Эдуард Тополь - Летающий джаз
— Принеси нам и то, и другое, — медленно произнес он, глядя ей прямо в глаза.
9
Как говорил Михаил Булгаков, «За мной, читатель!». Но Михаил Афанасьевич звал читателей в фабулу своего художественно-фантастического романа, а я приглашаю вас в исторические документы и свидетельства и хочу процитировать письмо, которое получил от фронтового кинооператора капитана Семена Школьникова. Однако сначала расскажу про случай, который произошел со мной несколько лет назад и который я уже никогда не забуду. Был у меня тогда молодой приятель, сын крупного московского начальника, да и сам уже весьма высокий чиновник. Пересекались мы с ним не часто, а так, раз в полгода. И каждый раз он говорил: «Я люблю ваши книги! Как раз вчера в третий раз перечитывал такую-то…» И не только называл книгу, а наизусть шпарил целые абзацы. Конечно, это было лестно, не скрою. Но однажды он сказал: «Здорово вы про свое детство сочиняете, мне нравится!» Я насторожился: «Где это я про свое детство сочиняю?» — «Ну, вот же, вы пишете про сталинские времена — голодную эвакуацию, ночные очереди за хлебом. Вы же все это выдумали!» Я захлопал глазами и протянул ему открытую левую ладонь: «Паша, вот на этой ладони мне химическим карандашом писали номер в ночной очереди за хлебом по карточкам! Зимой, в Полтаве, при двадцатиградусном морозе мы с папой стояли в этих очередях посменно — он два часа, и я. А потом я бежал в школу». — «Да ладно! — отмахнулся Павел. — Не было этого, при Сталине все жили прекрасно!»
И поскольку я боюсь, как бы новые Паши не отнеслись к моему роману как к полной выдумке, вот реальное письмо Семена Школьникова, одного из героев этого романа:
«Новость о командировке в Полтаву мне сообщил Костя Писанко:
— Сеня, вы с Борисом оба летите к «летунам», будете работать с американцами.
Костя Писанко до прихода на студию был летчиком. Став оператором, он, казалось, не мог снять ни одного сюжета без того, чтобы не отыскать верхнюю точку: чем выше, тем лучше. Помню, еще до войны он с громоздким стационарным аппаратом «Дэрби» взобрался на высоченную заводскую трубу, чтобы снять один-единственный план завода. Одно время я был у него ассистентом. А теперь мы случайно встретились на Арбате, и я удивленно переспросил:
— С кем, с кем? С американцами? Неужели Второй фронт? — Я бродил по Москве уже несколько часов, радио не слышал.
— Нет. Пойдем на студию, там все узнаешь.
Оказалось, мне с Борисом предстояло лететь под Полтаву. Американцам там оборудовали аэродром для челночных полетов «летающих крепостей». Вылетают из Италии, бомбят объекты в Румынии, Венгрии, Германии. Садятся у нас. Заправляются, берут новый боезапас и… Одним словом, «челнок». Американцы, любители придумывать устрашающие названия, закодировали эту акцию словом “Фрэнтик” (неистовый, бешеный).
Я обрадовался новому повороту судьбы. Ноги мои еще болели, но ведь летать — не ходить. Чертовски надоело болтаться без дела. И очень уж соскучился по тяжести камеры в руках, по прохладе визира, по специфическому запаху пленки и даже по монтажным листам (делая записи, мы старались хоть как-то срежиссировать будущий сюжет, поскольку отснятого материала почти никогда не видели).
Да, огромное это счастье — любить свою профессию. Для меня дороже ее, кажется, ничего не существует. Без кинокамеры я не мыслю своей жизни. На войне же кинокамера придавала мне силы и смелости. С нею я спокойно шел на любое задание…
Ну, что ж, к американцам так к американцам. Вылетели мы с подмосковного аэродрома на рассвете, незадолго до полудня приземлились на полевом аэродроме на окраине Полтавы. Представились генералу Перминову — начальнику аэродрома, предъявили удостоверения на право съемки. Он сказал, что все происходящее на летном поле мы можем снимать свободно, воздушные же съемки должны будем согласовывать с американской стороной.
Для начала мы с Борисом пошли знакомиться с аэродромом. Летное поле уложено стальными листами с круглыми дырками, сквозь которые прорастала трава, цветы, стебли бурьяна. Отличная маскировка!..
