Лео Киачели - Гвади Бигва
— Но ведь я тоже человек… Верно, Гвади? — продолжал Арчил плакаться на свою судьбу. — Я вам служу, люди хорошие! Отдаю вам все свои знания, весь свой опыт. Стараюсь, сколько хватит сил. Вы хоть цените это, за что же меня обижать! Если мы товарищи, так и будем товарищами. Говорю я об этом только потому, Гвади, что краем уха слыхал, будто твой однофамилец собирается даже уволить меня с завода. И знаешь, кого он прочит на мое место? Ты помрешь со смеху! Бесо, этого паршивого комсомольца, которого в прошлом году прикрепили ко мне бригадиром! Его решили поставить вместо меня! Считается, что он всему уже обучился, освоил, видишь ли, завод…
Гвади подпрыгнул, хлопнул себя по ляжке и залился смехом. Строго говоря, смешного во всем этом было очень мало, но Гвади решил доставить Арчилу удовольствие.
— Поистине, смеха достойно, чириме! Никогда этому мальчишке, этому сыну убогого Джамуйи, не сравняться с тобою! — говорил он сквозь смех и при этом как-то необыкновенно извивался и приплясывал. Затем он ре шил, что не мешало бы изобразить гнев, возмущение, ярость.
— Вранье все это, не верь! Не верь, чириме!! Кто посмеет, кто позволит себе так обойтись с тобою? Не будет этого… А мы на что? Разве мы не мужчины, шапок не носим? Не позволим тебя тронуть!
— Да, Гвади, ты человек надежный, однако… Знаешь, если на червяка ногой наступить, так и червяк не стерпит. Пусть не доводят меня до крайности. Овечка овечкой, но… взял винтовку да бурку — и в лес, а лесам у нас, по милости господней, конца краю нет. Если до этого доведут, враги пепел вместо завода получат, меня еще станет на то, чтобы стереть с лица земли даже память о некоторых людях… Так и знай, Гвади: если придется уходить в лес, спалю завод без остатка. Тогда посмотрим, какие вы дома себе построите. Тебя-то жалко, но нет у меня другого исхода!
— Э, избави боже, чириме! Ты вот говоришь о Гере: «Твой однофамилец». Послушай-ка меня. В прошлые времена, когда поминали Бигву, никто и не думал об отце его, Теме. Теперь все переменилось… Вряд ли Гера из настоящих Бигва, если он против тебя пошел. Кто-то потихоньку заронил семя, а он задается: Бигва, изволите видеть. Нет, чириме, поверь, не поднимется у него рука на тебя…
Глаза Гвади утратили выражение, которое в первую минуту причинило столько тревог Арчилу Пория. Гвади был снова во власти своих дурных привычек, которые попытался было вырвать с корнем и отбросить. Приход Арчила Пория свел на нет все его усилия.
Перед Арчилом стоял старый его знакомец — Гвади Бигва. Только этого Пория и добивался. Он решил, что настал час, когда можно уже откровенно поговорить о том, что привело его сюда.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
— Давай не будем говорить обо мне, видно, все равно пропадать… Я им чужой, они и сейчас мне не доверяют. Но за что они обижают нашего Гочу? Ты, как честный человек, объясни…
— Не понимаю, поистине не понимаю! — воскликнул Гвади с таким видом, как будто он и сам собирался заговорить на эту тему, но Пория его предупредил: — Жалко Гочу! Ты представить себе не можешь, Гвади, до чего я за него душой болею… Слыханное ли дело! Человек почти достроил дом — и вдруг берут за горло: прекрати, говорят, стройку, не дадим тебе больше материалов. Выходит так, что Онисе своего добился, а такому человеку, как Гоча, приходится страдать. Разве это справедливо? У него к тому же и дочь — коммунистка. Девушка, правда… Но…
Тут Гвади покосился в его сторону да при этом прищурился, как бы издалека приглядываясь к Арчилу.
— Девушка? Жемчужина, а не девушка. Никогда в наших краях такой не бывало…
Гвади нарочно сделал паузу, давая понять, что мог бы выразиться еще сильнее, но сдержал свой порыв из уважения к собеседнику. Он отступил на шаг и, явно кривляясь, заговорил:
— Глаза у тебя, чириме, такие, что сами все видят, счастливее глаза, и ума у тебя достаточно, мне за тобою не угнаться, но все же я должен сказать…
— Говори, Гвади, говори… Если делом не можешь помочь, утешь хоть словом…
— От всего сердца, чириме. Я много думал, потому и говорю. Девушку эту, дочь Гочи Саландия, бог словно нарочно для тебя создал. Сколько бы ты ни отнекивался, я все равно женю тебя на ней. Обязательно женю, большего счастья тебе не найти. Ведь отец твой, блаженной памяти, так и завещал мне, умирая: присматривай, говорит, за мальчишкой…
Он укоризненно взглянул на Арчила. Помолчал немного и добавил:
— Удивляюсь, чириме, как ты до сих пор не додумался. Эх, молодо-зелено… Вот она, настоящая причина!
