Дзиро Осараги - Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
«Только бы все кончилось хорошо!» — как молитву, повторял про себя Гэнгоэмон, не смыкая глаз до рассвета.
К Кире был отправлен посланец с просьбой уточнить детали относительно парадного одеяния для предстоящего приема, но ответ пришел слишком расплывчатый: «Сойдет любой камисимо».[62] Учитывая исключительную важность предстоящей церемонии, подобный ответ можно было трактовать как небрежение обязанностями. Возможно, за этим крылись и новые гнусные происки. Ожидавшие подвоха вассалы решили приготовить на всякий случай головной убор эбоси в комплекте с церемониальным платьем. Когда пришло время отправляться в замок, Гэнгоэмон, посмотрев на господина, заметил, что, хотя князь бледен и выглядит неважно, ему как будто бы удается сохранять присутствие духа и внешнее спокойствие. С улыбкой он обратился к жене, вышедшей к дверям проводить супруга, и что-то сказал ей на прощанье. Пожалуй, князь был в неплохой форме.
Покинув усадьбу, в ясном сиянье утра процессия неторопливо двинулась по дороге в сторону замка.
«Дорога даймё»[63] на подступах к главным воротам Отэмон была забита до отказа: вся знать в сопровождении внушительных кортежей спешила в замок. По всей просторной улице, насколько хватало взора, острия пик и лакированные крышки дорожных ларцов блестели в лучах яркого весеннего солнца.
«Да, в славное время мы живем!» — с таким чувством, должно быть, провожали взглядом горожане пышное шествие.
Когда князь Асано прибыл в замок, выяснилось, что все даймё явились в шапках-эбоси и длинных церемониальных платьях.
«Опять ловушка!» — мелькнуло в голове у князя. Пришлось удалиться в укромное место для переодевания. Хотя князь внутренне был готов ко всему, сердце его дрогнуло.
— Нет-нет, нельзя! — говорил он себе, стараясь стерпеть оскорбление, но в груди вскипала обида — будто какой-то дикий зверек, не желавший его слушаться, угнездился под ложечкой. Князю вспомнилось, что минувшей ночью он плохо спал.
Солнце до боли слепило глаза. Сердце князя, казалось, высохло и сжалось под палящими лучами. Казалось, оно затвердело, словно утратившая упругость резина. Что, если этот иссохший сгусток сейчас треснет и разломится на части? Тревожное предчувствие томило душу.
Возвращаясь в приемную по коридору, князь попытался взять себя в руки. В приемной он застал Киру, который, слегка обернувшись, удивленно вытаращил на пришельца глаза. Поклонившись, князь занял свое место неподалеку.
Оба молчали. Однако князю было ясно, что злокозненный царедворец, как всегда, вынашивает коварные планы. Кира же, видя, что Правитель Такуми его раскусил, пришел в ужасное раздражение — и это тоже не укрылось от князя. Оба одновременно почувствовали, что долее хранить молчание становится невозможно, но тут как раз в приемную вышел Ёсобэй Кадзикава, поверенный в делах императрицы, у которого, судя по всему, было какое-то дело.
Ёсобэй Кадзикава был командирован с высочайшим поручением преподнести дары матушке его высочества сёгуна Кэйсё Индэн. Сейчас он прибыл, чтобы договориться об отдельной аудиенции и засвидетельствовать почтение после окончания приема. В Сосновой галерее[64] ответственные сопровождающие-распорядители церемонии князья Асано и Датэ вместе с высшими сановниками ожидали прибытия посланников императора и императора-инока. Ёсобэй, завидев князя Асано, подошел к нему с просьбой:
— Когда изволите закончить прием, не откажите в любезности сообщить мне об этом.
— Конечно, не беспокойтесь, — негромко ответил князь.
Поклонившись, Ёсобэй уже собрался уходить, но тут его окликнул Кира:
— Не знаю уж, о чем вы сейчас договаривались, милостивый государь, но да будет вам известно, что по всем вопросам, связанным с визитами, следует обращаться к вашему покорному слуге.
Тем самым Кира давал понять, что князя Асано здесь ни в грош не ставят. Не удовлетворившись произведенным эффектом, он громко неприязненно добавил:
— Разве князь Асано вообще что-нибудь понимает?! — и обвел взором присутствующих.
Галерея была полна народу. Если до сих пор князь скрепя сердце заставлял себя сдерживаться, то при этих словах терпение его лопнуло.
— Да помнишь ли ты?!.. — воскликнул он.
