Сергей Мосияш - Святополк Окаянный
Та стихала на мгновенье, прислушиваясь, не идет ли упырь, а потом снова начинала тихо выть.
— Ладушка, милая, — попросила Непроса. — Скажи заклятье против упыря. А? Скажи.
— А ты будешь за мной повторять?
— Буду.
— Ну ладно. Почнем, — сказала Лада и начала с протягом:
Ходи, упырь, мимо, не смотри на нас…
— Ходи, упырь, мимо, не смотри на нас, — вторила Непроса.
…Твое око гнило, веет недобром.
Твои требы близко, за гумном лежат.
Забирай с собою, уходи, упырь.
Повторили заклятье трижды и трижды сплюнули в темноту. И Нетреба перестала плакать, верила — после заклятья никакой упырь не явится. Даже спросила:
— Лада, а что такое требы?
— То жертвы, милая. Надо ж ему чего-то кинуть. Вон Лютый кинул им третьеводни ягненка.
— Так он же дохлый был.
— Ну и што. Упырь и дохлятину ест.
— А теперь не придет?
— Нет, милая. Он заклятья боится, как заяц лисы. Спи.
Младшие уснули. Одна Лада не спала, ждала с пашни родителей, прислушивалась к шуршанию тараканов в темноте, к далекому собачьему бреху, и чудилось ей, что кто-то еще есть в избе. Догадывалась: дедушка домовой ходит. Наверное, сердится. Забыли поставить под печь ему плошку с молоком. Слезть бы, найти крынку с молоком, исправить мамину оплошку, но боится Лада спускаться с печи. А ну как протянешь под печь руку за плошкой, а дед-то — хвать. Помрешь с испугу.
И вдруг как гром в сенцах: стук-стук-стук. Сердце у Лады подпрыгнуло, забилось перепелкой, в силки попавшей, хотя и догадалась, что вернулись родители. Спрыгнула с печи, открыла дверь в сенцы.
— Кто? — спросила испуганно.
— Это мы, Ладушка, — отозвалась мать.
Вошли в избу, стали раздеваться.
— Дети спят?
— Спят, — отвечала Лада.
— Может, огонь вздуть? — спросила хозяйка мужа.
— Не надо. Спать и без него уляжемся. Утресь чуть свет пойдем сеять. Лукна-то изладила?
— Да уж три дни как. Может, на сев-то и Ладу возьмем, скорей управимся.
— Не. Зелена. Напортит только. Сам засею.
Скрипело родительское ложе, пока хозяева укладывались. Лада, прижавшись к сестренкам, стала засыпать. Страха уж не было, в душе разливалось умиротворение и тишина. Сладок сон в юности.
А мы просо сеяли…
В канун Ивана Купалы особое проворство явили мальчишки туровские, начавшие натаскивать к берегу реки на поляну сушняк для будущего костра. Для того шли старые почерневшие плетни, ломаные жерди, тынины, щепки и даже прошлогодняя солома. Особенно рьяные приворовывали дрова из хозяйских поленниц. Одного все же словили с беремем сухих березовых дров и крепко отодрали за уши: не тащи для забавы добротное!
— Жалко? Да? — всхлипывал мальчишка, остужая ладонями распухшие уши. — Для Купалы жалко? Да?
Хозяин поленницы не зверь был, не хотел жадным слыть, посоветовал:
— Эвон за сараем старые сани. Тащи.
Утащили мальчишки и сани вместе с добротными еще оглоблями, прихватили и колеса, отбегавшие свой срок по туровским колдобинам и ухабам. У бондаря из-под носу укатили бочку, еще не старую, и на утоптанной с прошлых празднеств поляне тут же разбили, разобрали на дощечки, чтобы спохватившийся бондарь не смог обнаружить ее и укатить обратно.
От мальчишек, как и от муравьев, не спасешься: разберут, унесут, сломают да еще и скажут, что так оно и было.
В предвкушении главного летнего праздника зашевелилась и челядь княжеская, особенно молодежь. Даже Волчок взялся чинить свои крепко потрепанные портки.
— И ты пойдешь? — спросил Святополк.
— А как же, князь, этакое веселье пропустить.
Решил и Святополк сходить на игрища, чай, не маленький. Эвон вроде и ус пробиваться начал. Арлогия, узнав об этом, сказала:
— Не урони себя, сынок.
— О чем ты, мам?
— Не забывай, ты наместник земли. Чрез огонь не скачи, в пляски тоже не пускайся. Все это бесовщина, а ты, чай, христианин.
Святополк и сам понимал, что князю не пристало опускаться до людишек мизинных, до холопских забав и потех. Хотя иной раз ох как хотелось и через огонь попрыгать (говорят, он очищает от злых духов), да и ногой притопнуть на кругу вместе с плясунами, а то и попеть. Ан нельзя. Негоже князю.
