Юрий Щеглов - Малюта Скуратов. Вельможный кат
— Пришли к Сильвестру в храм, подвел он князя к двери и стал в чем-то горячо увещевать, мол, ты, князь, много мнишь о себе и мало заботишься о родной сторонке, — докладывал Федулов с похожей на поповскую ужимкой.
— Не о Старице ли он радел?
— Нет.
— Врешь! Я врать тебе запретил. Ложная божба на дыбе завершается.
— Ей-богу, Григорий Лукьяныч, не вру. И напраслину не возвожу на князя. Поп Сильвестр именно Москву родной сторонкой называл. А князь ему: Москва худо укреплена, после пожара медленно строится. Того и гляди крымчаки подойдут, и снова беды не оберешься. Ратные дела на первом месте стоять должны. Огнестрельных снарядов совсем нет, боронить столицу нечем. Государь велел в первую очередь кремлевские постройки поправлять, бояре о своих избах Только и пекутся, а простой народ — гол и бос — в земле ночует. Оттого слабость стране в укор.
Малюта легко вообразил, как князь Владимир подле попа стоит, в глаза заглядывает и царские указы ругает.
— Ах ты, змея подколодная! Вишь, желает чего?! Чтобы дождь государя мочил, а солнце жгло. Москву нечем боронить! Заранее себя выручает. Ну, нет! Тебя царь на работу поставил, ты ее и выполняй! А не блох ищи да виноватых. С попом спелся!
Нередко князь Владимир посещал и Алешку Адашева и задерживался до позднего вечера.
— Пировали? Песни пели? Или в девичью ходили баб щупать? — интересовался Малюта. — Только не ври, что умные разговоры вели. Я их знаю.
— Да что ты, Григорий Лукьяныч, какие им девки! Они с князем Курбским спорили, аж за грудки хватались.
— И о чем спорили?
— О Литве. А вот суть в толк не возьму.
— А мне что твой толк! Ты мне слова подавай!
— Ну, Курбский твердил, что Литва лучше устроена. Там князь голос имеет и никто его казни по своему хотению не предает. Там суд творит расправу.
— Ишь ты! А государь, значит, ничто? Да я тебе, пес, башку снесу. Ты что болтаешь?
— Не я болтаю, а князь Курбский. Ему и сноси.
— Доберемся и до него, если государь велит. Ну, что еще, кроме изменнических речей? Уславливались о чем? Может, Сигизмунду писали или еще что замыслили?
— Более ничего. Ты сам, Григорий Лукьяныч, велел напраслины не возводить. Прикажи иное — я таких чудес наплету, что ахнешь.
— Ишь ты! Ну, например?
— Кремль взорвать собираются. По тайному ходу мину подводят со стороны реки. Немчин им советы дает, нарочно от ляхов заслан.
— Фу! — выдохнул Малюта. — На дыбу захотел?
— Такты же сам, боярин, велел сказку сочинить. Вот я тебе дело и развернул. А ты через дыбу и правду достанешь.
— Ну, ладно, иди! И никому ни слова.
— Побей меня Бог!
«Розыскной хлеб солон!» — подумал Малюта в сердцах. Как такие речи Басманову передать? И сам угодишь в застенок. Только за одно повторение. Однако что-то гонцу в уста вложить полагалось. С Грязными он не советовался. Надежны только в драке. Малюта чувствовал, что раздражение против государевых соратников у него растет не по дням, а по часам. Он ненавидел их больше всего за вольные речи и чувство собственного превосходства. Даже страх соглядатайства не унимал крамольников. Ведь не дураки — знают, что за ними глаз, не могут не знать. Государь голубем оборотился, но ведь сердце у него не голубиное. У Грязных Малюта спросил:
— Кто из вас с особым донесением на Казань пойдет?
Василий Грязной кивнул на брата. В эти дни русские ворвались в Казань, перебили множество людей и окружили крепость. Но ничто не помогло взять ее: ни стенобитные орудия, ни огонь из пушек. Татарская храбрость оказалась пока сильнее, и Иоанн отступил. Григорий Грязной встретил государя на пути назад. Иоанн стоял на горе, называемой Круглой, окруженный боярами и воеводами. Вокруг открывался совершенно изумительный пейзаж. Потрясенный красою природы, Иоанн произнес:
— Здесь будет город христианский. Стесним Казань. Бог все равно отдаст ее нам в руки.
Григорий Грязной передал Басманову, что велено. В третий поход на татарскую столицу начальником Москвы государь назначил брата Юрия, а князя Владимира Старицкого взял с собой. Глухонемой управится лучше, чем умник. И соглядатаев не надо. Штат наполовину укорочен, и экономия правительственных расходов налицо. Боярская дума мероприятие одобрит и царя похвалит.
