все, но не скажу, нет-нет, и не просите.
– В ванной ее тоже нет, – возник в дверях Шурка.
Таню осенило. Она отодвинула Шурку, высунула голову в коридор:
– Тетя Вера! Это ты?
Пламя свечи запрыгало на сквозняке. Дверь на кухню поскрипывала, сквознячок прикидывал и все не мог решить: закрыть ее? не закрыть?
– Может, она пришла, а нас нет – и она пошла искать нас? – предположил Шурка. – Бобку накормила и пошла. – Посмотрел на Бобку: физиономия брата показалась ему подозрительной. – Бобка, ты ей сказал ведь, что мы за ней пошли?
Тот замялся.
– Она на кухне? – подсказала Таня.
– Наверно, колет дрова? – уточнил Шурка.
Только что-то ни звука не доносилось.
– Ты на кухне? – крикнула Таня.
Она сама уже не знала, кого имеет в виду – маму или тетю Веру.
– Не ходи туда, – наконец выдавил Бобка. – Туда не надо.
– Бобка, что? – обернулся Шурка.
– Там с той тетей…
– С Маней? – подсказал Шурка.
– С мамой? – еле выговорила Таня.
Бобка спокойно смотрел круглыми глазами.
– Нет, с той злой, – мотнул он головой. – С ней… нехорошо.
Таня и Шурка тотчас бросились на кухню. Таня застыла на пороге. Шурка заглянул – и замер.
Тети Веры на кухне не было. Из окна с сорванной светомаскировкой струился тихий лунный свет. Стекло вынесло взрывной волной. В кухне стояла черная студеная ночь. Большую, давно остывшую плиту покорежило; она уже не могла рассказать, что случилось.
Нашлось и печенье – оно горкой лежало на столе. В лунном свете оно было похоже на руины игрушечного замка.
Дворничиха сидела за столом, откинувшись на спинку стула. Руки лежали на столе, как будто она хотела сделать что-то совсем обычное – например, разложить пасьянс или накрасить ногти. И даже глаза у нее были открыты. У руки стопкой лежали хлебные карточки. У другой руки – топор. Лунный лучик нарисовал на нем полоску. Изо рта у Шурки, у Тани, у подошедшего Бобки вырывался парок. А вот у дворничихи – нет.
Напротив дворничихи на стуле сидел мишка. Желтоватый глаз блестел выпуклым лунным бликом. Четырьмя дырочками глядела пуговица.
Он улыбался.
– Я мишку позвал. А он не идет, – сообщил Бобка.
Таня вывела его из кухни, решительно закрыла дверь, прижала покрепче. Она дышала так, будто пробежала всю лестницу вверх и вниз.
– А что с ней? – полюбопытствовал Бобка. – Я ее тоже звал, она не пошла. И почему у нее так много хлебных карточек?
– Э-э-э-э… – потянул Шурка.
– Ничего особенного. Она превратилась в куклу, – быстро проговорила Таня.
– Это как?
Таня пожала плечами.
– С некоторыми бывает.
– Потому что она была злая?
– Отстань, Бобка, – не выдержала Таня. – Сказано тебе: так иногда бывает.
Прикрыла на ходу рукой пламя свечи от сквозняка.
– Печенье осталось там, – просипел Шурка, когда они вернулись в комнату. – И мишка.
– Я сегодня больше не могу, – просто призналась Таня. – Завтра.
Они помогли Бобке перебраться на кровать. Нахлобучили на него шапку.
– Валенки не снимай, – велела Таня.
Навалили сверху одеял. Но и сюда из кухни веяло холодом и жутью. Слышно было, как воет, наигрывая на зубьях разбитого окна, ветер.
– Маня придет и скажет, что делать. Милиционера вызвать или санитарок, – сказала Таня и добавила уже не так уверенно: – Отдадим ей печенье. Пусть. Лучше так, чем так.
Но долго она не выдержала.
– Бублик, – позвала.
Взяла свечу. Один оранжевый круг на потолке отделился от другого.
Бублик смотрел с кровати. Таня подошла, взяла его под живот, поставила на пол.
– Пойдем гулять, Бублик.
Пес стоял, широко расставив лапы, с поникшей головой. Устало махнул хвостом. Ему никуда не хотелось идти.
– Пошли с нами, Шурка.
– И я с вами, – вызвался Бобка.
– А ты сиди, грей нам постель, – дала ему задание Таня.
Шурка взял Бублика на руки. Через пальто и свитера он чувствовал, как бьется собачье сердце. От этого стало чуточку спокойнее.
Вышли в коридор.
– Таня, зачем?
