Сономын Удвал - Великая судьба
— Вы что, не слышали, что оба министра приказали оставить пленных живыми? — крикнул он.
Один из солдат, возмущенный, негодующий, поплелся к своей палатке, ворча на ходу:
— А чего с ними цацкаться! Они уже все сказали, что знают, больше от них все равно никакого проку.
Ночью, несмотря на выставленную охрану, китайцев все-таки прикончили — тихо, без единого выстрела, и никто не знал, кто и когда.
* * *
На другой день караульные задержали и привели в лагерь неизвестного человека, одетого в рваный дэли и стоптанные гутулы. Как только караульные остановили его, он потребовал, чтобы его отвели к Максаржаву.
— Что за человек? — поинтересовался Максаржав, когда ему доложили о незнакомце.
— Довольно рослый, возле правого уха родинка, одежда потрепанная, — ответил начальник караула.
Максаржав, поспешно накинув дэли, направился к выходу, чем несказанно удивил караульного начальника. «Наверное, земляк», — подумал он.
— Где Дорж? — на ходу спросил Максаржав.
— Занимается учетом патронов.
Еще издалека Максаржав узнал задержанного и бросился к нему. Увидев Максаржава, незнакомец вскочил и тоже побежал навстречу. Сойдясь лицом к лицу, оба на мгновенье остановились.
— Бого! — воскликнул Максаржав. — Как ты сюда добрался?
— О Ма-гун! В добром ли ты здравии? — Того опустился на колени.
— Как у тебя дела? — Максаржав поднял друга, обнял и обернулся к окружившим их солдатам: — А вы идите, занимайтесь своими делами.
Он привел Того в свою палатку, распорядился подать чаю и накормить гостя.
— Ну, как там твои?
— Да ничего. Живем помаленьку. С одежонкой и обувью плоховато, а в остальном ничего. Узнал вот, что ты отправился в поход, решил идти с тобою. Как здоровье-то?
— Хорошо. А ты небось устал? Такая дорога!
— Чепуха, братец. Правда, присланная тобой подорожная не помогла мне. В одном хошуне меня остановили, стали допрашивать, а подорожную порвали у меня на глазах. Так и пришлось мне топать пешком, да к тому же чуть ли не голому да босому. Случится, добрые люди покормят — хорошо, а другой раз и целый день приходилось голодным идти. Но теперь все уже позади, наконец-то мы встретились. Рядом с тобой и помирать не страшно. А уж коль придется помирать, так с честью!
«Да, досталось человеку, — думал меж тем Максаржав. — Мало видел он в жизни счастья. Никого у него нет, вот и решил, видно, быть всегда со мной. Уже и седеть начал, а ведь еще не стар».
— Знаешь, меня словно внезапно осенило — подумалось как-то, что веду я неправедную жизнь, и решил я искать правду. И тут я будто ото сна пробудился, отряхнул с себя все, о чем прежде мечтал, к чему стремился и за что страдал все прошлые годы. Вот почему я здесь...
За разговором Того не забывал с аппетитом уплетать принесенные для него кушанья. Гутулы, которые когда-то подарил ему Максаржав, были в сплошных заплатах, а чтобы они совсем не развалились, он перевязал их сыромятными ремешками. Подол дэли был изодран, будто его рвали собаки, вместо кушака Того перепоясался какой-то замызганной тряпкой. Голову он повязал куском когда-то белой, а сейчас почти черной от грязи материи. Войдя в палатку, он снял повязку и время от времени утирал ею струившийся по лицу пот. Волосы у Того были всклокочены, косичка растрепана, а на кончике ее болталась единственная медная монетка. Даже кресала с огнивом — непременной принадлежности каждого мужчины — у Того не было. И все-таки он был прежним, хотя и невероятно худым и изможденным.
Жестокую шутку, видно, сыграла с Того любовь. Каких только бед не выпало на его долю! Всю свою беспредельную любовь — бездонную, как море, огромную, как уходящая вершиной в небо гора, и неудержимую, как переполнившая сосуд вода, — отдал он своей Гунчинхорло. Он был готов на любые лишения, на любые муки, только бы быть с ней вместе...
Максаржаву хотелось расспросить Того о Гунчинхорло, узнать, что произошло, но он боялся разбередить рану. Решил: придет час, тот сам ему все расскажет.
— Женщинам, дорогой Ма-гун, верить нельзя. Они не могут понять душу мужчины. Да и мы, тоже надо сказать, глупый народ — попадаемся на крючок и голову теряем. Человек столько лет мечтает о ней, столько невзгод перенес ради нее! Так чего тебе еще нужно? Выходи за него замуж и будь счастлива. Так пет, ей надобна не любовь человека, не его душа. Просто нужен мужчина в доме да его имущество. Черт бы их всех побрал, этих дур!
