Дэн Симмонс - Черные холмы
Паха Сапа в страхе: уж не умирает ли он?
Голова его болит так сильно, что каждые четверть часа он останавливается и его рвет, хотя желудок мальчика пуст уже несколько часов. От непрекращающегося, плотного дождя у него так кружится голова, что он с трудом удерживается на Черве — мерине Сильно Хромает, а кобыла Пеханска в эту жуткую ночь действует скорее как белая змея, чем как белая цапля, — встает на дыбы, натягивает поводья и пытается убежать.
Голова Паха Сапы разламывается от боли, рвоты и воспоминаний, которые совсем ему не нужны, хотя мальчик знает: они навсегда останутся с ним.
И словно ему мало безнадежности обрушившихся на него бед, он теперь еще уверен, что заблудился. Он рассчитывал, что доберется до Черных холмов за три дня и три ночи езды, но по своей глупой, детской неопытности заблудился под дождем, не имея реальных ориентиров, а те немногие, которые он знал, оказались затоплены, и теперь мальчик уверен, что каким-то образом пропустил Черные холмы, сердце мира.
Именно этой ночью, в один из самых тяжелых моментов своей жизни, Паха Сапа замечает свет вдалеке слева.
Его разум, та малая его часть, что все еще принадлежит ему, а не захвачена в заложники воспоминаниями сурового воина, говорит ему, что нужно повернуть лошадей направо и уходить от света. Если это костер, то развели его вазичу, которые сразу же его убьют, или Шальной Конь, который сначала будет его пытать, а потом убьет.
Но он поворачивает налево, на восток, как он думает, и едет в ночи, держа путь на крохотный огонек и боясь, что тот сейчас мигнет и погаснет. Но огонь, напротив, в промежутках между порывами ветра, когда он исчезает из виду, разгорается все ярче.
Около получаса едет Паха Сапа под дождем в направлении огня, его конь скользит и спотыкается в глубокой жиже, и наконец мальчик видит большую темную массу над маленькой точкой огня и вокруг нее. Это должна быть Мато-паха, Медвежья горка, а значит, он всего в нескольких милях к северо-северо-востоку от Черных холмов.
Но Мато-паха — излюбленное место стоянки для родов лакота, направляющихся в Черные холмы, а именно это и собирался сделать Шальной Конь.
Подъехать к костру для Паха Сапы вполне может означать неминуемую смерть.
Покачиваясь на своем коне и не падая только потому, что его пальцы вцепились в гриву Червя, Паха Сапа продолжает двигаться в направлении огня.
Источник света находится в пещере на высоте в несколько сотен футов по северо-западному склону Медвежьей горки.
Зная, что ему нужно вернуться в проливающуюся дождем темноту, Паха Сапа, напротив, продолжает вести лошадей к пещере под водопадом, хлещущим над входом с такой силой, что огонек на мгновение пропадает из виду. Но перед входом есть широкая площадка, где все еще остается сухая трава. Паха Сапа привязывает там мерина и кобылу, вытаскивает из-под промокших ремней на спине Пехански украшенное перьями боевое копье Сильно Хромает и медленно, осторожно входит в освещенную пещеру.
И тут же желудок Паха Сапы пронзает боль, а его рот наполняется слюной.
Кто бы ни обосновался в пещере, тут готовят еду. Судя по запаху, это кролик. Паха Сапа любит хорошо прожаренного кролика.
Он несколько раз останавливается у поворотов низкой пещеры и прислушивается, но слышит только тихое подвывание, потрескивание огня, а у себя за спиной непрекращающиеся звуки жующих конских челюстей и время от времени встряхивание гривой и хвостами. Слышат ли люди у огня его приближение?
Паха Сапа выходит из-за последнего поворота, держа копье обеими руками, и видит старика, который сидит в широкой части пещеры, скрестив ноги, и напевает что-то себе под нос, осторожно поворачивая над огнем два вертела, на которые насажены освежеванные и быстро покрывающиеся поджаристой корочкой кролики.
Паха Сапа опускает копье и входит в освещенный круг. На старике, чьи длинные седые волосы заплетены в косички, свободная, синего цвета рубаха, сделанная, вероятно, вазичу, его штаны изготовлены из какого-то синеватого с проседью материала, который Паха Сапа поначалу принимает за тот материал, из которого пошиты полотняные штаны солдат вазичу, но потом он понимает, что это какой-то другой материал, словно в мелкую сеточку. На мокасинах старика традиционное (и красивое) бисерное украшение, какие делают шайенна. (Еще одна пара мокасин, каких Паха Сапа в жизни не видел — они словно сделаны из зеленого полотна вазичу, — лежит рядом с костром, сохнет, и от них идет пар.) Теперь старик, щурясь, смотрит сквозь пламя на Паха Сапу, и глаза его казались бы абсолютно черными, если бы в них не плясали отраженные язычки пламени. Но в спокойном и почему-то располагающем выражении его лица нет ни следа гнева или страха.
