Эптон Синклер - Зубы Дракона
Она всё это высказала своему мужу, который ответил: «Ты должна понимать, что у большинства из этих людей сейчас трудное время, чтобы выжить. Многие из них не получают достаточно, чтобы поесть, и это нарушает их душевное спокойствие».
Он продолжал объяснять, что такое «интеллектуальный пролетариат»: это — масса людей, которые приобрели образование за счёт тяжёлого напряжения ума и тела, но кто сейчас не нашел спроса на то, что они могут предложить миру. Они зарабатывают довольно жалкое пропитание в качестве литературного подёнщика, или преподаванием, или случайными заработками, которые могли получить. Естественно, они были недовольны и сочувствовали обездоленным рабочим.
— Но почему они не могли пойти и получить постоянную работу, Ланни?
— Какую работу, дорогая? Рытье котлованов, клерк или рассыльный в магазине?
— Любую, я думаю, чтобы честно зарабатывать на жизнь.
— Многие из них так и делают, но это не так просто, как кажется.
— Прямо сейчас в Германии четыре миллиона безработных, и работу обычно дают тому, кто имеет подготовку для такого рода работы.
Так Ланни терпеливо объяснял ей все вопросы, как будто ребенку. Беда в том, что он должен был объяснять это много раз, а Ирма неохотно в это верила. Он пытался убедить ее, что теперешняя ситуация пришла в расстройство, в то время как она была воспитана верить, что все было к лучшему в этом лучшем из миров. Если люди не получают работу и или не могут удержать её, то, наверное, что-то неладно с этими людьми. Они действительно не хотят работать. Они хотят критиковать и насмехаться над теми, кто был успешным и много работал, как отец Ирмы. Он оставил ее обеспеченной. Кто мог бы винить ее за эту точку зрения и за обиду на людей, которые бесцеремонно обращаются к ней и расстраивали её своими аргументами?
Она не была жестокой, совсем нет. Если бы нищий подошёл к ней на улице, то слезы брызнули из её глаз, и она отдала бы ему всё содержимое своего кошелька. Но это была милостыня, а она узнала, что друзья Ланни совсем отвергают её. Они хотели «справедливости». Они требовали от неё согласия, что вся социальная система была в корне неправильной, и что большинство из того, чему родители и преподаватели Ирмы и друзья научили ее, было ложным. Они требовали, чтобы мир пошёл вверх дном, и чтобы они, бунтовщики, были поставлены во главе этого. Ирма решила, что она не доверяет ни их возможностям, ни их мотивам. Глядя на них, она объявила о своем решении ее слишком доверчивому мужу: «Они завистливы и хотят того, что мы имеем, и если бы мы отдали им всё, они даже не скажут спасибо!»
«Может быть и так», — ответил муж, который сам не страдал иллюзиями. — «Не следует ожидать, что люди лучше, чем они на самом деле. Некоторые из них истинные идеалисты, как Ганси и Фредди.»
— «Да, но они работают, добьются успеха в любом мире, но те политики, и интеллектуалы, которые хотят стать политиками, но не знают, как». Тут Ланни рассмеялся. Он увидел, что она начала использовать свою собственную голову. «То, что тебе нужно сделать», — предостерег он: «это рассматривать принципы, а не отдельных лиц. Мы хотим систему, которая даст каждому шанс на честный и конструктивный труд, а затем смотреть, чтобы никто не жил без работы».
VДочь Дж. Парамаунта Барнса была вынуждена признать, что что-то было не так, потому что ее дивиденды начали падать. Весной она слышала о небольшом бычьем рынке, и это звучало оптимистично. Но в течение лета и осени прошел ряд спадов, один за другим, не менее четырех. Никто не понимал этих событий, никто не мог их предвидеть. Говорили: «Сейчас дно уже достигнуто, рынок обязан развернуться». И они ставили все деньги, рассчитывая на это суждение, и затем, на следующий день или на следующей неделе, акции летели вниз, и все были в ужасе.
Пришло письмо от дяди Ирмы Джозефа, одного из доверенных лиц, который управлял ее состоянием. Он предупредил ее о том, что происходит, объяснив ситуацию, как смог. В течение прошлого года ее акции голубых фишек потеряли еще тридцать пунктов, ниже самой низкой отметки во время великой паники, когда она была в Нью-Йорке. Там был порочный круг: спад вызвал страх, а страх вызвал следующий спад. Выборы в Германии произвели плохое впечатление на Уолл-стрит. Все решили, что больше не будет репарационных платежей. Мистер Джозеф Барнс добавил, что их действительно не было в течение длительного времени, и, возможно, никогда не было бы, с тех пор, когда немцы получили кредит на Уолл-стрите. Ирма всё это не поняла и отдала письмо Ланни, который объяснил ей содержание этого письма, конечно, с его розовой точки зрения.
