Евгений Салиас - Атаман Устя
— А-а, лядащій, почуялъ! Врешь… И я блохой прыгать умѣю.
И оба полетѣли по поселку… Малина машистыми шагами и прыжками началъ настигать парня, а Петрынь сталъ на бѣгу орать съ отчаянья на весь Устинъ Яръ.
Оставалось шаговъ десять каторжнику, чтобы совсѣмъ настигнуть парня и съ маху — какъ онъ хотѣлъ теперь отъ злобы — всадить ему въ спину длинный и отточенный ножъ, который онъ стиснулъ въ кулакѣ.
Но на счастье Петрыня, уже слышавшаго на бѣгу сиповатое дыханіе каторжника за самой спиной, — вдругъ что-то грузно шлепнулось объ землю и покатилось за нимъ, зашуршавъ по дорогѣ. Малина кувырнулся и съ ругательствами не сразу поднялся на ноги. Это спасло Петрыня.
Споткнувшись на что-то въ темнотѣ, Малина ударился грудью объ пенекъ и расшибся такъ, что другой бы не сразу и на ноги всталъ, а полежалъ бы, да поохалъ съ полчаса на землѣ.
Однако каторжникъ не продолжалъ своей травли, а остановился и засопѣлъ сильнѣе и отъ ушиба, и отъ досады.
— Добро, поскудный, до завтрева; ты не изъ журавлей — въ небо не улетишь, забормоталъ онъ и двинулся назадъ по направленію къ своей хибаркѣ, которая была въ другой сторонѣ.
Петрынь, ошалѣвшій, уже не чуя за собой погони и понявшій, что Малина кувырнулся со всего маху, — все-таки бѣжалъ, какъ заяцъ, къ дому атамана и съ перепуга еще раза два визгливо прооралъ среди ночного безмолвья и сна.
— Ишь, заливается! Кукуреку-у-у! разсмѣялся Малина, уже медленно шагая назадъ домой, саженяхъ въ двухъ-стахъ отъ парня.
Когда Петрынь прибѣжалъ къ крыльцу атамана, Ефремычъ былъ уже на ногахъ.
— Чего орешь, полуночникъ?
Петрынь проскочилъ мимо старика въ кухню и заперся и засовъ. Затѣмъ въ темнотѣ онъ повалилъ что-то, и грохотъ поднялъ на ноги и старую Однозубу, которая съ-просонья нчала вопить:
— Ай, пожаръ; ай, горимъ; ай, Мати Божья; ай, свѣтики, помогите…
Ефремычъ ругался и ломился въ запертую дверь, такъ какъ ему съ-просонья показалась штука Петрыня обидною. Петрынь хрипѣлъ и не могъ духъ перевести и все двигался и елозилъ въ темнотѣ, зацѣпляя за все и роняя на полъ то одно, то другое.
Наконецъ атаманъ появился внизу.
— Отворяй сейчасъ, Петрынь! раздался его строгій приказъ, и Петрынь, найдя съ трудомъ засовъ, отворилъ дверь.
— Ой, навожденье, Господи Іисусе, помилуй. Крестная сила, оборони! вопила Однозуба.
— Молчи, старый чортъ! крикнулъ атаманъ; огня давай!
Скоро освѣтилась кухня, но не скоро объяснилъ Петрынь въ чемъ дѣло, такъ какъ онъ началъ съ того, что повалился Устѣ въ ноги, моля о пощадѣ.
— Зачѣмъ подослалъ окаяннаго? Что я тебѣ сдѣлалъ? Лучше изъ своихъ рукъ убей! молился Петрынь, заливаясь слезами. — Отпусти меня на свободу; я уйду и во вѣки ты обо мнѣ не услышишь.
Наконецъ, унявъ Петрыня и заставивъ себѣ все объяснить какъ слѣдуетъ, Устя насупилась:
— Ладно, завтра разсужу самовольничанье Малины; а теперь иди, ложись на ночь у лѣстницы.