Он начинает говорить и говорит на беглом лакотском с сильным шайеннским акцентом.
— Добро пожаловать, мальчик. Я не слышал, как ты прибыл. Слух у меня не тот, что прежде.
Паха Сапа хоть и опустил копье, но не отставляет его.
— Приветствую тебя, дядя. Ты из шахийела?
— Да, я шайенна. Но я много времени прожил среди лакота. Я никогда не был врагом твоего народа и многих людей обучил.
Паха Сапа кивает и наконец отставляет копье — прислоняет его к стене пещеры. У него еще остается нож, но никаких признаков, что здесь есть кто-то еще, не видно: шкура-подстилка для сна и утварь для готовки — все для одного. И Паха Сапа не думает, что старик сможет быстро подняться из сидячего положения с перекрещенными ногами. Паха Сапа, у которого в желудке началось громкое урчание при виде и запахе двух поджаристых кроликов на вертелах, вспоминает правила вежливости.
— Меня зовут Паха Сапа.
Старик улыбается, показывая два ряда длинных желтоватых, но сильных зубов с единственной щербинкой внизу. Много зубов для такого старика, думает Паха Сапа.
— Добро пожаловать, Паха Сапа. Лакота обычно не называют мальчика по какому-то месту. Мы еще с тобой поговорим об этом. Меня зовут Роберт Сладкое Лекарство.
Услышав имя старика, Паха Сапа моргает. Он никогда прежде не слышал «Роберт», даже у шайенна. Похоже, это имя вазичу.
Старик показывает на шкуру, развернутую по другую от него сторону костра.
— Садись. Садись. Ты голоден?
— Очень голоден, дядя.
Снова неожиданная улыбка.
— Вот поэтому-то я и приготовил сегодня двух кроликов.
Паха Сапа не может не сощуриться, услышав это.
— Ты сказал, что не слышал, как я подошел.
— Я и не слышал, юный Черные Холмы. Просто я знал, что со мной сегодня будет кто-то еще. Ну, похоже, кролик уже готов. Там под вещами есть миска. Возьми нож и отрежь сколько хочешь. Весь кролик твой. А там в кувшине вода… В кувшине поменьше — мни вакен, и ты можешь угоститься, разве что ты не пьешь вообще.
Огненная вода. Виски вазичу. Паха Сапа никогда его не пробовал и, несмотря на любопытство, знает, что делать это сейчас не стоит.
— Спасибо, дядя.
Он жует горячее, дышащее жаром костра мясо кролика, его лицо и руки мигом покрываются жиром, и он отпивает несколько глотков холодной воды. Немного погодя он отирает рот и говорит:
— Я был на Медвежьей горке много раз, дядя, но я не знал, что тут есть пещеры.
— Да знал, конечно. Здесь, в одной из пещер, Майюн[45] дал моему предку Мустойефу Дар Четырех Стрел. В одной из пещер здесь еще до того, как время отсчитывалось так, как теперь, кайова получили от своих богов священную печень медведя, и здесь же апачам был вручен дар священного лошадиного лекарства. Вы, лакота, — и я знаю, ты слышал об этом, Паха Сапа, — рассказываете, что в одной из здешних пещер ваши предки получили в дар от Вакана Танки священную трубку.
— Да, я слышал все это, дядя… кроме кайовы и медвежьей печени. Но я никогда не видел ни этой пещеры и никакой другой, хотя мы, ребята, забирались на Мато-паху и играли здесь повсюду.
Старик снова улыбается. Каждый раз, когда он делает это, тысячи морщинок вокруг его глаз и рта становятся глубже.
— Что ж, значит, Медвежья горка до сих пор хранит от нас тайны, Черные Холмы.
— И мой народ здесь, в этой пещере, получил в дар священную трубку, а твой — Четыре Стрелы?
Роберт Сладкое Лекарство пожимает плечами.
— Кто знает? Или кто знает, так ли оно было на самом деле? Если какое-то место одно племя считает священным, другие племена спешат узнать — или сочинить — какую-нибудь историю, в которой говорилось бы, что это место священно и для них.
Паха Сапа потрясен. Когда Роберт Сладкое Лекарство сказал, что он обучал лакота, так же как и шайенна, Паха Сапа решил, что старик — вичаза вакан, как Сильно Хромает, Долгое Дерьмо и другие. Паха Сапа не слышал, чтобы настоящий шаман признавал, что боги и праотцы могут быть выдуманы. От одной только этой мысли у него начинает кружиться голова. В его измученном болью черепе громче становятся трескотня призрака и жуткие воспоминания Шального Коня.