— Человек должен быть сильным, не поддаваться обстоятельствам, Бого. А вы с Гунчинхорло так и не встретились?
— Нет, так и не довелось... — ответил Того и замолчал, видимо, не желая вдаваться в подробности.
— Тебе надо сменить одежду. Завтра что-нибудь придумаем.
— Знаешь что, браток? Определи-ка ты меня к какому-нибудь строгому дзанги да вели дать мне ружье. Хочу участвовать в изгнании этого проклятого амбаня. Мне жизнь теперь не дорога.
— Никуда я тебя не отпущу. Будешь при мне, и жить будем вместе, вот в этой палатке. Поручаю тебе заботиться о моем питании. Я человек привередливый, и лучше тебя никто мне не угодит. — И, помолчав, он добавил: — А ружье я тебе дам. Знаешь, здесь есть люди из наших мест: Дорж, например, Дам-дин, ну и еще кое-кто.
— Ну, повар из меня вряд ли получится. Э, да ладно, будь по-твоему. Только спать я, пока не отмоюсь да не переоденусь, буду возле палатки. Всякого мне в жизни испытать довелось: и верхом на мне ездили, и били, как собаку, — все вытерпел! А сколько пришлось искать да ждать эту проклятую... Ну, ничего. Теперь-то уж все будет хорошо. Верой и правдой буду служить родине.
* * *
Максаржав и Дамдинсурэн обсуждали план захвата Кобдо, когда им доложили, что из Тагны прибыл отряд в три сотни и что за главного у них человек по имени Лувсан. Они пригласили его к себе. Тот вошел и после обмена приветствиями рассказал, что по приказу амбаня были казнены шестьдесят тагнинцев.
— Реки крови пролил этот палач! — сказал Лувсан. — И мы пришли, чтобы отомстить за наших земляков. Просим взять отряд под свое начало.
Тагна, плотно заселенная часть Тувы, издавна поддерживала тесную связь с Россией; остальная ее часть стремилась стать независимой. Максаржав считал, что Тагна является частью Монголии, одним из ее аймаков. Он очень обрадовался пополнению.
Обсуждая план овладения городом, министры особое значение придавали четкой организации войск. С утра до вечера цириков обучали тактике и приемам рукопашного боя.
Однажды Максаржав созвал полковых командиров. Когда все собрались, он сказал:
— Каждую ночь мы будем обстреливать город холостыми зарядами, чтобы китайцы ни минуты не чувствовали себя в безопасности. Таким образом мы, с одной стороны, деморализуем их, а с другой — заставим зря расходовать боеприпасы.
В ту же ночь начался «обстрел» города с разных сторон. Китайцы всполошились, открыли ответную стрельбу. Затем город обстреляли вечером, а на третью ночь — почти перед рассветом.
И амуниция, и одежда у монгольских бойцов была довольно пестрая — отчасти это объяснялось многонациональным составом войска. По вечерам над лагерем то там, то тут поднимались дымки костров, то и дело от лагеря отъезжали всадники — командиры, дозорные. Каждый день с цириками проводились беседы, командиры старались внушить им уверенность в неизбежном поражении китайцев.
Многих, особенно неимущих аратов, давно мечтавших об освобождении, волновало и беспокоило только одно: хватит ли у монголов сил прогнать ненавистных захватчиков. Где, у кого придется потом покупать муку, крупу, чай, табак, далембу [Далемба — грубая хлопчатобумажная ткань.] и шелк? Правда, в последние годы все больше русских купцов появлялось в Монголии.
А началось это очень давно. Первые русские купцы стали торговать с монголами еще в 1860 году. Амбань тогда приказал закрыть все ворота крепости, кроме главных. Что он только не предпринимал, чтобы помешать потоку товаров с севера! Фирма «Юань Шин-дэ» значительно увеличила завоз своих товаров. Однако в народе все более крепло мнение, что товары из России лучше китайских. К тому же русские никого не обижали, не чинили произвола. Правда, когда началось движение Аюши[Народное движение под предводительством арата Аюши, развернувшееся в начало XX в., было направлено против произвола маньчжуро-китайцев и местных феодалов.], хошунные нойоны решили, что это влияние России, где как раз начались народные волнения. Богатые иностранцы, жившие в Кобдо, изрядно переполошились тогда. Спокойны были только бедняки китайцы из северного предместья, рабочие шерстомойки, голытьба с восточной окраины да мелкие огородники.
Вскоре в монгольском лагере получили депешу, в которой сообщалось, что из Китая движется отряд солдат. А еще через несколько дней в лагере появилась какая-то женщина, рассказавшая, что по направлению к Буянту движется китайское войско и что местные жители откочевывают из этих мест и угоняют скот. Сообщив все это одному из командиров, женщина повернула коня и ускакала.
