Еремей Парнов - Заговор против маршалов. Книга 1
— Ну? — Фриновский закашлялся и побагровел.— Я сейчас же свяжусь по ВЧ с округом, Николай Иванович, и уточню.
— Не стоит... Нет надобности,— как бы утратив интерес, протянул Ежов и без всякого перехода переключился на другое.— Я, собственно, вот о чем хотел побеседовать,— лукаво прищурившись, он огладил висок.— Любит наш народ пограничников? Как вы считаете?
— Любит, Николай Иванович, даже очень,— встревоженный Фриновский силился понять, куда клонит секретарь ЦК.— Без поддержки населения мы как без рук. Каждый пацаненок в приграничном районе ведет себя, будто настоящий дозорный. Мы поощряем такую установку. Наша пионерия чуть что — сломя голову летит на заставу,— он вновь закашлялся и полез за платком. От водки и напряжения его круглое, несколько одутловатое лицо стало совсем влажным.
— Верная точка зрения. Но никогда не надо починать на лаврах. Мы будем еще выше поднимать авторитет защитников наших границ. Летчики, красноармейцы, танкисты — это все хорошо, правильно, но доблестных часовых родины надлежит окружить особым вниманием. Как вы считаете?
— Совершенно с вами согласен,— Фриновский промокнул пот.— Мало еще пишут о нашей работе.
— Ну, не то чтобы мало но, согласен, недостаточно... Кстати, а почему бы вам самому не выступить в «Правде»?.. Завтра же поговорю с Мехлисом. Не ударите в грязь лицом?
— Спасибо, товарищ Ежов. Я постараюсь. До мая вон сколько времени... Владимир Ильич подписал декрет об учреждении пограничной охраны двадцать восьмого мая,— на всякий случай напомнил Фриновский, думая не столько о почете, сколько о связанных с публикацией хлопотах и всяческих подводных камнях.
— Факт бесспорно примечательный,— Ежов задумчиво запрокинул голову.
— Как своего рода начальная веха,— догадливо подхватил Фриновский.— Ведь сперва погранвойска находились в подчинении наркомфина, а не ОГПУ,— торопливо добавил он.— Нынешним могуществом и расцветом мы целиком и полностью обязаны отеческой заботе товарища Сталина.
— Основные тезисы, как вижу, у вас на руках,— удовлетворенно кивнул Ежов.— Остается добавить несколько ярких эпизодов и упомянуть наиболее отличившихся пограничников. Не боги горшки обжигают?..— он встал с дивана и, подойдя к окнам, слегка раздвинул занавеску.— Вы очень своевременно упомянули о помощи населения,— сказал, прислушиваясь к глухому рокоту ночи.— Каждый советский человек должен стать добровольным помощником пограничников, чекистов вообще. Чем безнадежнее положение врагов, тем охотнее они будут хвататься за крайние средства. Надо помнить это и быть бдительными.
— Непременно, Николай Иванович,— Фриновский счел своим долгом подняться.— Я постараюсь особо выделить именно эту мысль,— пообещал он, скрипнув новенькими подошвами.
— А знатные у вас сапожки! — неожиданно восхитился Ежов.— Прямо-таки генеральские. Сразу видно, что по особому заказу.
— Уж вы скажете, Николай Иванович... Генералов мы в гражданскую порубали.
— Не всех,— порывисто обернулся Ежов.— Многие ушли за кордон и стали там оголтелыми прислужниками фашизма. Но это враги, так сказать, явные, а есть немало тайных — перекрестившихся, что со всей очевидностью выявилось в процессе чисток. Вы согласны?
— Целиком и полностью,— Фриновский почувствовал, как сжалось сердце.— Целиком и полностью...
— Со статьей, пожалуй, тянуть не стоит,— Ежов мимолетно коснулся лба, словно ловя промелькнувшую мысль.— Она окажет мобилизующее влияние... И не забудьте упомянуть наркома. Он немало сделал для укрепления наших рубежей.
— Непременно,— Фриновскому удалось скрыть испуг. По его сведениям, отношения между Ягодой и Ежовым были совсем непростыми. Лавировать час от часу становилось труднее. Неожиданное предложение подозрительно попахивало откровенным подвохом.