С наступлением темноты занялся вдали купальский костер: гомон, смех, визг доносились до города.
— Идем, князь, — пристал Волчок в нетерпении. — Уж начали.
— Иди.
— А ты?
— Я после приду. Ступай. Ну чего стоишь?
Прибежал и Талец звать княжича, и ему было тоже сказано: не жди, иди. Вся челядь молодая тихо, неслышно сбежала на купальский костер.
Святополк решил переодеться, пошел в свою светелку, сбросил белую сорочку, натянул серую. Сапожки сафьяновые тоже снял, обулся в яловые, черные. Накинул темное корзно, застегнул под бородой капторгу. В это время появился в дверях Варяжко, посоветовал:
— Возьми с собой хоть засапожник, сынок.
— Зачем?
— Ну мало ли? Навернется зверь или злодей.
— Откуда они там? Звери сейчас от этого шума за три поприща[76] разбежались.
— Возьми, Святополк, прошу тебя.
Не желая огорчать кормильца, сунул княжич нож за голенище сапога.
Выйдя из крепости, направился напрямки в сторону огня, не разбирая дороги, продираясь через кусты, пересекая полянки, и даже в какую-то мочажину угодил. Тропинкой идти не захотел, чтобы никого не встретить. Впервые он захотел вблизи взглянуть на купальское веселье, до того наблюдал за ним лишь со стены, да и то вместе с кормильцем. Но ныне в свои семнадцать он уж не хочет над собой никакого надзора, даже начал раздражаться от поучений пестуна. У Варяжки хватило мудрости заметить эти изменения в поведении княжича, и он старался не досаждать ему своим постоянным присутствием. И если бы в прошлом году княжич возжелал идти к купальскому костру, то кормилец обязательно пошел бы с ним. Но ныне…
Святополк приблизился к поляне, на которой пылал огромный костер: молодежь веселилась. Но как явиться ему в этот круг? Этого он не мог представить. Сказать: «А вот и я»? Но ведь, сбегаясь сюда, парни и девушки так не говорят. Да и к чему им говорить, они постоянно видятся на улице, в поле, на гумне. Но он-то, наместник земли, всегда отгорожен от них своим положением. Появись он сейчас у костра, мгновенно стихнут и смех и веселье. Но Святополк не хочет этого, он жадно смотрит из кустов на веселящихся ровесников и где-то в душе завидует им. Парни скачут через костер: сначала поодиночке, потом с девушками. И ему очень хочется прыгнуть через огонь.
А что, если выскочить прямо сейчас? Разбежаться да и махнуть через пламя? А вдруг, на беду, споткнешься да и угодишь рожей в огонь? Опозоришься на век. Скажут: не князь у нас, а растяпа какой-то. И Святополк стоит за кустом, и уж внимание его привлекают девушки: все они тут какие-то особенные, красивые, гибкие, стройные, веселые. Он словно впервые видит их, хотя наверняка среди них есть девчонки из его чади. И тут кто-то кричит:
— Просо, просо сеем!
— Давайте, — подхватывают несколько голосов. — Просо, просо…
И вот уж выстраиваются девушки в рад, взявшись за руки, а парни напротив них, тоже крепко сцепившись руками. Они и начинают петь, идя навстречу девичьему ряду:
А мы просо сеяли, сеяли…
Ай, дид Ладо, сеяли, сеяли…
Дойдя до девичьего ряда, парни дружно притопывают ногами, пятясь, уходят назад, повторяя:
Ай, дид Ладо, сеяли, сеяли.
Вот и девушки двинулись им навстречу, подхватывая задорно:
А мы просо вытопчем,
Ай, дид Ладо, вытопчем, вытопчем!..
Отступили девицы, повторяя припев, опять пошли на них парни:
А чем же вам вытоптать, вытоптать?
Ай, дид Ладо, вытоптать, вытоптать?
Топнули, попятились, и уж наступают девушки, грозя:
А мы коней выпустим, выпустим.
Ай, дид Ладо, выпустим, выпустим!
Но и парни не промах, идут на девиц, притопывая:
А мы коней выловим, выловим.
Ай, дид Ладо, выловим, выловим!
Девушки не сдаются:
А мы коней выкупим, выкупим.
Ай, дид Ладо, выкупим, выкупим.
Парни с подковыркой:
А чем же вам выкупить, выкупить?
Ай, дид Ладо, выкупить, выкупить?
Девушки с настойчивостью:
А мы дадим золота, золота,
Ай, дид Ладо, золота, золота.
Парни с небережением:
Нам не надо золота, золота.
Ай, дид Ладо, золота, золота.
Девушки вопросительно:
