Агилета - Святая с темным прошлым
Кутузов торжествовал и в мыслях наверняка превозносил свою прозорливость, подсказавшую ему свести с татарами тесное знакомство, но вел себя при этом столь деликатно, что не вызывал ничьей зависти. В разговорах о проведенной ловкой операции не выгораживал он себя никак: мол, подвернулся случай – вот им и воспользовались. Однако же не было в лагере человека, который не понимал бы, чья именно это заслуга.
И триумф его был бы полным, если бы (Василиса знала об этом наверняка) сердце у офицера не болело за потерянного коня. Ей одной изо всех Михайла Ларионович признавался, что готов был даже съездить в Бахчисарай, чтобы там попытаться отыскать Хана, но в итоге отказался от этой затеи. Денег на выкуп коня все равно не достало бы.
Девушка с горечью думала о том, что ничем не может облегчить возлюбленному его терзания. Имей она хоть что-нибудь за душой, тут же выложила бы все в помощь Михайле Ларионовичу, любое украшение с себя сняла бы на продажу, не колеблясь ни мгновения, но, увы! Никаким сокровищем, кроме самой души, похвастаться она не могла.
А потому решила помочь ему тем единственным способом, который был ей доступен. Как-то раз, когда остались они наедине, Василиса уверенно проговорила:
– Такое чувство у меня, Михайла Ларионович, что конь к вам еще вернется.
– Это как же? – спросил он со вспыхнувшей во взгляде надеждой. – Каким образом?
– Уж не знаю, каким, – уклонилась девушка, – но обретете вы его.
– А ты наверняка это знаешь? – взволнованно допытывался Кутузов.
– Я знаю, что Бог вас без награды не оставит, – чуть помедлив, обнадежила его Василиса.
– За что? – улыбнулся Кутузов. – За верную стратегию?
– Нет, – возразила Василиса, – за то что через вашу хитрость ни один солдат не полег. А то было бы вновь побоище!
– Верно ты говоришь, – задумчиво произнес Кутузов, – война без хитрости побоище и есть. Я смолоду в Польше сам напрашивался на опасные случаи, рад был врага пересилить, подмять, а теперь уж иначе сражение понимаю: в нем ловкостью больше возьмешь, чем нахрапом. И о людях своих думал раньше: убиты – ну, что ж: война есть война. Нынче же хвалю себя тем больше, чем больше мне их сохранить удалось.
– Счастье вашим людям, что вы над ними! – с нежностью сказала Василиса.
– А мое счастье было в умных учителях, – отозвался Кутузов. Как начинал я служить, старшим командиром надо мной был Суворов, ты о нем, может быть, и слышала, сейчас он генерал прославленный. Так вот, помню, наставлял он: как побежит от вас враг, вы его преследуйте, но не колите штыком и не стреляйте – не губите понапрасну живые души. Мне в мои пятнадцать лет того не понять было. А сейчас вижу – его правда. Переиграл врага – оставь, не добивай, ну а своих и подавно должно беречь.
– Вы их и бережете!
– Берегу, – согласился Кутузов.
И с улыбкой взглянув на нее, добавил:
– С твоей помощью.
Какое-то время они сидели рядом молча, и Василиса была счастливо погружена в ощущение общности между ними. Ни с кем доселе не была она так открыта и так близка, даже с отцом, поскольку между родителями и детьми нет равенства в любви. Как армия принадлежит царствующей особе, так дети принадлежат отцу и матери: любя, их не ставят на одну доску с собой. Мужчина же с женщиной сходятся как равные – словно два войска на поле боя; их чувства смешиваются, точно ряды солдат в рукопашной, и на какой-то срок оба становятся единым целым. А там уж – чья возьмет! Но всегда существует срок, когда еще не очевидно, кем одержана победа, его-то и принято называть любовью, наслаждаться им, а после – воспевать. Но бой идет своим чередом, и всегда один противник теснит другого.
К счастью, Василисе покуда не приходило в голову соотносить это правило со своей жизнью. Упивалась она горячим чувством, как воин упивается схваткой, и в мыслях не имея, что рано или поздно самому жаркому бою приходит конец.
А в праздник Благовещания случилось чудо. Еще затемно примчался к дому, где квартировал Михайла Ларионович, один из караульных. Поднял его с постели и, ничего не объясняя, умолил следовать за собой. Опоясавшись перевязью со шпагой, Кутузов помчался за солдатом, перебирая в голове все мыслимые и немыслимые беды, коим ему предстояло стать свидетелем. А примчавшись, куда его вели, остолбенел: отощавший, неухоженный, со спутанной гривой и репьями в хвосте среди гарнизонных лошадей стоял Хан. Завидев хозяина, он тут же рысью тронулся к нему и положил голову на плечо человека. Глубокая кровавая ссадина на боку говорила о том, чего стоило коню вырваться из своей неволи.
