Агилета - Святая с темным прошлым
Василиса не могла знать ни прошлого, ни будущего того города, с которым так непредсказуемо связала ее судьба, но удивительным образом события ее собственной жизни оказались созвучны участи Херсонеса-Корсуни-Сары-Кермена-Ахтиара-Севастополя. Поражение в браке обернулось для нее победой духовной – обнаружением своего истинного призвания. А следующее поражение… Впрочем, не будем забегать вперед: пока что окрыленная девушка полна надежд. И будущее представляется ей светлой рекой, что, уверенно подхватив, понесет ее к счастью.
XXXI
«…Сей непредвиденный случай глубоко потряс меня, открыв мне то, сколь благородны могут быть движения его души…»
Крестопоклонная неделя наконец-то принесла с собой весну. Теплело день ото дня, все ярче зеленела степь и вовсю распускались почки на плодовых деревьях во двориках татарских домов. Солдаты наслаждались этим лучшим для них временем года, когда уже не терзает холод, но еще не гнетет жара, а безмятежно-ласковое небо обещает лучшую долю.
В один из таких расчудесных дней, на рассвете, караул задержал человека, пытавшегося пробраться в лагерь. Тот при поимке не оказал сопротивления и всеми силами пытался объяснить, что чрезвычайно рад оказаться среди русских. Человек был необычен: несмотря на татарскую одежду, внешность выдавала в нем славянина, а говорил он на двух языках одновременно: то по-татарски, то вдруг, волнуясь, переходил на другой, совсем непохожий говор, который словно бы пшикал на собеседника звуками «п» и «ш».
В качестве переводчика вызвали Кутузова, который не только понял татарскую речь пленного, но и мгновенно узнал второй его язык. Слышать такое «пшиканье» ему доводилось в Польше, где он в юности сражался с мятежными конфедератами. Пленный согласно закивал: да, он поляк! И по-татарски рассказал свою историю, от которой все его слушатели помрачнели и преисполнились сострадания.
Кароль был родом из городка Каменец на юге Польши. Испокон веков эти земли, как и приграничные с Крымским ханством области на юге России подвергались набегам татар, поощряемых султаном, во владения которого затем переправляли славянских рабов. За несколько веков регулярных нападений с угоном людей юг Польши и России почти опустел. Однако после того, как в 1736 году полководец Анны Иоанновны, Миних, впервые нанес по Крыму ответный удар, татары присмирели и как будто отказались от разбоя. Люди стали возвращаться в опустошенные края и мирно жили там вплоть до 1758 года, когда на ханский престол взошел Крым Гирей. Прозванный «Дели» – «Шальным» за страсть к увеселениям, он находил особую забаву в разбойничьих набегах. Пользуясь тем, что Россия к тому времени увязла в Семилетней войне с Пруссией, «Дели хан» смерчем пронесся по едва успевшим зализать свои раны русским и польским землям, угоняя тысячи пленных. Каролю в то время было семнадцать лет…
Что было дальше? Пятнадцать лет рабства. Этими тремя словами сказано все, нечего и добавить. Вроде бы и прожил он эти годы, а словно и не жил. И не сказать, что обращались с ним бесчеловечно – под конец даже дали клочок земли и позволили ее возделывать, отдавая хозяину-беку часть урожая – но лучших лет юности и зрелости жестоко лишили. Неволя каменной плитой ложится на сердце, и, пока она не сдвинута, ни дышать полной грудью, ни чувствовать всей душой, рабу не суждено. Прозябает человек, точно бледный росток под камнем, коему не дают ни подняться, ни налиться силой. Так и стелется он, и жив и не жив, до самой смерти, если камень кто-нибудь не свернет.
Но Кароль дождался – свалили валун, под которым ему так ужасающе долго пришлось томиться. Нет больше власти хана в Крыму, хоть и сидит в Бахчисарае марионетка по имени Сахиб Гирей. Ведь едва овладев Тавридой три года назад, князь Долгоруков освободил всех русских пленников, захваченных шальным Крым Гиреем[26]. Стало быть, и он, Кароль, вправе наконец-то обрести свободу.
– О чем речь! Христианскую душу мы в неволе не оставим, – произнес Кохиус, однако, не слишком уверенным голосом.
Ах, если бы этот беглый был русским! Тогда и волноваться не о чем: согласно мирному трактату, подписанному с Сахиб Гиреем год назад[27] в Карасубазаре, «подданные Ея императорского Величества, которые найтись могут в Крыме и у Татарских народов в плену и в неволе, да будут, вследствие союза и дружбы, без всякого выкупа возвращены и впредь возвращаемы». Но Польша, увы, еще не принадлежала России. Лишь несколько ее северо-восточных областей под названием Белоруссия были два года назад присоединены к Российской империи. Стало быть, невозможно заступиться за этого Кароля с полным на то основанием. И если владевший им бек захочет вернуть принадлежавшего ему раба…
Кохиус решил не обременять себя заранее тревожными мыслями. Он распорядился о том, чтобы поляка поставили на довольствие и определили ему место в одной из казарм. А там будь что будет!
