Дорога в 1000 ли - Федотов Станислав Петрович

– Ой, испужала! Скажешь, ваши мужики никогда не матюжинятся.

– Ни разу не слышала. А ежели ты будешь, то я лучше уйду. Прямо щас и уйду.

Еленка повернулась и даже шагнула, но Пашка дотянулся и схватил её за плечи:

– Постой! Не буду я матюжиниться. Ну, при тебе не буду. На пристани-то без мата вроде бы и работа тяжельше, и груз неподъёмней…

– Мы щас не на пристани.

– Ну я же сказал, при тебе не буду. Не уходи.

Он так же и держал её за плечи, а говорил в самое ухо, щекоча его губами. Еленке снова стало смешно, однако она не подала виду. Повернулась, высвобождаясь, и строго сказала:

– И долго мы тут балаболить будем? Время к обеду, а мы даже в лодку не сели.

– Так садись, садись, – заспешил Павел. Подал девушке руку, проводил в лодку. – Проходи на корму и садись. Я греби прилажу, и отчалим.

…Павел сидел на банке плотно, не ёрзая и не оглядываясь, чтобы поддерживать направление, грёб сильными рывками, умело. Вёсла входили в воду неглубоко, толкали лодку на сажень вперёд и снова взлетали – невысоко и дружно.

Еленка сидела, свесившись на один борт и опустив в воду руку; тёплые струйки скользили между пальцев. Вроде бы не смотрела на Павла – так, лишь искоса, изображала, что всё ещё сердится, а на самом деле сердечко билось часто и сильно, внутри что-то дрожало мелко-мелко в ожидании чего-то необыкновенного. Ночью она чего только не напередумывала – стыдно вспомнить.

– А чё это мы всё вверх да повдоль берега идём? – Это были её первые слова после того, как Павел оттолкнул лодку и запрыгнул в неё.

– Течение сильное, – ответил парень. Он явно обрадовался, что девка наконец-то заговорила. – Мы вот так пройдём повыше, потом рванём через матёру, она и снесёт, куда надобно.

Еленка покивала и снова упёрлась взглядом в переливчатые струи. Ей почему-то страшновато было смотреть на Павла. А сердце не унималось.

– А ты чё дома сказала?

Она искоса быстро глянула на него, ответила нарочито нехотя:

– Да ничё… Сказала мамане, что пошли купаться на Зею, а с кем – она даже не спросила.

– И когда вернёшься, не спросила?

– Не-а.

Еленка сложила ладонь ковшиком, черпанула воду и плеснула на Пашку. Тот чуть вёсла не выпустил, а она засмеялась и снова плеснула.

Пашка тоже засмеялся, сильно загрёб правым веслом, круто повернул на матёру и начал бороться с сильным течением. Вода зажурчала вдоль бортов.

Их снесло, но не очень далеко. Через несколько минут лодка наползла на песок. Пашка выпрыгнул и оттащил её подальше от воды. Потом, как истый кавалер, подал Еленке руку и помог спуститься на землю.

Она хихикнула и огляделась. И вверх, и вниз по берегу, и сажён на двадцать от воды до кустарников ровным полем лежал золотистый песок. Солнце отражалось в песчинках и тысячами крохотных искорок брызгало в глаза. Поведёшь голову влево-вправо или вверх-вниз – поле переливается цветами, как шёлк атласный.

И ни одного человека – ни поблизости, ни вдали. Они с Пашкой были совершенно одни. Это пугало и радовало необычайно.

Еленка села спиной к лодке, разулась и погрузила ноги в тёплый песок. И глаза закрыла от удовольствия. Эка благодать! Вот так бы и не двигалась цельный день!

– Купаться-то будем? – громкий и вроде как немного обиженный голос Пашки выдернул её из блаженного состояния, но глаза она не открыла.

И чего обижается? Подумаешь, присела на минутку.

– Тут даже разболокаться негде. Не бежать же к кустам.

– А кто мешает? Разболокайся. Я отвернусь.

– Ишь ты какой! Сам разболокайся!

– И разболокусь!

Еленка чуточку приоткрыла глаза и едва не ахнула. Пашка скинул рубаху, шаровары, остался было в исподнем, но оглянулся на девушку, наверно, чтобы убедиться, что она не смотрит, снял исподнее и в чём мать родила бросился в воду, подняв тучу брызг.

Еленка вскочила и забегала взад-вперёд по берегу, не зная, что делать. Несколько раз обозвала Пашку бузуём, а он бултыхался, плавал и хохотал:

– Скидовай сарафан и давай ко мне! Не обижу!