Тут же стояли несколько «летающих крепостей». Во время войны о них ходили легенды. И, правда, самолеты выглядели внушительно — четырехмоторные бомбардировщики, каждый двигатель 1200 л. с., с экипажем одиннадцать человек. Дюжина крупнокалиберных пулеметов натыкана со всех сторон, как в реальной крепости, и запас бомб поднимает немалый — семь тонн. Судя по пробоинам в крыльях и рисункам на фюзеляжах, эти «крепости» уже не раз бомбили врага. На фюзеляжах были нарисованы маленькие свастики, каждая из которых обозначала сбитый фашистский самолет, и бомбочки, они обозначали боевые вылеты. Бомбардировщик, возле которого мы стояли, совершил сорок четыре боевых вылета и сбил восемь немецких истребителей…
Вскоре к нам подошли американцы. Один из них хорошо говорил по-русски. Он лихо справлялся с двухсторонним переводом. К тому же и мы, и американцы тут же освоили язык жестов и восклицаний “вери гуд!”, “очень хорошо!”. На фронте знакомятся быстро и легко. Рассматривая наши ордена и медали, американцы спрашивали, за что мы их получили. Узнав, что за киносъемки в тылу врага, у партизан, были поражены: “О, колоссаль!”, “Вери гуд!”.
Один из подошедших дернул меня за рукав и сделал всем понятный жест: ты — мне, я — тебе. Операция “махнем, не глядя” была на фронте весьма популярна. У меня имелся трофейный бельгийский пистолет в красивой желтой кобуре. Американец разглядывал его с большим любопытством. Потом снял с себя кожаную куртку с длинной молнией и стал совать ее мне в руки. Борис хохотал: “Меняй! Меняй!”
Я еще раньше, как только американцы подошли к нам, положил глаз на их куртки. Мне всегда до смерти хотелось иметь что-то подобное. Ведь такая куртка — мечта любого кинохроникера. Как она должна быть удобна при съемке! В мирное время (не за горами же оно, в конце концов!) эта “шкура” мне бы очень пригодилась. А пистолет трофейный, он за мной не числился, я носил его больше для форса. Так что на обмен я согласился без колебаний. Но когда американец протянул мне куртку, я увидел на спине, во всю ширь, нарисованную обнаженную девицу.
— Ну, куда ж я ее надену?! — сказал я Борису. — За мной народ хвостом потянется, меня засмеют.
Борис хохотал:
— Зато тебя будут узнавать и спереди по лицу, и сзади по куртке. Знаменитостью станешь!
Американец увидел мое сомнение и решил, наверное, что рисунок мне не понравился. Куда-то быстро сбегал и принес другую куртку. На спине этой куртки красовалась русалка с обнаженной грудью. Что за напасть! Я попытался соскрести рисунок, но американские краски крепко въелись в мягкую кожу. В результате американец все же нашел для меня кожанку без рисунка, и обмен состоялся.
Американцы располагали к себе веселым нравом и непосредственностью. Народ дружелюбный, открытый. В деле своем доки. Вообще, симпатичные парни.
Поселили нас в вагоне, стоявшем на железнодорожных путях сразу за аэродромом. В одном купе разместились мы с аппаратурой, в другом корреспондент “Правды” Петр Лидов и фотокорреспондент “Правды” Сергей Струнников. Американцы-технари жили за аэродромом в прекрасных палатках. Мы впервые увидели, чтобы во фронтовых условиях воевали с таким комфортом. В палатках складные столы, стулья, койки. Посуда из нержавейки, ложки, ножи и вилки из мельхиора — все это блестело чистотой. Каждый американец имел по несколько комплектов обмундирования — рабочее, повседневное и парадное. Для нас это было необычно…»
10
МОСКВА. Май 1944 года
Вот этого Он и боялся! Именно этого Он опасался всегда, еще десять лет назад! В 1934-м Он послал сотню проверенных молодых инженеров-коммунистов в США для стажировки на заводах Форда. Все — выходцы из рабочих семей, пролетарская кость. И что же? Вернувшись через два года в щегольских американских костюмах и штиблетах, что они сделали первым делом? Открыли в Москве теннисные клубы! Стали всем рассказывать о чудесах американской техники, о том, что мы отстали от США на сотню лет, и что капитализм — это не так уж плохо. Конечно, пришлось их всех отправить в ГУЛАГ.
Но тогда их было всего-то сто человек, Ежов с ними быстро справился. А теперь… Берия, Абакумов, офицеры СМЕРША, Полтавский обком партии, Политуправление 169-й авиабазы и представитель ГРУ НКГБ в ужасе от того, что происходит в Полтаве, Миргороде и Пирятине. Там настоящее братание американских и советских военных, откровенные обсуждения политической, военной и экономической ситуаций в наших странах и сексуальные связи американских, да и советских военнослужащих с местными женщинами. Сотрудники НКВД и политработники просят разрешения на принятие «особых мер чрезвычайного характера, пока эта зараза не разошлась по всей Украине».