Запнувшись на полуслове, князь молниеносным движением, сидя на коленях, выхватил малый меч, притороченный к поясу, и нанес удар, целясь в своего обидчика. Лезвие, звякнув, соскользнуло с металлического обода шапки эбоси. Вторым ударом он полоснул отпрянувшего сановника от плеча по спине, но не дотянулся. Кира, отделавшийся легкими ранами, в ужасе завопил: «А-а-а!» — и, позабыв о стыде, попытался спастись бегством. Лицо его было залито кровью, от плеча до середины спины по платью протянулась багровая полоса. Видя, что противник от него ускользает, князь, размахивая окровавленным мечом, бросился в погоню. В этот миг чьи-то сильные руки обхватили его сзади и знакомый голос произнес:
— Вы с ума сошли!
Князь пытался вырваться, но напрасно — Ёсобэй Кадзикава, слывший среди приближенных сёгуна непревзойденным мастером меча, крепко сжимал его в объятиях.
— Пустите! Да пустите же меня! — кричал князь, и в голосе его слышалась мука.
— Вы находитесь в замке сёгуна! — урезонивал его Ёсобэй, не ослабляя железной хватки.
Монах Канкюва, прибиравший Сосновую галерею, бросился на помощь Ёсобэю и перехватил руку князя, в которой был зажат меч.
Тем временем Кире удалось скрыться во внутренних покоях. Князь Асано, по лицу которого было видно, что он еще далеко не успокоился, должно быть, оставил мысли о сопротивлении. Придворные врассыпную ринулись из гостиной. Это был гром среди ясного неба. Дворец наполнился шумом и суетой, как потревоженный муравейник.
Князь повернулся к Ёсобэю, все еще удерживавшему его, и сказал ровным голосом:
— Я не сошел с ума. Понимаю, что нарушил все правила и установления, так что теперь мне остается только ждать кары. Отпустите, пожалуйста, руки.
Однако Ёсобэй полагал, что опасность еще не миновала, и не спешил внять просьбе князя.
— Говорю вам, я больше не обнажу меча. Не думайте, что я готов поднять оружие на верховную власть, — снова тихо произнес князь.
Холодная и бесстрастная покорность судьбе словно омыла его лик ледяной водой. Встречая растерянные, смятенные взгляды придворных, он с грустью вспомнил о своих верных вассалах, которые так болели душой за господина. При мысли о них взор князя затуманился, горячая влага окропила уголки глаз.
Тем временем Кодзукэноскэ Кира добежал до самой веранды при Вишневых покоях и там обессиленно рухнул на пол. Его залитое кровью лицо было искажено испугом. Ноги отказывались поддерживать тело, все члены уморительно тряслись, будто разболтавшись в суставах. Похоже было, что князя Асано удалось удержать, и погони можно было уже не опасаться… Заметив кровь на парадном кимоно, Кира, с трудом ворочая онемевшим от ужаса языком, словно во сне, завопил:
— Врача! Скорее врача!
Вбежавшие следом придворные во главе с Синагавой Бунгоноками, перенесли пострадавшего во внутренние покои и постарались оказать ему первую помощь. Раненый все никак не мог унять бившую его дрожь. Его хотели поднять на ноги, но ничего не получилось: колени у Киры все время подгибались и он заваливался то в одну сторону, то в другую. Над губами бисеринками выступил пот, а сами губы стали землистого цвета.
Из коридора в комнату вошел князь Ясутэру Вакидзака Авадзиноками, хозяин грозного замка Тацуно в провинции Бансю. Увидев столь жалкое зрелище и ухмыльнувшись, он бесцеремонно изрек с плохо скрываемой иронией:
— Залитые кровью доспехи — зрелище нередкое, а вот чтобы парадные балахоны так были кровью перепачканы, мне пока видеть не доводилось!
Кира, уловив иронический тон в словах князя Ясутэру, не столько рассердился, сколько испугался еще более. Кто знает, что с ним станется, если все эти даймё единодушно поддержат князя Асано… Зубы у него так и стучали от страха.
Лечить Киру взялся придворный хирург Ётэй Ёсимото. Рана на спине была довольно серьезной, не меньше пяти сунов[65] длиной. На лбу же оказалась просто царапина, поскольку железный обруч в основании шапки эбоси принял на себя удар. Кира немного успокоился. До этого момента он считал, что уже умирает.
В это время явились офицеры Охранного ведомства, мэцукэ,[66] и пригласили их проследовать в палату Сотэцу. На сей раз Кира пошел сам, ни на кого не опираясь. В палате Сотэцу угол был отгорожен ширмой. Церемониймейстеру велено было оставаться здесь, за ширмой, до окончания предварительного расследования. Кира обратил внимание на то, что противоположный угол комнаты тоже был отгорожен ширмой, и слегка изменился в лице от нехорошего предчувствия.
