Рафаэль Сабатини - Фаворит короля
Он был оскорблен, он был зол, он горел чуть ли не жаждой мщения. Его гордость была уязвлена, тщеславие унижено. Однако еще остававшаяся в нем толика разума побуждала его, ради себя самого, хранить спокойствие.
К объятиям такую женщину не принудишь — он не отличался остротой ума, но все же способен был понять эту простую истину любви. Таких женщин завоевывают, а она стоит битвы. Так что он постарался подавить в себе злобу и нетерпение. Он повернулся, вышел из круга света, который образовывали свечи в большом канделябре, и направился в дальний конец комнаты, где на полках поблескивали золочеными переплетами книги. Потом вернулся, стал против нее у камина и, прикрыв глаза рукой, старался успокоиться.
Так, в молчании, они и стояли друг против друга. В камине упало и взорвалось тысячью искр большое полено, в комнате сразу стало светлее. Свет и тепло, казалось, пробудили его. Он произнес:
— Давайте пока ничего не решать. Может быть, то, что произошло, действительно несправедливо, но по отношению к нам обоим: вы ведь меня тоже еще не знаете. И если вы подождете…
— Предупреждаю вас, что ждать не имеет смысла. Женщины знают свое сердце, милорд. И я знаю свое. Оно не переменится.
Он взял ее за руку.
— Пожалуйста, ничего не говорите сейчас, Фрэнсис, — молил он. — Я могу быть терпеливым, я умею ждать. Не говорите больше ничего!
Она устало провела рукой по лбу — он и не догадывался, каким суровым было для нее это испытание. Таким суровым, что просьба об отсрочке показалась ей даже благом. Так что она стерпела его поцелуй в руку и кликнула лакея: пусть проводит графа в его покои.
Он удалился, бедный глупец, чтобы одинокое ложе утешило его разочарование.
Глава XV
УЛЬТИМАТУМ
Наутро леди Эссекс отправила длинное послание виконту Рочестеру — она подробно поведала об этой первой и такой не похожей на любовную встрече с супругом.
«Человек чести, человек чувств, — писала она, — не может отказать женщине в просьбе», — на этом она основывала свое убеждение, что в конце концов лорд Эссекс согласится. Завершила она письмо просьбой к милому Робину любить ее так же верно, как любит его она, она постоянно думает о нем, она клянется в верности, и верность свою сохранит пусть ценой собственной жизни, если лорд Эссекс останется глух к голосу разума и чести.
Письмо до некоторой степени развеяло меланхолию, овладевшую в последние дни его светлостью, и когда он нес послание своему верному советчику, к нему даже вернулось что-то от прежней живости.
Сэр Томас внимательно прочел письмо. Он видел Эссекса и он понял его. И счел надежды леди Эссекс тщетными.
— Леди Эссекс молода, — сказал он. — В молодости мы верим надеждам, а в зрелом возрасте — страхам.
Его светлость собрался было поспорить, но сэр Томас избавил его от трудов:
— Я сказал так только для того, чтобы призвать тебя к терпению — жди, как развернутся события.
— Я-то подожду! Я подожду! — уверенным тоном произнес его светлость. — А ты пока придумай ответ.
Теперь Овербери понял, зачем ему показали письмо: ситуация требовала дальнейшего потока «серебряных капель», а источником был все тот же сэр Томас. Эти страстные, возвышенные клятвы ждали в ответ клятв не менее страстных и не менее возвышенных.
Сэр Томас пожал плечами и, памятуя о характере лорда Эссекса, принялся за ответ — вполне невинный.
Его осторожность пришлась кстати. Потому что вот уже неделю лорд Эссекс жил в Одли-Энде и каждый день предпринимал набеги на, как он считал, неразумное упрямство ее светлости, при этом сам демонстрировал неспособность к терпеливому ожиданию. Он призвал на свою сторону тестя и тещу, и они объединенными усилиями пытались сокрушить оборону.
Но тщетно молила мать, тщетно бушевал отец, призывая на помощь весь свой корабельный словарь, тщетно супруг вставлял слово-другое в речи ее родителей. Леди Эссекс стояла несокрушимо, как скала, и выдерживала атаки всех вместе и каждого в отдельности — а они с отчаянием убеждались, что и в самом хрупком теле может таиться сильный дух.
— Вы можете уговаривать меня до скончания света, — сообщила она им, — но у вас ничего не получится. Решено: я никогда не буду женой лорда Эссекса.
— Вы и так уже моя жена, — рычал супруг, исчерпывая этим все свои аргументы.
— Нет. Меня выдали замуж, не спросив на то моего согласия. Только чудовище может требовать от женщины, чтобы она хранила такого рода узы. Ваша настойчивость, милорд, приведет лишь к тому, что я стану вас ненавидеть.