В Арской башне
Ни прадед, ни дед и ни отец, а тем паче — далекие предки никогда не собирали такого могучего войска, численность которого далеко перевалила за сотню тысяч. Они шли к Казани вначале широкой и неостановимой волной, разбиваясь постепенно на рукава и ручейки, чтобы потом соединиться в недавно построенном остроге Свияжске и явиться под стенами татарской столицы в полном блеске, одним своим видом воздействуя на несговорчивого, коварного и надменного врага. Казанцы допекали и язвили Русь как могли. Люди сравнивали нынешнее положение земель, по которым прошлась татарская конница, с Батыевым разорением. Алексей Адашев несколько раз ездил в Казань, пытаясь усовестить разбушевавшуюся орду, и привозил оттуда царю неутешительные вести:
— Батый только один раз протек русскую землю, словно горящая головня, а казанцы упорны и немилосердны. Денно и нощно они, пресветлый государь, нападают на твои земли, жгут, убивают и таскают в полон не только мужиков, их жен и детей, но и стариков со старухами. Смеются: на них, мол, русский двор держится. Печи старики топят, а вонючие щи старухи варят.
Последние слова страшно разгневали Иоанна. Хитрые казанцы правильно рассуждали: на бабушках да на дедушках семьи, особенно в посадах, как на крепком фундаменте стояли. Сообщения о диких жестокостях татар на Иоанна не производили большого впечатления — дело привычное! Удачливые воины хвастались друг перед другом: сколько в рабство забрали, сколько глаз выкололи да сколько ушей и носов обрубили. Налеты на государевы земли были занятием выгодным. Толпами пленников гнали на продажу, и восточные невольничьи рынки баснословно богатели, торгуя русским живым товаром. Мужчины обладали крепкими мускулами и могли работать от зари до зари, а женщины часто имели длинные, светлые, упругие, как горный водопад, волосы, мягкие пышные груди и широкие крутые бедра, обещавшие много неизведанных ранее наслаждений.
Не склонный к пустым — вопреки мнению Малюты — разговорам Алексей Адашев советовал царю:
— Нужно, чтобы Шиг-Алей укрепил Казань московскими людьми. Без такой подмоги ему не усидеть. Но вряд ли кто-нибудь существенно повлияет на положение. Воевать нам все равно придется.
Иоанн и сам понимал, что до тех пор, пока в Казани не будет стоять гарнизон из стрельцов и казаков, ни спокойствия, ни благополучия не жди. Правитель не замиренного еще края Шиг-Алей, хоть и отличался умом и ловкостью, не был все-таки любим жителями провинциальной столицы и Горной стороны. Вдобавок население Свияжска поразила какая-то тяжкая болезнь, и поговаривали — чуть ли не в наказание за грехи. Стрелецкая верхушка да боярские дети погрузились в пучину разврата и гонялись за голоусыми юнцами, как стервятники за добычей. Девичья честь ни во что не ставилась.
— Татарин в полон уведет нетронутой, а наши люди, пресветлый государь, — говорил Алексей Адашев, зная, что царю это неприятно слышать при молодой жене, — надругаются, бывает, и на глазах родителей. Войско застоялось и перестает подчиняться начальникам. Цинга свирепствует. Пора принимать решение.
И началась разноголосица. Кто за войну, кто — против. Одно было ясно: если послать воевод даже самых храбрых и честных, результат выйдет один: Казань снова даст от ворот поворот. Князь Андрей Курбский выступил с короткой речью на военном совете.
— Дозволь, пресветлый государь, слово молвить, — попросил он.
— Молви, — усмехнулся иронично Иоанн.
С некоторых пор он прибегал к иронии кстати и некстати.
— Не ради захвата чужого идем на Казань, — начал князь. — Не ради наживы и разорения чужой земли. Идем ради спасения наших братьев и сестер. Что ни весть, то горестная. Казаков казанцы побили. А за что? Ехали на Свиягу за кормом. Астраханский царевич Едигер Магмет из ногайского племени избран правителем в орде. Если казанцы с ногаями в прочный союз войдут, не пустят они русских витязей на восток. Железную стенку воздвигнут.
— Добро, — кивнул Иоанн, мрачнея. — Я сам пойду впереди войска.
Князь Иван Ромодановский поднялся и поклонился царю:
— Смелости тебе, пресветлый государь, не занимать. Если ты из Москвы уйдешь, то кто крымчакам отпор даст? Кто ногаев с восточных границ отбросит? Плохо в Москве без государя.
Несмотря на эти трезвые мысли князя, с ним мало кто согласился. Братья Курбские, князь Михайла Воротынский, Федор Троекуров — уважаемый боярин — и, наконец, самый способный к военному делу воевода князь Александр Горбатый-Шуйский одобрили план Иоанна: встать во главе войска.
