Антонин Ладинский - XV легион
– Виргилиан, наконец-то и ты явился! – простер к нему руки хозяин. – Сюда, рядом со мной...
– Виргилиан, – помахал ему рукой Скрибоний Флорин, обнимая другою полную женщину, рыжеволосую, победно обнажившую прекрасные плечи.
– Что тут у вас происходит?
– Как что? – поправил венок пьяненький Скрибоний. – Конкурс красоты. Как жаль, что ты опоздал. У кого самые красивые ноги...
– Это очень мило.
– Да займи же свое место! – крикнул хозяин. – Раб, принеси гостю чашу!
Виргилиан еще раз окинул взглядом собрание. Продажный содомит, раскрашенный как женщина, с огромными глазами, порочными, но полными того особенного света, какой бывает в глазах людей, прошедших все запретные черты, скучал над чашей вина. Лавиния хохотала в объятиях Акретона. Скрибоний Флорин пил, поил вином свою соседку и со слезами декламировал ей стихи Марциала, его колючие, как осы, эпиграммы... Женщина говорила:
– Как тебе не надоест болтать? Подари мне лучше на память золото. Я тебя поцелую в лысину.
– Скрибоний, – сказал ему Виргилиан, – с твоим ли здоровьем посещать попойки?
– Ах, дорогой друг, все равно мы все завтра подохнем и от нас ничего не останется, кроме горсти праха. Так сладко забыться за чашей вина...
– Ну, а теперь твоя очередь, милая Делия, – сказал хозяин.
По другую сторону от Цецилия возлежала женщина восточного типа. Смугловатое лицо, родинка на щеке, длинные, неправдоподобно длинные ресницы. Маленький рот точно запекся от какого-то внутреннего жара. Вопросительно высоко поднятые брови, очень черные от ресниц глаза, а на самом деле темно-серые, и голубоватые, как у детей, белки глаз. Виргилиан никак не мог вспомнить, где он видел это лицо. Конечно, это было на лестнице в грязной гостинице иудея Симона, в Субурре, когда он навещал по возвращении из Александрии Скрибония Флорина.
– Делия, почему же ты медлишь? – спрашивал хозяин.
– Делия! Делия! – раздавались голоса присутствующих.
– Виргилиан, – потянулся к нему Скрибоний, – ты помнишь... у меня в гостинице? А теперь это знаменитая танцовщица. Выступала в пантомиме «Пояс Венеры». Замечательно! Ты сходи, посмотри. Радость жизни не только в чернилах. Ты знаешь, кто ее содержит?
– Кто?
– Руф Аквилин, владелец мастерской погребальных урн. У этого есть деньги. Миллионы сестерциев тратит на нее.
– Покажи мне его.
– Да его здесь нет. Бедный старичок сидит дома, пьет липовый отвар и утешается за чтением Сенеки. Я его знаю. Сочинял для него стишки, всякие там надгробные надписи для откупщиков...
– Почему же ты не хочешь позабавить нас? – приставал к танцовщице Цецилий Наталис.
Делия покачала маленькой головой.
– Я не хочу, – сказала она и закрыла глаза.
– Ты не хочешь? – сверкнула своими глазками Лавиния Галла.
Она была взбешена. Даже хмель ее прошел от такого оскорбления. Девчонка из портового кабачка! Уличная потаскушка! И в то время, как жена сенатора участвовала в этой забаве, она не желает показать друзьям свои смуглые прелести. Какая недотрога! Лавиния готова была растерзать дерзкую танцовщицу.
– Не капризничай, Делия, – упрашивал Цецилий.
– Пусть лучше она танцует, – заорал вдруг пьяный Скрибоний. – Божественная! Дионисия! – посылал он воздушные поцелуи. – Станцуй нам осу!
– Осу! Осу!
О танцах Делии говорили в Риме как о чем-то необыкновенном, новом; наперебой приглашали ее на пиры, ухаживали за ней, засыпали ее записочками. Подслеповатый Руф Аквилин ничего не видел, ничего не подозревал.
– Хорошо, я буду танцевать.
Все зарукоплескали. Делия встала с ложа, и Виргилиан почувствовал на себе ее взгляд. Их глаза встретились, и в этом взгляде было то неописуемое и необъяснимое, что бывает, когда два человека в случайной встрече, мимолетно, вдруг почувствуют себя связанными более крепко, чем цепями. И вдруг Виргилиан вспомнил. Это было на Востоке. Из колонн Пальмиры выходил караван. За караваном плелась труппа бродячих комедиантов. Юноша вел ослика, а на ослике сидела женщина, закутанная в покрывало. Блестели только глаза. Маленькая смуглая ручка откинула на мгновение покрывало. Эти глаза были теперь перед ним.
– Откуда она? – спросил он Скрибония.
