Наталья Иртенина - Андрей Рублёв, инок
На Руси литье пушек еще не наладили: нет мастеров, знаний. Колоколы лить научились отменно: приезжие фряги и немцы всегда восхищенно слушали русские звоны. А меж тем разница в литье того и другого должна быть невелика, думал Юрий. И если найти толмача, разумеющего латынские письмена…
В горницу проник хоромный боярин.
– Там к тебе грек просится, князь. Прощаться вроде хочет. Погнать его или как велишь?
Юрий закрыл книгу, задумался. Встав из-за стола, ушел к оконцу, в которое заглядывало низкое красное солнце.
– Зови.
Он слышал, как вошел философ, и ждал, не оборачиваясь, когда тот заговорит. Но Никифор молчал.
– Уходишь? – спросил Юрий, не утерпев.
– Как могу остаться, если меня не ценят здесь и гонят? – с горечью произнес грек. – Прощай, князь.
– Куда пойдешь?
– Философу путь везде открыт. Предложу мои познания любому другому правителю. Хотя бы и брату твоему, князю московскому. Он наслышан, что при твоем дворе расцветает эллинская ученость, и уже присылал ко мне своего человека, сманивал от тебя.
Юрий порывисто развернулся. Вид философа был жалок: на скуле и окрест глаза багровел налив, рука висела у груди на привязи – в падении переломил кость. Однако смотрел с достоинством, и непохоже было, что лукавит.
– Ты вот что, Никифор… Знаю, обида твоя на меня сильна…
– Истинный философ отвечает на удары судьбы бесстрастием, – с легким поклоном ответствовал грек.
– Так ты прости меня, что ли, Никифор, – с усилием проговорил Юрий. – И… ну в общем, останься. Я на тебя зла более не держу.
– Рад слышать мудрые слова из твоих уст, князь! Если ты просишь, я останусь.
– Прошу, Никифор, – быстро молвил Юрий. – А в возмещение обиды жалую тебе еще деревню. Но ты должен поклясться на кресте…
Философ вздел здоровую руку, прервав его.
– Мне нет нужды клясться, князь. Твоя супруга княгиня Анастасия чиста сердцем и целомудренна умом. Тебе не в чем ее заподозрить, кроме глубокого интереса к эллинской словесности и хроникам константинопольского двора. Но вина ли это? Женщины на Руси столь утесняемы своими мужьями, столь несчастны!
Юрий опустился на скамью с подлокотниками, позволил сесть и философу. Кликнул боярина, велел распорядиться, чтоб несли морсу и постных пирогов.
– О несчастье русских баб ты поведаешь мне после. А теперь скажи, с чего моей жене совать нос в греческие хроники? Даже мне ты ничего из оных хроник не рассказывал.
– Но они слишком обширны, князь…
– Я готов услышать хотя бы то, с чем уже ознакомлена моя княгиня. Чтобы не выглядеть невежей в ее глазах, – добавил Юрий с усмешкой.
– Изволь, князь. Я рассказывал ей в поучение о древних императрицах – Ирине, Феофано и Зое, из которых первая самовластно правила империей…
– На Руси такое тоже было, – кивнул Юрий. – Много веков назад прабабка княгиня Ольга правила за малолетнего сына.
– О! – хитро улыбнулся философ. – Если бы ваша Ольга велела выколоть глаза своему сыну и села править самовольно, тогда она сравнялась бы с императрицей Ириной.
Юрий удивленно наклонил голову.
– Продолжай.
– Императрица Феофано хотя и не правила самовластно, но стремилась к тому всею душой и всеми средствами. А среди этих средств нашли себе место и яд, и преданные головорезы. Для начала Феофано отравила своего свекра, императора Константина Багрянородного. Затем, укрепившись на троне, она дала яд мужу, императору Роману, и посадила на трон своего любовника Никифора Фоку. Но не добившись желаемой власти над новым мужем и императором, велела зарезать его. Сие исполнил другой ее любовник Иоанн Цимисхий, тут же ставший императором…
– Остановись, ради Бога! – воскликнул Юрий. К чаше с питьем, поставленной перед ним, он так и не притронулся. – Как была наказана эта злобесная мужеубийца?
– Ее сослали на остров неподалеку от Константинополя, и там она скончала свои дни в одиночестве.
– Только и всего! – Князь был поражен. – Почему ее не предали казни?
– В империи нет обычая казнить венценосцев. Но я, если ты хочешь знать мое мнение, князь, ввел бы такой обычай. Ибо императорские особы ничем не выше прочих смертных – они также подвержены низким страстям и безумию. Желаешь ли ты услышать об императрице Зое?
– Она тоже травила и ослепляла свою родню?
– Увы. Ее муж император Роман Аргир был утоплен в купальне, и Зоя стала открыто жить с любовником.