Он отвернулся к высокому окну зала, где они разговаривали, и уставился на голые ветви вязов — в угасающем свете ноябрьского дня в них шумно возились грачи.
А леди Саффолк, терзаемая печалью и раздражением, говорила дочери:
— Все это нелепо и глупо. Узы уже существуют. Справедливы они или нет — сейчас обсуждать бессмысленно. Ничего не воротишь, какой смысл биться головой о непоправимое?
— Все можно изменить, — следовал спокойный ответ. — Требуется лишь согласие его светлости.
Его светлость же старался не вслушиваться в разговоры — он боялся дать волю гневу. Он устал от препирательств и, если бы не ее родители, давно бы уже укротил супругу.
В конце недели, когда все уже впали в отчаяние, граф Саффолк предложил зятю на время уехать.
— Дело поворачивается так, что, мне кажется, лучше обсуждать его в ваше отсутствие. Но не задерживайтесь. К вашему возвращению, я уверен, нам удастся вернуть этой маленькой идиотке разум.
Эссекс неохотно последовал совету и отправился в свой лондонский дом. Этот мрачный особняк располагался на Стрэнде, возле Темпла, — именно там его отец втайне подготавливал свою измену (позже, когда он перешел на сторону парламента, роялисты в насмешку прозвали этот дом «Рогоносец-холлом»). Здесь, под предлогом того, что дом необходимо привести в порядок, сын своего отца две недели злился и дулся, а затем вернулся в Одли-Энд только за тем, чтобы убедиться, что дела обстоят так же, как обстояли до отъезда в Лондон. С единственным отличием: Саффолк, отчаявшись урезонить дочь, больше не призывал ни к терпению, ни к разуму.
— Она ваша жена, Роберт, — подытожил он, — и ваша задача — заставить ее это понять. Я уже сообщил ей, что на этот раз вы увезете ее в Чартли. Если вам и там не удастся ее сломить, значит, черт побери, вы ее не заслуживаете. — Он положил руку на мясистое плечо молодого человека. — Пора укротить ее. Она принадлежит вам. И пусть она это поймет.
Памятуя напутствие тестя, его светлость отправился укрощать жену. Он ворвался к ней в будуар как был, не сняв тяжелых сапог для верховой езды и весь забрызганный грязью, потому что проскакал по размытой дождями дороге пятьдесят миль. Камеристку леди Эссекс Катерину, которая вышивала, сидя у окна, он решительно отослал прочь. Ее светлость же в это время писала очередное письмо своему возлюбленному в Уайтхолл — она занималась этим почти что каждый день. Взглянув через плечо на вошедшего, она спрятала листочки в ящик и решительно встала. Лицо ее побледнело, но скорее от гнева, чем от страха.
— Вы вернулись так скоро, милорд! — воскликнула она.
— Я вернулся, мадам, чтобы объявить вам: время, отпущенное на ожидание, кончилось. — Он был зол, но это ее нисколько не смутило.
— Ах, какой вы замечательный, нежный возлюбленный! С каким изяществом вы приступаете к завоеванию женского сердца!
— Если бы вы были добры ко мне, вы бы не могли жаловаться на отсутствие нежности и деликатности, — защищался он.
— Прекрасно! Значит, поскольку я не проявляю к вам должной доброты, вы решили силой заставить меня быть доброй. Вы ворвались сюда в сапогах со шпорами, словно во вражескую крепость. Но эта цитадель, милорд, никогда не покорится под напором дурных манер!
Он постарался обуздать растущий гнев:
— Какие же манеры угодны вам, мадам? Расскажите, чтобы я мог действовать соответствующим образом.
— В вашем арсенале нет таких средств. Я думала, вы это понимаете.
— Вы слишком много думаете, мадам. В будущем вы будете избавлены от этих трудов. С настоящего момента думать буду я, а вы — выполнять мои замыслы.
Она внимательно разглядывала его, ее губы кривились в насмешке.
— Вы становитесь лучшим кавалером. Я вижу у вас в руках плеть, это что, один из ваших способов ухаживания?
Он с проклятием отшвырнул плеть, за нею последовала и шляпа.
— Вы довели меня до предела, — объявил он.
— Я так и думала, что это ваш предел, милорд.
Он мрачно ее разглядывал, лицо его стало багровым, он потирал толстой рукой толстый подбородок. Она, конечно, побойчее на язык, чем он, и, понимая это, он злился все больше.
— Вы остроумны, миледи, но это вам не поможет. Завтра вы отправляетесь со мной в Чартли. Я уже достаточно терпел. Вы моя жена, мадам, и будете вести себя соответственно.
