Льюис Уоллес - Падение Царьграда. Последние дни Иерусалима
— Я очень, очень благодарна тебе, и отец достойно поблагодарит тебя. Но… но…
И она покраснела.
— Но что?
— Я не знаю, как тебя зовут и где ты живешь.
— Я послушник Сергий и живу в обители святого Иакова. Теперь, когда ты знаешь, кто я, могу ли я спросить в свою очередь, как тебя зовут?
— Для людей, любящих меня, мое имя Гуль-Бахар, а для всего мира я Лаель.
— Как же мне называть тебя?
— Прощай, — сказала молодая девушка, не отвечая на его вопрос, — сегодня я не выйду из дома, а завтра поеду к княгине.
Когда паланкин внесли в дом, то Сергию показалось, что солнце померкло. Впервые он направился в свою обитель со светлыми мыслями в голове и до глубокой ночи все думал о молодой красавице.
VII. Еретичка
В то время когда монахи окружали часовню на Влахернских высотах и коленопреклоненно молились, к игумену обители святого Иакова подошел посланный от императора с просьбой, чтобы он занял место перед дверью святилища. Старик повиновался и всю ночь, несмотря на свою старость и болезнь, простоял там на коленях, молясь о благословении императора и империи, которые он пламенно любил. Рядом с ним находился Сергий, смиренно держа факел. Если бы это происходило днем ранее, то молодой послушник думал бы только о службе, но теперь образ молодой индийской княжны мешал ему молиться, и все его усилия отогнать от себя это видение ни к чему не приводили: он мечтал о ней.
Прошло много часов, и наступил конец ночи. Сначала показалась светлая полоса над Скутарийскими высотами, а затем настал день. Император вышел из часовни и вернулся во дворец.
Игумен обители святого Иакова так утомился, что не мог уже идти домой пешком, а отправился в паланкине. Сергий пошел рядом и, когда они достигли ворот монастыря, молча попросил благословения у старика.
— Не оставляй меня, сын мой, — сказал он, — твое присутствие служит мне большим утешением.
Хотя Сергий хотел отправиться в Терапию, он безмолвно последовал за игуменом, бережно провел его по коридору до скромной кельи, а там помог раздеться и лечь на койку.
— Ты добрый сын, Сергий, — сказал старик, — ты предан Богу, и Господь тебя благословит. Иди с миром!
Сергий поцеловал руку игумена и сказал:
— Отец игумен, позволь мне отлучиться на несколько дней, к княжне Ирине, в Терапию.
— Сын мой, — произнес игумен после минутного молчания, — я знал отца Ирины и всей душой сочувствовал ему. Я ходил со всем братством к императору, чтобы вымолить его освобождение из тюрьмы, а когда его освободили, то я сердечно радовался. Я говорю это для того, чтобы ты понял, как тяжело мне говорить против его дочери. Но я делаю это из чувства долга к тебе, которого Господь привел под мое покровительство. Княжна ведет жизнь, непривычную для нас, православных. Конечно, нет греха в том, что она ходит всюду с открытым лицом, причем, надо отдать ей справедливость, она ведет себя очень скромно. Но ее пример может дурно действовать на других женщин, не отличающихся ее высокими достоинствами, к тому же ее поведение, как оно ни скромно, привлекает слишком большое внимание. Еще непонятнее тот образ жизни, который она ведет в Терапии. Неприлично молодой женщине одной жить во дворце в такой близости от нечестивых турок. Не имея мужа, она должна была бы лучше поселиться в монастыре, в Царьграде или на островах. Конечно, я не верю, чтобы она во зло употребляла свою свободу, как ходят толки, что она, пользуясь своей свободой и одиночеством, поклоняется Богу не по канонам нашей церкви. Одним словом, она еретичка.
Сергий вздрогнул. Это обвинение дышало угрозой не только молодой княжне, но и ему самому.
— Отец игумен, — сказал он, желая узнать подробнее, в чем заключалась, по мнению игумена, ересь княжны, — я не обращаю внимания на те сплетни, которые ходят о княжне, — всегда клевещут на все чистое, светлое, но обвинение в ереси дело другое. Скажи мне, почему ты считаешь ее еретичкой?
— Я не смогу в двух словах тебе этого объяснить, — отвечал игумен, — но постараюсь дать тебе хоть понятие об этом. Ты знаешь и веришь, что вся суть православия заключается в символе веры, который установлен Никейским собором под председательством величайшего из императоров, Константина. Долго этот символ веры был тверд, как камень, но теперь его хотят пошатнуть. Тебе известны те распри и партии, которые существуют в нашей церкви?