— Тебе, оказывается, ни чуточки меня не жалко, Гвади. Я и так всего лишился, а ты еще хочешь женить меня на дочери какого-то Саландия… Как тебе не стыдно? Неужели не нашлось для меня невесты получше? — ответил с притворной обидой Арчил, совершенно не ожидавший, что Гвади сделает ему такое предложение.
— И на солнце бывают пятна, чириме! Подумаешь, важность — Саландия! Женишься, станет твою фамилию носить, никто не вспомнит, что она была когда-то Саландия. Нет, чириме, брось раздумывать, поскорее обделай это дело, хотя бы в память отца твоего… Гвади вдруг как-то преувеличенно взволновался. Глаза заблистали, кровь прилила к щекам. Он бочком пододвинулся к Арчилу и привстал на цыпочки, чтобы дотянуться до самого его уха. Зашептал таинственно:
— Умница ты, чириме, потому и говорю. И считать умеешь не хуже покойного своего отца. Так вот, у Гочи нет сына, тебе достанутся оба его дома — и старый и новый… Все его добро попадет в твои руки. Верно говорю?
Отошел и залился смехом, да каким!
— Кто тебя тогда тронет, чириме, кто покусится на твое добро? Ведь обидчик-то вместе с тобой под твоей же крышей жить будет. Понял?
Он смеялся не умолкая, все выше и тоньше и, наконец, захлебнувшись, пустил петуха. Казалось, в мозгу у него юлой юлит какая-то веселая мысль. Придерживая руками трясущийся от смеха живот и согнувшись чуть ли не вдвое, он вертелся перед Арчилом, точно мельничное колесо.
Арчил не понимал, отчего Гвади так разошелся. Однако тот смеялся так вкусно и заразительно, что Арчил стал ему вторить. Это еще больше раззадорило Гвади.
— Не подумай, дорогой, что стану вымаливать у вас шкуру того самого быка, которого зарежут к вашей свадьбе, хотя, по адату и по божескому закону, она с нынешнего дня причитается мне. Отказываюсь от нее и заранее об этом тебе заявляю, чириме! Однако не годится все же мне оставаться с пустыми руками, когда тебе привалило такое богатство и счастье. Впрочем, ты и сам этого не допустишь! Есть у меня просьба… маленькая… Памятью отца твоего заклинаю, исполни…
Арчил был крайне заинтересован. У Гвади руки тряслись от нетерпеливого желания.
— Что же это такое, Гвади, почему ты так загорелся? Не стесняйся, голубчик, выкладывай. Мы с тобой не чужие, — и разве могу я в чем-нибудь отказать, когда ты проявляешь такую заботу обо мне?
Арчил взглянул на него тепло и открыто, как будто заранее соглашался на все.
Гвади отбросил всякую робость. Для пущей убедительности ткнул указательным пальцем в грудь Арчила:
— От большого дела — и прибыль большая, чириме.
Вздохнул полной грудью и разом выпалил: — Как только все сладится… если есть на свете справедливость… ты должен отдать мне Никору. Мне и моим детям.
Сказал и рукою зажал Арчилу рот — тот не успел даже выразить свое изумление.
— Па, па, па! Никаких! Даже в шутку, чириме, чтоб я не слышал «нет»! Не губи моих птенчиков!
— Погоди, Гвади, — остановил его Арчил. Он взял руку Гвади и опустил ее. Арчил растерялся — так неожиданно прозвучала просьба Гвади. — Так-то так… — начал он, не находя нужных слов.
— Да или нет? Да или нет? — по-детски неотступно приставал Гвади.
Арчил все еще не знал, что сказать. Дело было не в буйволице. Отчего бы не подарить Гвади чужую буйволицу? Но он не мог понять, каким образом эта мысль зародилась в голове Гвади.
— Кляусь богом, Гвади! Я был бы меньше удивлен, если бы ты попросил уступить эту хваленую Найю. Тебя не поймешь: не то ты превеликий плут, который всякого вокруг пальца обведет, не то превеликий мудрец, какого и на свете не бывало. А раз так, ты лучше научи меня сам, какой дать тебе ответ: буйволица ведь не моя, у нее же есть хозяин!
— Когда станет твоей, чириме, когда твоей станет! — коротко и твердо ответил Гвади.
— Ну, тогда не то что буйволицы, — жизни для тебя не пожалею, милейший мой Гвади! Хорошо. Я согласен.
Арчил барственно приосанился, заложил руки за спину и свысока покосился на Гвади. И вдруг спросил, усмехнувшись, с таким видом, будто задает Гвади трудно разрешимую загадку:
— Все это отлично, Гвади, но что ты скажешь, если Гоча до того времени продаст свою буйволицу?
— Он ее ни за что не продаст. Скорее земля перевернется. Нет, этого не будет, чириме…
— А если все же продаст? Что нам делать?