Одну вещь, дядя Джозеф дал ясно понять: Ирма должна осторожно тратить деньги! Ее ответ был очевиден: она жила на деньги Робинов в течение полугода, а когда она вернулась в Бьенвеню, они продолжили вести смехотворно простую жизнь. Нельзя тратить деньги, когда живешь на небольшой вилле, где некуда положить вещи, и нет больших развлечений. Ланни и его мать жили на тысячу триста долларов в месяц, в то время как Ирма привыкли тратить в пятьдесят раз больше. Таким образом, у неё не было никаких проблем уверить своего добросовестного дядю, что она воспользуется его советами. Ее мать решила не приезжать в Европу этой зимой. Она была занята снижением расходов по содержанию недвижимости на Лонг-Айленде. Ланни прочитал письмо и испытал нормальные чувства человека, который узнает, что его тёща не приедет к нему в гости.
VIГенрих Юнг вызвал Ланни по телефону. «Вы хотели бы встретиться с фюрером?» — спросил он.
«О, черт возьми!» — воскликнул Ланни, опешив. — «Да, я ему не интересен».
— Он говорит, что интересен.
— Что вы ему рассказали про меня?
— Я сказал, что вы были старым другом и покровителем Курта Мейснера.
Ланни на мгновение задумался. — «Вы сказали ему, что я не согласен с его идеями?»
— Конечно. Вы думаете, что он заинтересован только во встречах с людьми, которые с ним согласны?
Ланни предполагал что-то в этом роде, но он был слишком вежлив, чтобы ответить прямо. Вместо этого он спросил: «Вы сказали, что меня можно переубедить?»
Я сказал, что это стоит попробовать.
— Но на самом деле, Генрих, это не так. Вы могли бы рискнуть, если он хочет.
Ланни рассмеялся. — «Конечно, он интересный человек, и мне было бы любопытно с ним встретиться».
— Ну, тогда вперед.
— Вы уверены, что это не повредит вашему положению?
— Мое положение? Я три раза навещал его, когда он был узником в крепости Ландсберг, а он человек, который никогда не забывает друзей.
— Ладно, тогда, когда мы пойдем?
— Чем раньше, тем лучше. Он сейчас находится в Берлине, но он скачет по стране.
— Вы можете установить время.
— Вы свободны сегодня днем?
— Я могу легко освободиться.
Генрих позвонил снова, говоря, что назначено на четыре часа, и он будет ждать Ланни перед штаб-квартирой в три тридцать. Когда они был в машине и назвали адрес, Ланни начал с некоторыми признаками колебания: «Вы знаете, американские манеры не совсем такие же, как немецкие».
— Фюрер, конечно, понимает, что вы американец.
— Я надеюсь, что он не ожидает от меня возгласа Хайль Гитлер!
— О, нет, конечно, нет. Вы пожмете ему руку.
— Должен ли я обращаться к нему в третьем лице? Ланни читал недавнее заявление о введении этого обычая, ранее зарезервированного для королевской семьи. Это означало, обращение в третьем лице.
— От иностранца этого не ожидается. Но лучше, если никто не противоречит ему. Вы знаете, что он находится под сильным давлением в эти дни.
— Я понимаю. Из многих источников Ланни слышал, что Ади был очень возбудим. Некоторые даже называли его психопатом.
«Я не имею в виду, что вы должны во всём соглашаться с ним», — поспешил добавить Генрих. — «Будет все в порядке, если его просто слушать. Он очень любезен при объяснении своих идей людям».
— «Конечно». Ланни держал совершенно честный взгляд. — «Я прочел Майн Кампф, и это будет своего рода постскриптум. Прошло пять лет, а многое произошло».
«Разве это не чудесно, сколько сбылась!» — воскликнул правоверный молодой «ариец».
VIIPartei- und oberster SA. Fuhrer, Vorsitzender der N.S.DA.P. жил в одном из элегантных жилых домов с ливрейным швейцаром. Фюрер был вегетарианцем и не употреблял ни алкоголя, ни табака, но не был аскетом в отношении внутреннего убранства. Напротив, он числил себя художником и получал удовольствие в переделке своего интерьера. На деньги Фрица Тиссена и других магнатов он купил дворец в Мюнхене и превратил его в показательный нацистский Коричневый Дом. Для квартиры в Берлине он получил модернистскую мебель предельной элегантности. С ним жила супружеская пара, чтобы заботиться о нем. Южные немцы из друзей его прошлого. У них было два ребенка, и Ади играл с ними в какую-то комнатную игру, когда пришли посетители. Он задержал малышей, разговаривая с ними и о них какую-то часть времени. Его любовь к детям была его лучшей стороной, и Ланни был доволен, что не увидел другие увлечения.
