Кальман Миксат - Осада Бестрице
Получив наследство, Эмиль открыл собственную адвокатскую контору и решил, как только истечет год траура по отцу, снова встретиться со своей маленькой кузиной и жениться на ней. В его душе еще живы были воспоминания об идиллии в саду, сердце его согревали поцелуи, полученные за букашек и цветы. Каждый распускающийся цветок, каждый порхающий мотылек напоминает ему о них… Ох, как тяжело было дождаться, пока пройдет этот год! К тому же тревожило Эмиля и еще кое-что.
Старый Блази, с которым он поделился своими планами, напугал его:
— Трудно будет, сынок, вызволить девушку из этого замка.
— Разве вы слышали что-нибудь о ней, дядюшка?
— Кое-что слыхал. Потому и говорю…
— Но ведь не дракон же сторожит ее в замке, как в сказках!
— Дракон тем опасен, что он о семи головах. У Понграца же голова-то одна, да зато дурная — поэтому он опаснее дракона. Сумасшедшего не уговоришь!
— И все-таки через год я выручу девушку из замка.
Но случилось так, что несколько месяцев спустя после смерти Гашпара смертельно заболел и Петер Трновский. Будто решил: "Не дам покою негодяю и на том свете, буду и там преследовать, злить его".
Весть о том, что Трновский заболел и пригласил к себе Курку, самого знаменитого адвоката в Жолне, чтобы составить завещание, быстро облетела весь город. Начали строить различные предположения. Одни уверяли, что на смертном одре Трновский простит все обиды покойному брату и оставит свои богатства Эмилю. Другие полагали, что наследницей Трновсного будет «Матица». Но самой вероятной казалась версия, согласно которой все имущество Петера Трновского перейдет к его племяннице, сироте Аполке. В подтверждение этой версии добавляли, что сам Трновский намекнул на это своим домашним:
— Чего плачете, дураки? Знаю же, что вам не жалко меня! Не бойтесь, все мое имущество попадет в красивые, белые ручки!
Ну, а если случится именно так — оно и хорошо бы! — какой богатой невестой станет девушка!
Такая возможность не на шутку напугала честного Эмиля. Дети дурных отцов, если они вырастают людьми честными, гораздо щепетильнее прочих хороших людей, ведь инстинкт постоянно подсказывает им, что они должны искупить грехи своих родителей и что на их репутации заметно малейшее пятнышко, которое на другом человеке никто и не разглядит.
Поэтому Эмиль буквально холодел при мысли, что Аполка может унаследовать все имущество дядюшки Петера, которое значительно превосходило богатство Гашпара; тогда она, быть может, и не захочет выйти за него замуж: ведь за ней начнут ухаживать знатные господа. А если Аполка и согласится стать его женой, ему все равно нельзя будет на ней жениться, и он не посмеет даже ссылаться на свою давнюю любовь к ней, потому что люди заподозрят его в корысти.
"Ну конечно, — начнут разглагольствовать все кругом, — теперь-то он разыскал Золушку, когда золотой башмачок у нее на ножке. Весь в отца, такой же прохвост!" Чего доброго, и сама Аполка так подумает.
А Эмиль Тарноци был человеком благородным, идеалистом до мозга костей и на жизнь смотрел такими глазами, словно только что встал из-за круглого стола короля Артура и еще минуту назад чокался с рыцарем Ланселотом.
Разумеется, в мире хоть отбавляй тщеславия, глупости, карьеризма и корысти. Да, много существует видов глупости и тщеславия. Жизнь, например, тоже глупость, но такая, за которую цепляется всякий. Из других же, более мелких глупостей каждый выбирает по своему вкусу. Один мечтает разбогатеть, другой хочет, чтобы его почитали за умного, третий домогается власти. Но бывают и такие глупцы… я хотел сказать, такие люди, которым хочется, чтобы их считали хорошими. Встречаются люди, для которых верх земного блаженства получить сан камергера его императорского и королевского величества. Иной раз тщеславие принимает еще более смешные формы: например, я знавал одного господина, который хвастался тем, что его шурин взбесился. Много лет подряд он всем и каждому рассказывал об этой болезни, вызванной укусом бешеной собаки, о том, как он наблюдал различные симптомы и стадии заболевания, и всякий раз не без гордости добавлял: "Это был мой собственный шурин". Словом, у каждого человека из всех присущих ему глупостей есть какая-нибудь главная. Главной глупостью Эмиля Тарноци являлось его стремление быть честным с головы до пят.
И он, действительно, был человеком исключительной порядочности: прямолинейный, откровенный, добронамеренный, — как говорится с чистой душой и благородными чувствами. Но всего этого ему казалось недостаточно: он не только был честным, но и хотел, чтобы другие считали его таким. А это задача не из приятных — ведь куда легче быть прохвостом и казаться честным, чем быть честным и почитаться таковым.