– И про него ты знала наперед? – спросил Кутузов у Василисы поутру, когда и она прибежала посмотреть на беглеца. – Открылось тебе, что он вернется?
Девушка покачала головой:
– Наверняка не знала, надеялась только. Да и вас от уныния хотела избавить.
Она ласково потрепала жеребца по круто выгнутой шее. Хан к тому времени уже наелся ячменя и был заботливо вычищен самим хозяином.
– А если б обманулась? – допытывался Кутузов.
– Значит, обманулась бы! – девушка с улыбкой посмотрела ему в глаза. – Но с надеждой все жить легче!
Кутузов на это ничего не сказал, но его ответный взгляд был для нее слаще любых красноречивых благодарностей.
* * *Жизнь Михайлы Ларионовича была богата на возвращение одних и тех же событий в иных декорациях. О самом невероятном из них, речь еще впереди, но история со сбежавшим рабом, за свободу которого пришлось расплачиваться именно Кутузову, также удивительным образом повторилась в его судьбе.
К тому времени, как это произошло, Кутузов был военным губернатором[29] Петербурга, а российский престол уже некоторое время занимал Александр I. Внук Екатерины, он стал истинным продолжателем дел своей бабушки и пошел даже дальше нее. Если Екатерина руками гвардейцев расправилась с неугодным мужем, то Александр дал «добро» на убийство родного отца. Впрочем, эта сладкая парочка венценосных убийц всего лишь следовала примеру Петра I, заточившего в монастырь жену и пытками сведшего в могилу сына. Что интересно, и Петра, и Екатерину впоследствии окрестили «Великими», а Александра – и вовсе «Благословенным»; менее бессердечные цари подобных титулов не удостоились.
С таким вот контингентом царствующих особ Кутузову приходилось иметь дело. Однако, верный своей привычке в первую очередь исполнять служебные обязанности, а уж во вторую – оценивать моральный облик начальства, Михайла Ларионович честно управлял вверенной ему столицей. До тех пор, пока не вступился за беглого раба.
Едва ли где-нибудь, кроме России, могла произойти такая душераздирающая история! В бытность Александра I еще не венчанным на царство цесаревичем, он, как и положено, имел воспитателей. Одним из них был швейцарец, Фредерик Лагарп, другим, менее известным, русский, Николай Салтыков. А у Салтыкова была жена[30], к своему стыду и отчаянью довольно рано начавшая терять волосы на голове. К счастью, мода тех времен на парики и умелый парикмахер из салтыковских крепостных помогали ей скрыть сей недостаток на людях, чем можно было бы и утешиться, но госпожа Салтыкова трепетала от страха, что парикмахер может проговориться, ославив ее на весь Петербург. И, как бы молодой человек не клялся барыне, что умеет держать язык за зубами, его хозяйка решила вопрос кардинально. Она установила у себя в доме… железную клетку и заперла в ней парикмахера, выпуская лишь для того, чтобы он соорудил ей очередную прическу.
При переездах из Петербурга в деревню и обратно Салтыкова так и возила несчастного за собой, как животное, лишив его, молодого и талантливого, всякого права на жизнь. И счастье ее, что она не была мужчиной и не требовала от узника бритья, иначе не известно, как долго бы тот удерживался от соблазна полоснуть бритвой по ненавистной шее.
Восемь лет продолжалось это издевательство над крепостным рабом. Но в итоге, улучив момент, мученик сбежал. Госпожа Салтыкова в ярости бросилась за помощью к мужу. А муж – к Александру с надеждой на то, что царь не забыл своего воспитателя. Выслушав сбивчиво изложенную историю, император милостиво кивнул и обещал принять все меры к тому, чтобы собственность Салтыковых была поймана и возвращена в клетку. И, в свою очередь, вызвал Кутузова, поручив ему взять это дело под личный контроль.
Неизвестно, как именно поступил Михайла Ларионович, когда его посвятили в суть событий: открыто ли выразил свое возмущение, или, что более вероятно, спустил дело на тормозах, в дальнейшем скорбно извещая императора, что поиски беглеца зашли в тупик, но Александр справедливо заподозрил, что у военного губернатора есть свое мнение относительно поимки раба и что это мнение не совпадает с царским. Результат был куда более плачевен для полководца, чем некогда в Ахтиаре: Александр объявил Кутузову, что более не нуждается в его услугах.
