Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб
Тут появился контролёр, выкрикивавший: «Ваши билеты и проездные!», и девушка раскрыла сумочку, вытащив из неё студенческий проездной и принявшись ждать, пока подойдёт контролёр. Камаль внимательно пригляделся к её проездному, и наткнулся на имя: «Будур Абдульхамид Шаддад… Студентка факультета искусств». Больше сомнений у него не было.
«Моё сердце бьётся чаще, чем следует. Если бы я мог стащить у неё проездной, чтобы сохранить для себя фотографию, что больше всего похожа на Аиду! О, если бы это было возможно! Школьный учитель тридцати шести лет крадёт проездной у студентки факультета искусств! До чего заманчивый заголовок для газет! Философ-неудачник ближе к сорока годам!.. Интересно, а сколько лет Будур? В 1926 году ей ещё не было и пяти. Значит, сейчас у неё самый счастливый возраст — двадцать один год. Счастливый?! У неё нет ни виллы, ни машины, ни слуг, ни свиты. И ей не было и четырнадцати, когда произошла эта трагедия в её семье, — возраст, в котором уже можно осознать смысл всей трагедии и отведать горя. Бедняжка страдала и была панически напугана. Она испытала то же жестокое чувство, которое познал и я. Нас объединила боль, несмотря на разницу во времени, как и старая забытая дружба».
Контролёр приблизился к ней, и Камаль услышал её слова: «Пожалуйста», с которыми она передала свой проездной. Голос её застучал в его ушах, подобно старинной любимой мелодии, смытой забвением давным-давно и вызвавшей сладкое упоение и воспоминания. Она оживила возвышенное мгновение и закружила его уши в божественном экстазе, где жили мечты прошлого. Эта тёплая нежная мелодия была наполнена магическим экстазом.
«Дай мне послушать этот голос — это не твой голос, о моя старинная несчастная подруга. К счастью, настоящая обладательница этого голоса наслаждается сейчас такой же прекрасной жизнью, как и раньше. Её не коснулись страдания, которых хлебнула вся семья. Ты же спустилась к нам сюда, к людям второго класса. Разве ты не помнишь своего друга, которого обнимала за шею, обмениваясь с ним поцелуями? Как ты живёшь сейчас, моя маленькая? Будешь ли работать в итоге так же, как и я учительницей в какой-нибудь начальной школе?»
Трамвай прошёл мимо того места, где стоял их старинный особняк, и где построили огромный новый дом. Камаль видел его прежде во время немногочисленных визитов в Аббасийю после своего исторического разрыва с этим местом, и в частности, в последнее время, когда заходил к Фуаду Аль-Хамзави.
«Сама Аббасийя изменилась, так же как и ваш дом, моя малышка: дворцы и особняки её исчезли вместе с садами времён моей любви и печали. Их место заняли огромные здания, переполненные жильцами, лавки, кафе, кинотеатры. Пусть Ахмад, очарованный наблюдением за классовой борьбой, порадуется тому. Но как мне злорадствовать над судьбой этого дома и его обитателей, когда моё сердце погребено под его обломками? И как я могу презирать изумительное создание, которое не испытывало жизненных невзгод и не находилось в переполненных народом местах, мыслило прекрасными образами, перед которыми моё сердце падает ниц?»
Когда трамвай остановился на следующей остановке после полицейского участка Аль-Вайли, она сошла. Он последовал за ней, и стоя на тротуаре перед остановкой, наблюдал, как она пересекла дорогу и направилась к улице Ибн Зейдун, что находилась прямо напротив остановки. Это была узкая улица, по обеим сторонам которой стояли старинные дома среднего класса, а поверхность асфальта была покрыта грязью, камнями и разбросанными клочками бумаги.
Она вошла в третий дом слева через узкую дверь, к которому примыкала гладильная лавка. Камаль стоял и смотрел на улицу и дом в угрюмом молчании. В этом доме сегодня живёт мадам Санийя, вдова покойного Шаддад-бека!.. А аренда этой квартиры не превышает и трёх фунтов в месяц. Если бы мадам Санийя вышла на балкон, он бы посмотрел на неё и оценил те перемены, что произошли с ней — несомненно, они были весьма серьёзными. Видимо, он ещё не забыл, с какой помпезностью она выходила из мужской половины их дома, держа под руку мужа, и садилась в машину. Она горделиво расхаживала в своём мягком пальто, царственно и уверенно глядя перед собой.