Услышав, что дядя намеревается писать завещание, Тарноци помчался к своему коллеге Курке. Знаменитый адвокат несколько дней перед тем похоронил свою незамужнюю дочь Розу, умершую от тифа. И Тарноци, появившись у него, первым делом в чувствительных словах выразил глубокое соболезнование по поводу безвременной кончины милой девушки. Знаменитый адвокат был тронут и прослезился:
— Благодарю вас, дорогой коллега! Мне, право же, очень приятно ваше участие! Да, умерла, но что поделаешь? Да и что значит ее смерть? Вот мне больно, очень больно, а ведь жизнь идет дальше.
Он вынул из кармана платок и вытер глаза, но они тут же снова наполнились слезами. Курка показал рукою на окно, за которым проезжали по улице телеги, груженные кочанной капустой, спешили торговки с корзинами, озорные молодки беззаботно судачили у калиток с будетинскими солдатами. Какой-то человек, горланя песню, катил бочку в сторону рынка.
— Вот видите, люди живут, ходят, смеются. Они не знают и знать не хотят о моем горе. Уверен, что вон тот человек, что катит бочку, никогда и не знал моей Розы. Да, тяжело у меня на душе, коллега, тяжело, хотя понимаю, что я не прав! Да, не прав!.. Ведь что значит для мира смерть Розы? Ну, умерла и умерла. И все по-прежнему идет своим чередом. А вот мне бы хотелось, чтобы из колеса мировой истории выпал какой-нибудь большущий гвоздь, случилось что-нибудь из ряда вон выходящее. Знаю, что глупо этого желать. Какое у меня на это право? Вот и Наполеон умер. Большое событие! Подумать только, умер Наполеон! Но все-таки и он умер. А Роза Курка! Разве не все равно миру, жива она или умерла? Ну что для мира какая-то Роза Курка? Ничто. Другое дело, когда умер Ференц Деак! Какая катастрофа, какой удар для тысяч, для миллионов людей! И все-таки пришлось мириться с этим. А Роза Курка! Какой это пустяк, дорогой коллега! Ну, словно крошка хлеба упала с ладони и снова стала прахом, землею…
Старик старался убедить себя, подавить свое горе, но человек — живое существо, боровшееся в нем с философом, — снова одолел философа, и Курка, уронив голову на стол, зарыдал о ничтожной хлебной крошке, упавшей с ладони…
— Простите, господин Курка, быть может, я снова разбередил вашу рану. Но меня привело к вам одно довольно необычное дело.
"Дело!" Услыхав это слово, седой адвокат вскинул голову и глотнул воздух, будто сом, которому положили в рот кусок хлеба, смоченный палинкой. Свою Розу он зарыл в землю, а сам стремился зарыться в дела, так легче ему было пережить утрату.
— Я слушаю вас, коллега.
— Мне стало известно, что сегодня вечером вы приглашены к моему дяде Петеру Трновскому для составления завещания…
— Да, но я не вижу, чем могу быть вам полезен.
— О, я совсем не потому пришел к вам, господин Курка. Завещание меня не интересует.
— Полноте, а вдруг вы тоже получите какую-то долю наследства.
— Мне совершенно безразлично, я ли его получу или кто-нибудь другой. Меня больше интересует, чтобы наследство кое-кому не досталось.
— Вот как?! — воскликнул заинтригованный Курка. — Кого же вы лишили бы наследства, если бы это от вас зависело? Впрочем, я уже угадал: "Матицу".
— Нет. Я имею в виду Аполлонию Трновскую.
— Неужели! — удивился старый адвокат. — Несчастную сироту? Ах, грех-то какой! Значит, и вы тоже, коллега? Это меня крайне удивляет, вы себе представить не можете, до чего удивляет! Что же она сделала вам дурного? Правда, весь наш разговор лишь академический диспут о предмете, судьба которого не зависит ни от вас, ни от меня, но от третьего лица. А всю жизнь этого человека определило еще одно лицо. А этот четвертый…
— Уж не вы ли коллега?
— Нет, четвертым был дьявол. Хоть я и являюсь адвокатом Петера Трновского, мой клиент никогда меня не слушал, не послушает он меня и теперь. Но вас я не понимаю, господин коллега! Зачем вам обижать несчастное дитя? Ну, зачем?!
— Потому что я хочу жениться на ней.
— Вы? На Аполлонии Трновской? И тем не менее вы исключили бы ее из числа наследников. И вы думаете, что после этого я хоть что-нибудь понимаю?