— Я слыхал, что есть римская партия и греческая, но я так недавно прибыл в Константинополь, что желал бы узнать о них из твоих уст.
— Благоразумно сказано, — заметил игумен, — будь всегда так мудр, и благословение святого Иакова будет всегда на тебе! У нас две партии: греческая и римская, последнюю называют аземитской, но это глупое прозвище. Я и все мое братство принадлежим к римской партии и не обращаем никакого внимания, когда Схоларий презрительно называет нас аземитами. Мы не клятвопреступники, — прибавил он с неожиданным пылом, потом, несколько успокоившись, продолжал кратко объяснять основные пять пунктов различия между греческой и римской церквами, настаивая на правильности толкования последней, а когда он кончил это догматическое изложение, то произнес: — Все эти вопросы были порешены на недавнем флорентийском соборе, и там, одиннадцать лет тому назад, император, патриархи, митрополиты и другие служители алтаря подписали гепнотикон, или акт, об унии. Когда вернулись император и семьсот духовных лиц в Константинополь, то толпа, встретившая их, вопрошала: «Что вы сделали, как порешили насчет нашей веры?» Император молча поспешил в свой дворец, а митрополиты, епископы и другие духовные лица, в том числе Схоларий, отвечали, поникнув головой: «Мы продали вашу веру, мы стали аземитами». Толпа спросила: «Зачем вы подписали акт унии?» А они отвечали: «Мы боялись франков». Но мало того, что, говоря это, они нарушили клятву, данную при подписании акта унии, говорят, что многие из них взяли деньги за то, чтобы его подписать, следовательно, они прежде продали свою душу, а потом сделались клятвопреступниками. Только трое, и в том числе ваш теперешний патриарх, остались верными своей клятве.
— Я выслушал тебя, отец игумен, — произнес Сергий, — и прошу теперь указать мне все-таки, в чем же заключается ересь княжны Ирины?
Все это время Сергий стоял задом к двери и не заметил, что среди речи игумена в келью вошел кто-то и остановился недалеко от ложа старца.
— Она толкует Священное Писание по-своему и не согласна следовать толкованию святых отцов. Она составила себе свою веру, которая заменяет ей православные предания. Церковь никогда не сможет терпеть распространение ереси. Ну, прощай. Я слишком устал. В другой раз приходи ко мне, и мы подробнее поговорим об этом.
Сергий благословился и, обернувшись, хотел пойти к двери, но встретился лицом к лицу с тем молодым византийцем, которого спас из рук Нило.
VIII. Академия Эпикура
— Я хочу тебе сказать два слова, — произнес вполголоса византиец, — погоди минуту.
Молодой человек подошел к ложу, наклонился и произнес:
— Благослови, отец игумен.
— Я не видал тебя уже много дней, — отвечал игумен, положив руку на его голову, — но в надежде, что ты наконец внял моим просьбам и бросил своих товарищей, которые губят твою душу и чернят мое имя, а также из любви к тебе и твоей святой матери я готов тебя благословить.
Юноша, нимало не тронутый словами игумена, небрежно ответил:
— Ты никак не можешь понять, дядюшка, что все изменилось в Византии и что даже в ипподроме остались от прежнего только одни цветы. Сколько раз я тебе объяснял, что все, кроме монахов, хотя и среди них есть исключения, теперь признают полезность греха.
— Это что такое! — воскликнул игумен.
— Это — удовольствия.
— Боже мой, Боже мой! Куда мы идем! — промолвил игумен и повернулся лицом к стене.
Сергий вышел из кельи и послал другого монаха к игумену, а сам подождал в коридоре юного византийца.
— Скажи теперь, что тебе надо от меня, — спросил Сергий.
— Нет, пойдем лучше в твою келью.
Когда они вошли в келью, то он предложил гостю единственный стул, который там находился по уставу братства.
— Нет, я не сяду, — отвечал юноша, — мне только надо сказать тебе два слова: братству святого Иакова следовало бы освободить моего дядю от тяжелых обязанностей, они ему не под силу.
— Но ведь это было бы неблагодарностью.
— Пустяки. Но, прости меня, кажется, тебя называют Сергием?
— Да, это мое имя.
— Ты не грек?
— Нет, я подданный русского великого князя.
— А я Демедий. Ну, будем друзьями. Ты, может быть, удивляешься, что я навязываю свою дружбу, но я обязан тебе спасением от сумасшедшего гиганта, который бросил бы меня в море, если бы не твоя помощь, а там такие подводные камни, что я разбился бы. Прими мою искреннюю благодарность.