Анатолий Карчмит - Рокоссовский. Терновый венец славы
— Силища у тебя, как у слона. Не зря работал каменотесом. Не каждому под силу разнести в щепки такой стул.
Но Рокоссовский молчал — ему было не до шуток.
Этот допрос проходил в конце 1938 года, когда в кресло наркома внутренних дел из первых замов пересел Лаврентий Берия. Над головой бывшего наркома Ежова уже висел смертельный меч, и репрессии, несмотря на высокие ранги, задевали своим черным крылом его сподвижников по НКВД. Началась грандиозная чистка в центральном аппарате этого ведомства. По всей вероятности, и следователь Урнов почувствовал какую-то опасность и для своей персоны; скорее всего, поэтому допросы проходили без пыток.
Справедливости ради надо сказать, что во второй половине 1938 года безумие репрессий чуть-чуть поутихло. 17 ноября 1938 года было принято постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», где прямо говорилось о перегибах в ведомстве НКВД, признавалось наличие фактов извращенности советских законов. В это же время были упразднены судебные тройки, даже было разрешено узникам в камерах пользоваться книгами и настольными играми.
Однако эта внезапная оттепель снова сменилась лютым морозом. Видимо, руководство страны боялось расслабляться в преддверии военной грозы. Поэтому органы НКВД безработными не остались, а усердно продолжали наводить «революционный порядок». Стоит только вспомнить трагическую судьбу дважды Героя Советского Союза, начальника Военно-Воздушных Сил Красной Армии Якова Смушкевича, которого в Испании называли «Генерал Дуглас». Его арестовали перед началом войны в госпитале, где ему сделали тяжелейшую операцию на обеих ногах. А через четыре дня арестовали жену и несовершеннолетнюю дочь. Постановление об аресте гласило: «Ученицу средней школы Смушкевич Розу как дочь изменника Родины приговорить к пяти годам лишения свободы с отбыванием срока в трудовых исправительных лагерях Карлага с последующей пожизненной ссылкой».
Такие факты были не единичны. И надежда выбраться из застенков НКВД у Рокоссовского была минимальной. При подтасовке «доказательств», имеющихся в его пухлом деле, можно было свободно сфабриковать не одно преступление, за которое положена высшая мера наказания. Безусловно, это прекрасно понимал Рокоссовский. Поэтому он цеплялся за любую соломинку, чтобы спасти себе жизнь.
3В начале 1939 года руководство НКВД на специальном оперативном совещании рассмотрело самые громкие незаконченные дела. В поле зрения начальников попало и дело Рокоссовского. Детальное знакомство с ним показало, что оно весьма перспективное и его пора передавать в Военную коллегию Верховного суда Союза ССР, даже если обвиняемый и не признает свою вину. Было рекомендовано самому перспективному чекисту, начальнику Управления по Ростовской области, где разоблачение врагов народа шло наиболее успешно, Абакумову (он приехал для собеседования по поводу назначения заместителя наркома) познакомиться с опасным преступником и взять под личный контроль прохождение дела. Желательно добиться личного признания Рокоссовского, так как это положительно скажется на авторитете НКВД и его следственных органов.
В середине января поздно вечером надзиратели открыли камеру и передали заключенного конвоирам, которые вели себя на редкость вежливо. Это и побудило Рокоссовского задать вопрос.
— Куда так поздно?
— Пойдемте, там узнаете, — ответил один из них.
Снова коридоры, лестницы, переходы и вдруг большая приемная с вышколенным, щегольски одетым молодым человеком.
— Конвоирам остаться здесь, а вы, Константин Константинович, проходите, пожалуйста, в кабинет, вас там ждут.
Он робко переступил порог роскошного кабинета, все стены, столы и стулья которого были отделаны под орех. Четыре громадных окна, занавешенные зелеными шторами, хрустальная люстра под потолком поразили воображение Рокоссовского своим великолепием и размахом.
Из-за стола навстречу ему вышел высокого роста, плечистый, моложавый мужчина в строгом темном костюме. Слегка улыбаясь, он подал руку.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, — смутившись, ответил Рокоссовский.
— Прощу садиться.
— Спасибо.
— Курите?
— Не откажусь, — сказал Рокоссовский и чуть подрагивающими пальцами взял папиросу из протянутого ему позолоченного портсигара.
Молодая смазливая женщина на подносе принесла чашки, сахар и печенье. Мельком поглядывая на Рокоссовского, она наполнила чашки ароматным чаем, от которого у него запершило в горле, и, поставив вычурный чайник на подставку, виляя бедрами, удалилась.