Петрынь, обрадованный, поднялся за атаманомъ наверхъ и легъ въ первой горницѣ на полу.
— Стало, атаманъ не гнѣвается! думалъ онъ; сибирный самъ надумалъ. Но зачѣмъ? чего ему нужно? деньги, полагалъ, найдутся на мнѣ.
IV
На утро Орликъ, по порученью атамана, призвалъ каторжника и строжайше приказалъ ему выкинуть баловство изъ головы и не смѣть трогать Петрыня.
— Что онъ тебѣ? сказалъ эсаулъ. — Ограбить, что-ль, хотѣлъ.
— Чего у него грабить? отозвался ухмыляясь Малина;- у него одни портки, да и тѣ на меня не влѣзутъ. А онъ Іуда, онъ насъ продалъ; вотъ что мнѣ.
— Это не твоя забота; атаманъ свѣдаетъ измѣну, самъ разсудитъ.
Малина небрежно обѣщалъ «щенка» не трогать, а развѣ такъ только поучить малость, чтобы не баловался и не оралъ по ночамъ.
Однако этому обѣщанью сибирнаго — не убивать Петрыня, атаманъ и эсаулъ настолько мало довѣрялись, что Петрынь былъ оставленъ въ домѣ Усти. Трусливый парень боялся теперь отойти даже на нѣсколько саженъ отъ крыльца. Когда Однозуба попросила его въ сумерки помочь ей дотащить бѣлье до рѣчки, то Петрынь замахалъ руками.
— Господь съ тобой! наскочитъ Малина — и аминь!
— Со мной не тронетъ, не посмѣетъ, заявила Ордунья; небось.
— Должно быть, не посмѣетъ? Что ты ему?
— Тронетъ тебя, я атаману доложу, глупый.
— Тронетъ… Онъ такъ тронетъ, что на мѣстѣ останешься. Такъ что-жъ мнѣ въ твоемъ докладѣ, дура?
Прошло нѣсколько дней.
Между тѣмъ двое посланцевъ Усти — Черный, ушедшій въ Камышинъ къ Хлуду, и разстрига Саврасъ, отправленный въ одинъ свитъ оволо Саратова тоже для развѣдокъ — ожидались ежедневно обратно съ вѣстями.
Въ скиту, куда направился Саврасъ, начальствовалъ раскольникъ, Старецъ Серафимъ, который, несмотря на иноческую жизнь въ дремучемъ лѣсу, постоянно зналъ всю подноготную въ Саратовѣ. Зналъ больше, чѣмъ иной житель самаго города, иначе въ скитѣ и жить было бы не безопасно, такъ какъ на старцевъ посылались команды солдатъ гораздо чаще, чѣмъ на разбойниковъ. Это было для начальства и легче, и выгоднѣе; у старцевъ часто въ скитахъ находили крупныя суммы денегъ, собиравшихся изъ пожертвованій согласниковъ, да къ тому же старцы отъ солдатъ не оборонялись, конечно. Прійти, перевязать тѣхъ, что не успѣли удрать, забрать деньги и плѣнныхъ да отвести въ острогъ, было не мудрено. Солдаты тоже на нихъ шли охотнѣе, чѣмъ на шайки разбойниковъ, которые и изъ ружей палить умѣютъ.
Устя надѣялся, что Саврасъ отъ старца Серафима узнаетъ непремѣнно про доносъ или измѣну Петрыня, если таковая была. У Серафима даже въ канцеляріи намѣстника былъ свой человѣкъ, который его не разъ отъ бѣды спасалъ, во-время предупредивъ о готовящихся распоряженіяхъ.
Чрезъ четыре дня послѣ ночного покушенія Малины, судьба Петрыня сразу рѣшилась. Вмѣсто Савраса пришелъ въ поселокъ послушникъ изъ скита и, опросивъ, гдѣ набольшій устинцевъ, повѣдалъ атаману громовую вѣсть: Саврасъ прислалъ его сказать, что на Яръ изъ Саратова двинута команда съ офицеромъ.
