Александр Дюма - Кровопролития на Юге
Столь важная новость необычайно обрадовала маршала, и он принял все необходимые меры, дабы одним ударом покончить с мятежниками. Он приказал г-ну де Куртану, бригадному генералу, командовавшему войсками в Але, взять людей, находившихся в его распоряжении, и прочесать берег Гардона между Нером и Кастаньолем: эту местность могли, по всей вероятности, избрать себе убежищем рубашечники после того, как их начнут теснить другие войска с противоположного берега; последние были приведены из Андюза и ночью расположились в окрестностях Доммерсарга. Оба подразделения вместе составляли небольшую армию, в которую входил батальон швейцарцев, батальон полка из Эно, батальон шаролезцев и четыре эскадрона драгун Фимарсона и Сен-Сернена.
Все произошло, как предупредили двое крестьян. В субботу тринадцатого рубашечники вошли в лес Сен-Беназе, а ночью с субботы на воскресенье их окружили.
На рассвете отряд королевских войск, подошедший к Доммерсаргу, начал наступление. Передовой дозор рубашечников вскоре заметил какое-то движение и известил о том Раванеля; тот немедля собрал несколько человек на военный совет. Все единодушно высказались за отступление; итак, отряд отошел к Неру, чтобы переправиться через Гардон выше этого города, но г-н де Виллар предвидел этот маневр. Мятежники как нельзя лучше следовали его плану и шли прямиком в ловушку.
В самом деле, не успели они выйти из леса Сен-Беназе, как между Марвежолем и мельницей, называвшейся Мулен-дю-Пон, заметили отряд королевских войск, который их поджидал. Видя, что путь с этой стороны прегражден, они повернули налево и пошли оврагом, тянувшимся вдоль Гардона до Марвежоля, а миновав Марвежоль, переправились на другой берег.
Они надеялись, что благодаря этому маневру ушли от опасности, но вдруг близ мельницы, называвшейся Мулен-де-ла-Си заметили другой отряд, солдаты которого преспокойно разлеглись на траве. Рубашечники снова остановились и, полагая, что их не обнаружили, потихоньку отступили; они решили переправиться через Гардон ниже Кастаньоля и добраться до Карде; но, выбравшись из одной ловушки, они сразу же угодили в другую, потому что в той стороне наткнулись на драгун и батальон из Эно, которые немедля на них обрушились. Тут некоторые из этих несчастных, воодушевляясь командами Раванеля и других офицеров, попытались справиться со всеобщим смятением и изготовились к обороне, но опасность была так велика, враги столь многочисленны и круг защитников так быстро сужался, что даже пример мужества не произвел на них впечатления: все ударились в бегство и рассеялись кто куда, думая не о спасении отряда, а о своем собственном.
То было уже не сражение и даже не бегство, а резня: королевских солдат было вдесятеро больше, чем мятежников, а у тех едва ли шесть десятков человек имели ружья, а остальные кое-как вооружены скверными саблями, вилами да штыками, прикрепленными к палкам, поскольку все склады оружия один за другим были ими утрачены. Таким образом почти все они погибли, а сам Раванель спасся только потому, что бросился в Гардон и спрятался в расселине между двумя утесами, высовываясь из-под воды, только чтобы вдохнуть воздух. Так он просидел семь часов. Наконец, когда настала ночь и драгуны ушли, он ударился в бегство.
То была последняя вооруженная стычка в войне, продлившейся четыре года. Вместе с двумя севеннскими исполинами, Кавалье и Роланом, исчезла вся мощь мятежников. И вот, как только распространился слух об этом новом поражении, солдаты и вожди восставших решили, что Бог от них отвернулся, и начали сдаваться. Первым подал пример Кастане. Через неделю после поражения Раванеля, то есть 6 сентября, он сдался маршалу. 19-го его примеру последовали Катина и Франсуа Совер, его помощник; 22 сентября — Аме, брат Ролана, 4 октября — Жоанни, 9 — Лароз, Валетт, Саломон, Лафоре, Мульер, Салль, Абраам и Марьон, 20 — Фидель и, наконец, 25 — Рошгюд.
Каждый из них вступал в переговоры по отдельности и сдался на возможно более выгодных условиях. В общем всем им было дано вознаграждение, кому поболее, кому поменее; самое скромное достигало двух сотен ливров. После этого те, кто сдался, получали пропуск на право покинуть королевство, и их с эскортом и за счет короля препровождали в Женеву. Вот, между прочим, рассказ Эли Марьона о его договоре с маркизом де Лаландом; по всей видимости, другие мятежники сдавались если не на таких же, то на сходных условиях:
«Я был избран, — пишет он, — чтобы сообщить наместнику о капитуляции; я вел переговоры о своем отряде, а также об отряде Лароза и о жителях тридцати — тридцати пяти приходов, оказывавших нам поддержку во время войны. По нашему договору все пленные из наших кантонов должны были быть отпущены на свободу и всем должно было быть возвращено их имущество. Жители приходов, сожженных неприятелем, освобождались от податей на три года; ни те, ни другие не подлежали преследованиями за прошлое и гонениям за веру; у себя дома им разрешалось молиться, следуя велениям их Совести».