Ровно два дня Кароль наслаждался своей свободой, бродя по лагерю с глуповато-счастливой улыбкой на лице и пытаясь быть чем-нибудь полезным. А на третий бек Фарид вместе с несколькими местными старейшинами, выступавшими в качестве свидетелей, приехал в лагерь, заявив о том, что принадлежащий ему раб-славянин сбежал два дня назад и есть все основания полагать, что он скрывается в русском гарнизоне.
Отпираться было и бессмысленно, и неловко: пронизывающий взгляд бека обличал русских в том, что они укрывают его раба.
– Вы так часто повторяли, что являетесь не завоевателями, а освободителями, – со слащавой ненавистью добавил бек, – что мы поверили в справедливость новой власти. Докажите же ее на деле и верните мне мою собственность.
Кутузов, вынужденный переводить Кохиусу эти слова, понимал, что они обращены лично к нему, а не к командующему гарнизоном. Понимал это и Кохиус, и лицо его темнело на глазах.
– Передайте ему, – мрачно обратился он к Кутузову, – что поляка мы не выдадим. А уж как вашему беку пилюлю подсластить, решайте сами – это вы с татарами дружить надумали.
Несколько секунд перед ответом Кутузов собирался с духом:
– Мирный договор вашего хана с нашей императрицей, – вкрадчиво начал он, – предписывает безвозмездно возвращать России всех пленников, захваченных во время разбойничьих набегов. Речь Посполитая[28], откуда родом ваш раб, уже частично отошла под власть Российской Империи, а затем отойдет и вовсе; вы – умный человек и понимаете, что это всего лишь вопрос времени, причем, недолгого.
Бек слушал его с непроницаемым лицом.
– Помимо этого, Кароль изъявил желание вступить в нашу армию, и мы не можем ему в этом отказать. В последнем столкновении с войсками султана наш гарнизон понес потери. Этого не случилось бы, если бы кто-то из местных жителей, завидев приближение турецких кораблей, предупредил нас. Но, увы, погибло немало русских солдат. Нам сейчас дорог каждый человек, и мы не вправе пренебрегать даже одним добровольцем.
По мере того, как он говорил, глаза бека яростно суживались; очевидно, внутри он кипел от гнева.
– Однако, – продолжал Кутузов, – вам непременно возместят ущерб за то, что вы подарили нашей армии солдата. Идемте!
И, к удивлению всех присутствующих, он поднялся с места.
Бек Фарид, его свита и Кохиус недоуменно последовали за ним. Кутузов привел их к тому месту, где паслись гарнизонные лошади. Золотисто-буланый Хан, почуяв и увидев хозяина, немедленно вышел к нему из табуна и коснулся своим бархатистым храпом груди офицера.
– В свое время я заплатил за него пятьсот червонцев, – сказал Кутузов. – Вряд ли ваш раб стоил вам больше?
Он пристально взглянул на бека, и тот медленно покачал головой. Крайнее изумление и уважение читались в его еще недавно ненавидящем взгляде.
– Я распоряжусь о том, чтобы его передали вам, – с явным усилием говорить ровно произнес Кутузов. – Думаю, мне нет необходимости при этом присутствовать?
Бек понимающе кивнул. Огладив напоследок коня, Кутузов быстро пошел прочь.
Вскоре татары удалились из лагеря. Фарид гордо восседал на прекрасном жеребце, а его собственный лопоухий мул был пренебрежительно привязан сзади. Татары оживленно переговаривались меж собой.
Кохиус подошел к Кутузову, который, плотно обхватив себя руками, стоял спиной к лагерю и неотрывно глядел в море.
– Вольно же вам разбрасываться лошадьми! – смятенно проговорил он.
– Это окупится, – глухо сказал Кутузов.
– Неужели вы надеетесь на благородство этих людей?
– Нет – на то, что они сочтут сотрудничество с нами выгодным.
Не зная, что и сказать, Кохиус тоже замолчал, глядя на бухту, взъерошенную волнами в тот день.
А у Василисы, на отдалении наблюдавшей за всем, что произошло, сердце исходило состраданием. Теперь, сама владея лошадью, она понимала, что это значит для всадника – расстаться с любимым скакуном. С другом разлучиться и то бывает легче. Если бы могла она сейчас хоть чем-то утешить Михайлу Ларионовича! Но знала: он не потерпит, чтобы она выражала свои чувства на виду у других. А потому вынуждена была оставить его в одиночестве наедине с утратой.