Юрий схватил чашу и быстро выпил до дна. Поперхнувшись и закашляв, выдавил:
– Для чего ты рассказывал все это моей жене? В какое поучение?
– Поучение из хроник каждый извлекает сам для себя в меру своих добродетелей… или пороков. Но тебе, князь, не о чем тревожиться. Как я уже сказал, княгиня Анастасия чиста душой и помыслами. Она ужасалась этим злодействам точно так же, как и ты. Я думаю, урок, который она извлечет из сих историй, будет таков: твоя жена лишь сильнее полюбит тебя, князь.
– Ты так думаешь? – озадачился Юрий.
– Убежден! – Никифор надкусил пирог и стал осторожно жевать – побаливала от давешнего удара даже челюсть.
– Оставим это. – Юрий взял латынскую книгу и передвинул на другой край стола, к философу. – Взгляни, Никифор. Сможешь ли прочесть, что здесь написано?
Грек отложил пирог, отряхнул руки и раскрыл книгу.
– Боги! Это же латынь! – Глаза его загорелись. – Язык варваров, которые, однако, завели у себя просвещение и искусства. И кое в чем уже начали опережать эллинов! – Он листал страницы и рассматривал изображения. – В этой книге говорится о той части военного искусства, которой латиняне придумали название «фортификация», сиречь – искусство строить и оборонять крепости, а также обратное тому искусство – взятия крепостей.
– Там еще про арматы, – подсказал Юрий.
– Орудия, изрыгающие огонь и ядра, – кивал грек, добравшись до листов с пушками. – Латиняне заимствовали их у сарацин, а те выкрали секрет пороха и его применения у обитателей далекого востока, на краю ойкумены, в стране, которую ее жители называют Поднебесной…
– Там сказано, как лить пушки? – нетерпеливо спросил Юрий.
Никифор захлопнул крышку книги и решительно поднялся.
– Я прочту ее, князь. Дозволь приступить немедля.
– Если я смогу наладить пушечное литье… – ошеломленно проговорил Юрий, сам себе не веря.
– Твой брат великий князь Василий вынужден будет считаться с тобой, – закончил за него грек, согнул в поклоне шею и удалился за дверь.
В сенях он столкнулся с хоромным боярином и окинул его высокомерным взглядом.
– Рано возрадовался, светлейший кирие Афанасий.
– Улестил-таки князя, таракан запечный, – не остался в долгу боярин, обернувшись ему вслед. – Тьфу на тебя, жук навозный.
…Сенная боярыня торопилась разнести весть. С одышкой одолела последние ступени лестницы и, переваливаясь, поспешила к княгининым покоям. Оттолкнула девку, заверещавшую что-то, распахнула дверь и только тут поняла, что холопке велено было никого не впускать. Анастасия глянула на боярыню так, что той захотелось провалиться сквозь пол – до того жгуче-холоден был взор княгини. Она стояла посредь горницы, а возле порога откланивалась старуха в траченной молью шубе и пуховом плате на голове. Баба была страшна: запавший сизый рот оброс темными волосами, с носа свешивалась коричневая бородавка. Боярыня, ойкнув, попятилась, но дверь не закрыла.
– Трудноватую работу задала, княгинюшка, – низким голосом проскрипела баба. Под шубой она прижимала к груди нечто. – Сумею ль?
– Ну уж сумей, старая! – повелительно сказала Анастасия. – Да неумехой не прикидывайся, знаю твои дела. Справишься – ничего для тебя не пожалею, проси что душа пожелает. Анисья, – крикнула она холопке, – проведи до задних ворот, да чтоб на глаза помене попадалась!
Сверкнув нечистым зраком, баба засеменила за холопкой.
– Батюшки! Это что ж за ведьма? – подивилась боярыня, проходя в горницу.
– Не твоего ума дело, Федосья. Чего принеслась? Аж запыхалась, что вся трясешься.
– От радости за тебя трясусь, голубка-княгиня! – залебезила боярыня. – Князь наш батюшка, супруг твой яхонтовый, смиловался! Грека-хилософа не стал гнать, при дворе оставил. Сердце, видать, поумирилось в нем, душа взбаламученная на место встала. И ты пред ним чиста сделалась, и у досужей молвы теперь крылья поотсохнут…
– Так Никифор остается? – Княгиня приложила палец к подбородку, задумавшись. – Что ж, добрая весть. Мой муж одумался и не совершил глупость, о которой сам бы вскоре жалел. Он простил меня… но это не значит, что я прощу его ревность. По крайности, так скоро.
– Да как же не простишь, голубушка-княгинюшка, – плеснула руками Федосья. – Он ведь муж твой, перед Богом венчанный. Жена должна прощать мужа.
– Он бы лучше так ревновал о московском столе, – холодно отозвалась Анастасия, – который у него из-под носа уводят. Да о сыновьях, чтобы не остались по его милости прозябать в захолустьях.