Добавим, что эти условия были доскональнейшим образом соблюдены: в самый день сдачи, то есть 9 октября, Лароз сам распахнул ворота замка и двери башни св. Ипполита, где томилось около восьмидесяти узников.
Как мы уже говорили, по мере того как реформаты сдавались, они удалялись в Женеву. Д'Эгалье, о чьей участи, забежав вперед, рассказали, появился там 23 сентября со старшим братом Кавалье Мальплашем, секретарем Ролана, и тридцатью шестью рубашечниками. 8 октября туда явились Катина и Кастане с двадцатью двумя людьми, и, наконец, в ноябре месяце прибыли Лароз, Лафоре, Саломон, Мульер, Салль, Абраам Марьоне и Фидель в сопровождении г-на де Прадина и четырнадцати фимарсонских драгун.
Таким образом, из всех вождей, в течение четырех лет сражавшихся в Лангедоке, остался один Раванель, не желавший сдаваться и не пытавшийся бежать в изгнание. И вот 8 октября маршал издал декрет, в котором лишал его малейшей надежды на помилование и сулил тем, кто доставит его живьем, награду в пятьсот луидоров, а тому, кто его убьет или представит его труп, — две тысячи четыреста ливров; что до городков и деревень, которые приютили бы его у себя, они предавались огню, а жители подлежали истреблению.
Казалось, мятеж угас и восстановилось спокойствие. Поэтому маршала отозвали ко двору, и 6 января он отбыл из Нима. Перед отъездом он созвал провинциальные штаты и не только наслушался от них похвал за свое поведение, в коем столь мудро чередовались снисходительность и строгость, но и получил в подарок двенадцать тысяч ливров. Г-жа маршальша также получила в подарок восемь тысяч. Но то была лишь прелюдия к ожидавшим его милостям; в тот же день, как он вернулся в Париж, король посвятил его в кавалеры своего ордена и возвел в герцогское достоинство, а на другой день принял его и сказал: «Сударь, ваша прежняя служба дает мне большую надежду на то, что вы послужите мне и в будущем; если бы в моем распоряжении было поболее таких, как вы, дела в королевстве шли бы лучше, но Виллар у меня один, и я могу послать его туда, где он нужнее всего, — потому-то я и послал вас в Лангедок. Там вы восстановили спокойствие среди моих подданных; ныне требуется защитить их от моих врагов. Вы назначаетесь командующим армией, которую я в ближайшую кампанию пошлю на берега Мозеля».
17 марта в Монпелье на смену маршалу де Виллару прибыл герцог Бервик. Первой его заботой было расспросить г-на де Бавиля о положении дел. Тот ответил, что, если смотреть вглубь, положение куда серьезнее, чем на поверхности. В самом деле, англичане и голландцы, которым было на руку, чтобы Францию подтачивали междоусобицы, потому что в этом случае она обратила бы свои силы против самой себя, беспрестанно пытались подбить изгнанников к возвращению на родину, суля им на сей раз подмогу продовольствием, оружием и людьми; говорили даже, что первые реформаты уже отбыли домой во исполнение этого плана. В их числе, как уверяли, находился Кастане.
И правда, бывший предводитель мятежников устал от бездействия и в конце февраля покинул Женеву; он благополучно прибыл в Виваре и, собрав в одной из пещер на берегу Горе множество протестантов, заключил союз с неким Валеттом из Вальса и Буайе из Валона; но покуда эти трое строили планы совместного проникновения в Севенны, крестьяне донесли на них одному швейцарскому офицеру по имени Мюллер, возглавлявшему отряд, который стоял в деревушке Ривьер. Мюллер тотчас же вскочил на коня; следуя за доносчиками, он проник в лесок, служивший реформатам убежищем, и захватил их врасплох, когда они менее всего были к этому готовы. Буайе был убит при попытке к бегству. Кастане схватили на месте и доставили в ближайшую тюрьму, где на рассвете следующего дня к нему присоединился Валетт, выданный крестьянами, у которых он просил приюта.
Первым наказанием для Кастане было то, что его заставили всю дорогу от Горе до Монпелье нести в руках голову Буайе. Сначала он решительно отказался, но тогда голову привязали за волосы к его запястью; он поцеловал ее в обе щеки и, превратив пытку в акт веры, принялся читать над ней молитвы, как над мощами мученика.