Извѣстіе было не пустой слухъ. Иванъ, или, какъ онъ назвался, Ванекъ, самъ видѣлъ солдатъ и едва убѣжалъ. Команда по дорогѣ зашла въ ихъ скитъ, все разграбила и сожгла, старцевъ перепорола и разогнала, «распужала по лѣсу», такъ какъ ей отвести въ острогъ никого изъ нихъ указу не было, а указъ былъ по пути только разорить скитъ, а путь команды къ рѣчкѣ Еру слану, на разбойный притонъ Усти! Саврасъ, наскочивъ на солдатъ въ скиту, былъ пойманъ, выпоротъ и, когда его допытали, что онъ, разстрига, Устинъ Яръ знаетъ — взяли въ провожатые, а онъ, Ванекъ, взялъ переда, по приказу Савраса, чтобы предупредить атамана.
Устя сильно смутился и понурился. Пришедшій Орликъ переспросилъ снова гонца. Ванекъ, малый лѣтъ не болѣе 16-ти, былъ чрезвычайно разуменъ и толковитъ; недаромъ при старцѣ Серафимѣ служилъ въ кельѣ. Ванекъ все подробно отвѣчалъ Орлику.
— Сколько ихъ въ командѣ?
— Болѣе полсотни будетъ — до семи десятковъ; а вѣрно не знаю…
— Всѣ при ружьяхъ?
— Всѣ, кромѣ обозныхъ; при нихъ двѣ телѣги да бричка; да у насъ что награбили еще — на нашу телѣгу склали и повезли.
— А офицеръ — молодой, старый? допрашивалъ Орликъ.
— Онъ не офицеръ, а такъ, стало быть, начальникъ, объяснилъ Ванекъ. — Я видалъ въ городѣ офицеровъ — не то; онъ будто солдатъ тоже, но только изъ дворянъ, и годовъ ему двадцать, не болѣе. Кажись, что такъ вотъ сказывали: карпалъ.
— А на много-ль ты ихъ обогналъ-то? Гдѣ они по-твоему теперь?
— За три дня отсюда будутъ, а то и дальше; я бѣгомъ дралъ, а они, сказывали, по десяти верстъ въ день, болѣе не уйдутъ; карпалъ-то сказывалъ: куда спѣшить! А я вѣдь бѣгъ сюда, что заяцъ махалъ.
Нѣсколько часовъ просидѣли вмѣстѣ атаманъ и эсаулъ, совѣщаясь и раздумывая; было очевидно, что посылка на нихъ команды — было дѣломъ доноса.
Недавній разгромъ бѣляны тутъ былъ не при чемъ, такъ какъ вѣсть о немъ не могла дойти до начальства.
— Это Петрынь! рѣшила Устя. — Правда была твоя, что его слѣдовало давно, подлаго, похерить. Теперь изъ-за меня — всѣмъ погибель; я теперь чую, что это Петрынь.
— Я бы радъ, кабы онъ! сказалъ Орликъ.
— Чему? Теперь и убить его — что проку? Поздно!
— Нѣтъ, я бы радъ былъ, кабы это Петрынь состряпалъ; тогда онъ по уговору таркнетъ отъ насъ тайкомъ къ нимъ на встрѣчу, а это мнѣ на руку… Вотъ что, атаманъ, дай мнѣ подумать… я надумалъ кой-что, да не совсѣмъ; я пойду къ себѣ да пораскину на мысляхъ, а ввечеру зайду.
— Что-жь ты надумалъ? вымолвила Устя, удивляясь, такъ какъ лицо Орлика вдругъ просвѣтлѣло.
— Надо хитрить, Устя; силой мы столько оружейныхъ солдатъ не одолѣемъ съ нашей татарвой. Надо инако взяться, обманомъ.
— Кого же ты обманешь? Какъ? Господь съ тобой, болтаешь зря.
— Ну, вотъ — увидимъ, дай подумать, ввечеру разскажу, а теперь пойду сидѣть да раздумывать, можетъ, и высижу какое колѣно.