– Из Александрии. Пришла сюда с актерами. Муж умер от горячки. Плясала по кабакам, пока на дороге не встретил ее этот гробовщик. Теперь у нее свой дом, музыканты. А какие носилки!
Делия покинула залу, чтобы приготовиться к танцу, и все оборачивались, чтобы посмотреть на ее походку, о которой знатоки говорили, что это походка тигреныша. Лавиния надула губки. Настроение было испорчено.
Спустя некоторое время в залу вошли музыканты: две египтянки с арфами и восточного вида старик с флейтой в руках. Толстогубые египтянки опустились на колени около своих громоздких инструментов, тронули пальцами струны, чтобы проверить, настроены ли арфы. Старик в полосатой хламиде покорно ждал начала танца. Рокот струн ударил по уху приятным звоном. Пришел еще один музыкант с тамбурином в руках. Арфы перекликались серебряными голосами. Делия показалась на пороге, закутанная в легкие одежды. Египтянки рванули струны.
В неуловимый путаный ритм мелодии запутались гнусавые звуки флейты, ударил глухо тамбурин. Все разговоры прекратились, в дверях столпились рабы. Уловив одной ей известный звук, Делия выплывала на середину залы почти на пальчиках, перебирая босыми ногами с непостижимой быстротой. Высокая нота флейты тянулась невыносимо долго. Она была высока, как высокое египетское небо над Александрией, из которой пришел в Рим этот чувственный танец! Жгучее солнце стояло над головой. По Нилу скользили паруса барок... Розово-черные ибисы взлетали над зарослями папируса... В маленькой коптской деревушке жила девушка... У отца был садик. В садике над цветущим персиковым деревом кружилась оса...
Тамбурин ударил глухо. Высоко подняв руки, Делия закружилась. Казалось, что черно-белые плиты пола закружились вместе с нею в один сплошной круг. Танец был такой же странный, как и музыка. Оса летела над головой танцовщицы, и та отбивалась руками то с детским испугом на лице, то с надеждой поймать злое насекомое. Флейта на низких нотах имитировала гнусавое жужжание осы.
Одно за другим развивались и спадали с Делии покрывала. Одно зеленое, цвета листьев, второе розоватое, как персиковый цвет, голубое, покрывало небес... Одно мгновение они плыли в воздухе, легчайшие облачка, и падали на каменный пол. Оса пыталась ужалить в самое сердце. У зрителей пересохло во рту. Цецилий, время от времени прикасаясь губами к чаше, не спускал с Делии глаз. Виргилиан никогда не видел такого танца. Это было лучше всякой пантомимы. Все с нетерпением ждали, когда наконец упадет последнее покрывало и оса будет жалить в то место, где любовь находит свое последнее прибежище...
И вдруг, вместо долгожданной наготы, Делия предстала перед ними в странном наряде. Две серебряные чаши на цепочках прикрывали ее маленькие груди. На бедрах была короткая одежда вроде варварских штанов, но это были не шкуры, не кожи, а тончайший желтый шелк. И странно, шелковая одежда только подчеркивала прелесть женского тела. В этом была незнакомая женственность, нежная тайна...
Утихли восторженные аплодисменты. Делия, тяжело дыша, вернулась на свое место. Она опять посмотрела на Виргилиана, и он понял, что она спрашивала его, понравилось ли ему, как она танцует.
– Божественно! – сказал он ей.
– Тебе понравилось? – блеснула она зубами.
– Удивительно! Столько экспрессии!
– И столько выражения в лице! Такая мимика! – раздавались вокруг голоса.
Кард, заведовавший столом Цецилия нумидийский раб, внес, высоко держа над головой серебряное блюдо, холодный пирог с потрохами фазанов.
– Да, это – танец! – покачал головой хозяин. А сам косил глазом на Лавинию Галлу, которая делала вид, что ее совсем не интересует искусство Делии. Цецилий находил, что такое нежное тело, как у Лавинии, достойно того, чтобы его любить. Пухлые плечики не давали ему покоя. Там, в Африке, осталась добродетельная тучная Фелициана, семейные заботы, метафизика его статуй. Здесь, в Риме, хотелось чего-нибудь более острого. Связь с женой первоприсутствующего сенатора? Это неплохо. Но сколько опасностей для его карьеры! Нет, такие романы не для Цецилия Наталиса, добивающегося общественного доверия...
– Ешьте, друзья, и пейте, – сказал он со вздохом, когда Кард, вооружившись огромным, как меч, ножом, разрезал пирог.
Пирог был жирен и ароматен. Жир стекал по пальцам. Приятно было запивать такую еду терпковатым испанским вином. Требоний Элий и Фульний Приск, оба адвоката и оба большие любители покушать, вели гастрономический разговор.
– А вот мы недавно ели в одном паршивом кабачке, – рассказывал Элий, – рыбную похлебку. Самая обыкновенная похлебка: рыба, капуста, лук-порей и перец. И больше ничего. Но какое это было объедение!