Хозяин кабинета закурил, и на мгновение его лицо скрылось в клубах дыма. Некоторое время они присматривались друг к другу, а затем стали пить чай и вступили в разговор.
— Что такое Советская власть, думаю, вам объяснять не надо, — начал рассудительно Абакумов.
— Нет, не надо, — ответил спокойно Рокоссовский, ломая голову над тем, зачем его сюда вызвали.
— Наша народная власть любит правду-матку, — продолжал Абакумов, исподволь поглядывая на собеседника. — Органы НКВД стоят на страже Советского государства, и они тоже без правды обойтись не могут. — Он впился взглядом в Рокоссовского, затем отхлебнул глоток чаю и поднял глаза. — На все наши обвинения, на все показания свидетелей Вы утверждаете, что это неправда, оговор, ложь. А так ли это?
— Раз ваши органы любят правду, я им и выкладываю, как вы говорите, правду-матку, — сказал Рокоссовский, догадываясь о дальнейшем смысле разговора.
— Нет, не о той правде вы говорите, — с сожалением произнес Абакумов. — Мы эту правду знаем, и нам бы хотелось, чтобы вы ее подтвердили сами.
Рокоссовскому страшно надоел разговор на тему его «преступлений». Ему хотелось говорить о чем угодно, но только не об этом. Помощником в приемной он был информирован о том, кто с ним собирается беседовать, поэтому, рассчитывая на эрудицию собеседника, он неожиданно задал вопрос:
— Интересно, как вы относитесь к генералу Драгомирову?[18]
— Вы решили валять дурака? — Абакумов, бывший грузчик, был необразованным человеком, он никогда не слышал о генерале Драгомирове.
— Нет, что вы, генерал никогда дураком не был, хотя Лев Толстой и называл его пьяницей.
— За что же он его так называл? — незаметно для себя Абакумов пошел по следу мысли Рокоссовского.
— В ноябре 1896 года Лев Николаевич написал письмо Кузьминскому, где просил его уговорить Драгомирова, чтобы он не писал, привожу дословно, «таких гадких глупостей… Ужасно думать, что во власти этого пьяного идиота столько людей».
— За что же он так на него ополчился? — спросил Абакумов, с интересом разглядывая собеседника.
— За то, что тот напечатал статью в журнале «Разведчик», где доказывал неизбежность войн, якобы вытекающих из основного закона природы, которой равно безразлично как разрушение, так и созидание.
— У вас хорошая память, — холодно произнес Абакумов. — Вы были хорошим разведчиком. Видимо, поляки и японцы были довольны вами?
— Неужели правда только в силе?
— Я от вас не скрываю — и в силе тоже, — заявил Абакумов. — Хотя положение наше разное, но мы беседуем на равных. Это говорит о гуманности нашей силы.
Рокоссовский посмотрел на Абакумова и, горько усмехнувшись, сказал:
— Ястреб поймал в когти скворца и говорит ему откровенно: что ты пищишь, несчастный, я сделаю с тобой, что захочу — или сейчас же съем, или отпущу на свободу. Это у птиц господство права сильного, а мы ведь люди?
— И все-таки я бы вам не советовал отрицать свою вину. — Ничего умнее Абакумов сказать не мог.
— Мне не в чем признаваться. Я не виноват, — в который раз сказал раздосадованный Рокоссовский.
— Вы хотите сказать, что несколько десятков правдивых показаний ничего не стоят?
— Как добывают эти правдивые показания, я знаю не понаслышке, — заявил Рокоссовский, сдерживая гнев.
— Вы намекаете на то, что к вам применяли недозволенные методы следствия?
— А то вы не знаете?
— Мы таких указаний не даем. Эти упреки несправедливы, — с жаром сказал Абакумов. — Я еще раз вам советую — не юлить. Правдивые показания только в ваших же интересах.
— Виноватым я себя не признаю ни при каких обстоятельствах!
— Жаль.
— Я бы хотел задать вам один вопрос.
— Задавайте.
— Если вдруг начнется война, кто будет тогда командовать войсками? Вы хоть думаете об этом? — Рокоссовский не спускал глаз с Абакумова.
— Об этом у нас есть кому думать, — скривил в усмешке губы тот. — Наше дело — разоблачать врагов народа. Они в войне не только помеха, но и пособники противнику. И дело чести чекистов — выкорчевать эту многоголовую гидру под самый корень.