— Вы, надеюсь, не обиделись, что я назвал ваши сапоги генеральскими? Они мне действительно нравятся. Такие и должны быть у красного командира. Носите, как говорится, на страх врагам.— Ежов хлопнул себя по кургузому голенищу.— Кому что нравится, словом. И вовсе я не о сапогах, а снова и снова о бдительности. Взрывы на шахтах, крушения воинских эшелонов, злодейские заговоры — о чем все это свидетельствует? Прежде всего, об усилении классовой борьбы. Но не только. О притуплении бдительности — тоже. Не в последнюю очередь о притуплении. Особо пристальное внимание должно быть обращено на всякого рода примазавшихся и перерожденцев. Они есть повсюду: среди партийцев, хозяйственников, командиров Красной Армии. Вы это знаете.
— Знаю, Николай Иванович,— Фриновского бросало то в жар, то в холод.— И со своей стороны...
— Конечно,— не дал договорить ему Ежов.— Иначе и быть не должно. Партия ценит ваши усилия. Но это отнюдь не означает, что в пограничных войсках, да и в органах НКВД в целом покончено с оппортунистическим благодушием. Оно исходит из ошибочного предположения о том, что по мере роста наших сил враг становится будто бы все более ручным и безобидным.
— Для чекиста подобные предположения не только ошибочны, но и преступны.
— Я никогда не сомневался в вашем понимании требований момента,— прощаясь, Ежов вновь протянул обе руки.— Правильная расстановка кадров и проверка исполнения — залог успеха. Словом, держите порох сухим, а моя поддержка вам обеспечена.
— Есть держать порох сухим! — Фриновский выплыл из кабинета на непослушных ногах. Перед тем как залезть в автомобиль, несколько раз жадно вдохнул обжигающий воздух.
15
Гирлянды лампочек, повторяя извивы голых ветвей, облили Елисейские поля праздничным золотом. Огни лимузинов, фиакров, спазматические всхлипы клаксонов — вечно волнующий вечерний прилив. Мокрые площади, клочья газет у сливных решеток, дурман отработанного бензина с наркотической струйкой духов. Холодок несбывшихся ожиданий.
На улице Сен-Онорэ перед воротами дворца президента переминались, разбившись на кучки, ловцы новостей. Лебрен все не отпускал приглашенных для консультации депутатов. Вперемешку с руганью назывались имена вероятных премьеров.
«Триколёр»[10] над палатой депутатов трепали ветры, задувавшие с разных сторон. Кабинеты вице-президентов в старом Бурбонском дворце гудели от страстных призывов, но разболтанная колымага внешней политики безнадежно увязла в песке словопрений.
Пламенным вожаком противников «кощунственного альянса с большевиками» заявил себя, как это обычно бывает, исключенный из компартии Жак Дорио. Вторя ему, профашистские «Жур» и «Гренгуар» из номера в номер публиковали сенсационные вести о «кремлевской грызне» и безнадежной слабости Красной Армии. Вновь замелькали на страницах газет разоблачения бывшего чекиста Думбадзе, чья книжка «На службе ЧК и Коминтерна» стала библиографической редкостью.
Премьер Лаваль, любитель хлестких фраз и белых галстуков, искал подходящего повода, чтобы окончательно похерить им же подписанный документ. В канун широко разрекламированного визита в красную столицу он не удержался от хвастовства:
— На свете существует пять или шесть человек, от которых зависит дело мира. В их число судьба включи- 'ш и меня.
Теперь уже ничего не зависело от обанкротившегося политика. Он стремился к сближению с Гитлером и Муссолини, которых тоже зачислил в избранники судьбы, но трогательного согласия достигли лишь оба диктатора, оставив Францию за бортом. Отношения с Лондоном после подписания англо-германского морского соглашения не внушали ни малейшего оптимизма. Малая Антанта дышала на ладан. Идею коллективной безопасности вовсю эксплуатировали карикатуристы.
Все мыслимые и немыслимые комбинации, кроме откровенного альянса с фашизмом, исчерпали себя до донышка.
Гитлеровская агентура во главе с Отто Абецем открыто агитировала за полный разрыв с СССР. Эмиссары Муссолини роздали французским газетам и различным фашистским организациям свыше ста тридцати пяти миллионов франков.
Местный нацист Филипп Анрио не вылезал из дома № 21 по улице Гомбон, где обосновался председатель итальянской фашистской организации Сулиоти.