Из разбитого окна кухни тянуло. Таня несла свечу, прикрывая огонек рукой в варежке; оранжевым паром клубилось дыхание. В коридоре не было ни стен, ни потолка – только твердый невидимый пол с чернотой вокруг. Блеснуло в ответ свече зеркало. Белыми змейками, будто пугаясь света, разбегался иней. Было не понять, куда ведет коридор, где он кончается и сколько здесь комнат. В студеной темноте квартира казалась большой и незнакомой. А может, и правда изменилась.
Таня шла и шла. Она уже поняла: коридор растягивается, как труба телескопа, а стены раздвигаются, относя двери друг от друга. Остановилась.
– Таня, мы куда? – не выдержал Шурка.
– Писать, – холодно ответила Таня. – Или ты в уборную готов идти?
Он не стал возражать. Идти в уборную пришлось бы мимо кухни. Нет уж, ни за какие коврижки.
– Пусти сначала Бублика, – смягчилась сестра.
Шурка спустил пса в темноту. Бублик прижался к его ноге.
– Ну давай, Бублик, – подтолкнул его Шурка в костлявый зад.
Тот жалобно скосился, сверкнул белками. Он тоже боялся кухни.
– За мной, – решилась Таня.
Толкнула дверь – та поддалась. В чахлом свете свечи непонятно было, чья эта комната: мебель громоздилась черными скалами.
Таня подняла свечу. На дверце шкафа висел тулуп дворничихи.
– Вот куда она перебралась, – пробормотала Таня.
Она узнала комнату: здесь жила горластая соседка, которая угощала всех мясом.
Таня подошла к стене. Тускло блеснула стальная кнопка, прикреплявшая фотографию: юноша в военной форме, лицом походивший на дворничиху, засунул большие пальцы за ремень и широко улыбался. Видно, показывал маме, что немцев они расколотят через неделю, самое большее две, не о чем и волноваться.
Тане стало грустно, она отодвинула свечу. Юноша исчез. Круг света показал Бублика. Тот нехотя обнюхивал пол.
– Мы уберем, – заверил его Шурка. – Потом…
На сердце у Тани было тяжело. Хотелось плакать. Но и на это не было сил.
Шурка услышал, как сестра тяжело вздохнула: наверное, сердилась на пса.
– Давай уже, Бублик, ну!.. – поторопил его Шурка.
И Бублик решился. Крутанулся вокруг себя, словно по привычке приминая невидимую траву. Растопырил лапы, выпрямил хвост. Замер. В полумраке казалось, что он летит с вытянутым хвостом, сидя на пушечном ядре. А потом снова ожил. Дернулся пару раз задними лапами, замел следы, как бы показывая, что правила никто не отменял, и зацокал обратно.
– Отвернись, – велела Таня Шурке, стянула зубами варежку. – Мне тоже надо. А лучше выйди.
Потом вернулась и передала Шурке свечу.
– Представляешь, – бесцветным голосом сказала она, – а в шкафу деньги. Много денег.
– Чьих? – не понял Шурка.
Таня кивнула в ту сторону, где сидела неподвижная дворничиха.
– Не факт, – робко отозвался Шурка.
– Факт, – мотнула головой Таня. – И вещи из чужих комнат. Иди сам посмотри.
Деньги и правда были в шкафу – стопка радужных бумажек. А на вещи Шурка и глядеть не стал. Он их боялся. Штаны застегнул уже в коридоре.
Глава 49
– Это вы? – спросил из-под одеял Бобка.
– Мы.
Таня поставила свечу на пол. Взяла Бублика, засунула к Бобке.
– У него холодные лапы, – пожаловался тот. – И твердые. А у мишки – мягкие.
– Не капризничай. Завтра будет тебе мишка.
Шурка взвизгнул так, что Таня и Бобка подпрыгнули, а пламя свечи дрогнуло. Заплясали, заходили ходуном черные тени.
– Мамочки!..
Бублик тявкнул.
– Что? Шурка?
– Ой, мамочки! Смотри! Смотри… Ой, лучше не смотри!
– Да что там?!
Шурка схватил со стола новенькую свечу, стал тыкать белым восковым хвостиком в пламя огарка. Хвостик не желал загораться, трясся в Шуркиных руках.
– Что там? Что там? – волновался Бобка.
– Шурка, что там?
Но Шурка все никак не мог попасть фитильком в пламя – пальцы не слушались, только загасил огарок. Со всех сторон их сжала темнота.
– Вы где? – Бобкин голос дрожал.
– Шурка, прекрати! – чуть не расплакалась Таня.
Слышно было лишь шуршание спичек; в конце концов Шурка чиркнул. И в пляшущем отблеске спички они увидели: из золоченой рамы свесилась плюшевая лапа. Покачалась, покачалась (Шуркино сердце бухало в такт), затем высунулась другая, мишка перевалился через край и мягкой коричневой бомбочкой ухнул на кровать.
Спичка погасла. Толкаясь и стуча зубами, зажгли все-таки свечу.
Таня подняла ее повыше.