«Никогда человек не будет знать худшего врага, чем время. Аида заходила в эту квартиру, когда останавливалась в Каире. А может быт, даже сидела вечером на этом обветшавшем балконе. Возможно также, что ей пришлось делить единственную постель с матерью и сестрой, в чём не приходится сомневаться. Если бы я во-время узнал, что она была здесь, и смог увидеть её после столь долгого времени! Я должен был бы её увидеть сейчас, когда я свободен от её тиранической власти надо мной, чтобы знать истину о ней, а значит, и о себе. Но эта редкая возможность потеряна…»
42
Камаль сидел вместе со студентами и студентками отделения английского языка филологического факультета и слушал урок, который вёл преподаватель-англичанин. Он уже не первый раз присутствовал на таких уроках, и не последний, как ему казалось. Ему не составило труда получить разрешение, чтобы присутствовать — как вольный слушатель — на вечерних лекциях три раза в неделю. Даже более того — сам профессор приветствовал его, когда узнал, что Камаль преподаёт английский язык. Было немного странно, что Камаль стал посещать эти уроки только в конце учебного года, но он объяснил это профессору тем, что занимается исследованиями, которые потребовали его присутствия на лекциях, несмотря на то, что он пропустил предыдущие. Он узнал, что Будур посещает эти уроки, через Рияда Калдаса, который в свою очередь познакомил его со своим другом — секретарём факультета.
В своём элегантном костюме и очках в золотой оправе, длинный и тощий, с густыми усами и несколькими седыми волосками, блестевшими на висках, наряду с крупной головой и большим носом, он привлекал к себе удивлённые взгляды, особенно когда сидел между несколькими молодыми людьми в расцвете юности. Они глядели на него так, словно спрашивая, кто это может быть, и пристально разглядывали его, отчего ему делалось не по себе настолько, что начинало казаться, будто он слышит их мысленные комментарии и замечания на свой счёт. Ему-то лучше было знать, что о нём думают!.. По правде говоря, он и сам дивился такому необычному поступку, предпринятому им без оглядки на труд и неудобства, которые он сам на себя взвалил. Каковы были его мотивы и цель?.. Он точно не знал этого, однако увидел проблеск света в своей мрачной жизни, и понёсся за ним, не обращая внимания ни на что, подталкиваемый мощной силой отчаяния, страсти и надежды. Ему было всё равно, какие препятствия встретятся на его пути, грозящие педантичными традициями, с одной стороны, и склонностью студентов к насмешкам, с другой. Он был погружён в такое отчаяние и апатию раньше, что сейчас гонялся со страстным нетерпением за тем, что представлялось ему утешением, да ещё каким! Достаточно было уже того, что он волновался из-за времени и питал надежду на радость и счастье. Сердце его теперь трепетало, будучи до этого мёртвым. Вместе с тем, он ощущал нехватку времени, поскольку учебный год приближался к концу, хотя усилия его не были напрасны: Будур, как и все остальные, заметила его. Возможно, она тоже, в свою очередь, перешёптывалась с ними о нём. Их глаза встречались уже не раз, а может быть, она прочла горящий в них интерес и восхищение. Как знать? Помимо всего этого, после уроков они вместе садились в один и тот же трамвай до Гизы, а затем пересаживались на трамвай, что вёз их до Аббасийи. Довольно часто они сидели в одном месте, и она стала узнавать его. Это было несомненным успехом для человека, незнакомого в её квартале, особенно потому, что он был школьным учителем, стремившимся сохранить пристойность своей профессии и требуемое ею достоинство. Сам же он не утруждал себя узнать собственную цель во всё этом приключении: в нём зашевелилась жизнь после столь долгого застоя. Камаль стремился всеми фибрами настрадавшейся души снова стать тем человеком, в сердце которого боролись чувства, в уме блуждали мысли, а в сознании проходили различные образы. С помощью этого волшебства он мог забыть своё раздражение, недомогания и недоумение, столкнувшись с неразрешимыми загадками. Оно было подобно вину, только дарило ещё большее наслаждение и не грозило столь серьёзными последствиями.