Она остановилась, всплеснула руками и заплакала, размазывая слёзы по щекам. Пашка удивился, перестал булгачить воду и вдруг пошёл к ней, быстро-быстро, так, что струи завились вокруг бёдер. Он словно вырастал из воды, сильный, ладный, будто какой-то сказочный герой, и даже хромота не портила этот образ – наоборот, придавала ему больше мужественности.

Еленка закрыла глаза, чтобы не видеть его наготу – стыдно-то как! – и с ужасом ждала, что будет дальше. А он подошёл вплотную, взял за плечи и прижал к себе. Она попыталась отодвинуться, но он не пустил.

– Я тебя не обижу, – сказал твёрдо, разделяя слова. – Никогда! – Подождал, пока её плечи перестали вздрагивать, и закончил: – А теперь раздевайся, будем купаться. Я отвернусь.

Он действительно отвернулся. Герою не перечат. Еленка послушно сняла через голову сарафан, нерешительно потеребила бантик пояска нижней юбки.

Павел сказал, не глядя, но как будто видя её смущение:

– Снимай всё. Не бойся, тут никого нет. Свобода! Будем, как первые люди в раю.

А что? Еленка оглядела пески: и верно, никого. И на той стороне – тоже. И солнце – как в раю. Она вдруг и в самом деле ощутила себя совершенно свободной. В душе искоркой зародилась радость, а потом сразу заполыхал огонь, обжигающее пламя! Свобода! Захотелось кричать во весь голос, прыгать, как инжиган, и, как инжиган, бодаться. Даже без рожек.

Она рванула тесёмки пояска, нижняя юбчонка упала на песок. Еленка переступила через неё, как будто переступила границу, отделявшую её от чего-то важного, наверное, от взрослой жизни, озоруя, толкнула Пашку так, что он оступился и упал в воду, и помчалась вдоль берега по мелководью, разбрызгивая солнечные блики.

– Ура-а-а!.. Свобода!..

Павел не стал её догонять. Да, пожалуй, и не смог бы. Присел на борт лодки и с улыбкой наблюдал, как ликует пятнадцатилетняя девчонка, радуясь нежданно свалившейся на неё воле. Вот добежала до какой-то ей одной ведомой границы и повернула обратно. Ему даже показалось, что она уже не бежит, а летит над урезом воды, размахивая руками, как крыльями, и кричит, как чайка – что-то непонятное, тревожное, будоражащее кровь…

Он поймал её на лету. Мокрая и горячая, она обхватила его руками и ногами и припала ртом, полным ещё невылетевшим криком, к его губам, перехватив дыхание. Павел держался, сколько мог, но воздуху не хватило и пришлось прервать столь неистовый поцелуй. Он уловил удивление в её обычно зелёных, а сейчас потемневших глазах и хотел вернуть поцелуй, но было уже поздно.

Еленка встала на ноги, оттолкнула его и осмотрела с головы до ног, нарочно задержав взгляд на определённом месте. Пашка мучительно, аж лицо заполыхало, покраснел, сам не ожидая того, и опустил голову.

– Боишься? – спросила она.

Пашка, не отвечая, отвернулся, чтобы не видеть её ослепляющую наготу.

– Боишься! – утвердила она и засмеялась, только смех был какой-то сухой, безрадостный. Словно поняла, что обманули. – А тятя Ваньке говорил: «Ежели замахнулся – руби!»

– Твой тятя ежели замахнётся, мне головы не сносить.

– Да уж, верно, так… Ладно, пошли купаться.

Окунулись, побултыхались, не приближаясь друг к другу. Еленка вышла первой, легла на песок, на спину, закрыла глаза. Пашка потоптался рядом, лёг на живот, искоса посматривал на её чистое румяное лицо, курносый носик, иногда пробегал быстрым, вороватым взглядом по невысоким холмикам с коричневыми пуговками сосков, по впалому животу и ниже… ниже…

– Неча на меня пялиться, – неожиданно сказала Еленка и села. – Я исть хочу.

– А я ничё не взял, – виновато пробормотал Пашка.

– Зато я взяла.

Она достала из-под сидушки в лодке свой бездомник, расстелила на песке платок и выложила снедь.

– Ишь ты! – восхитился он. – Хозяюшка! А я ещё гадал, чё там у тебя в кузовке…

Принялись за еду, но вдруг Павел замер и прислушался:

– Чё это? Слышишь?

Еленка навострила уши – издалека донеслось несколько глухих ударов. Будто боталом рыбу загоняли в сеть. Еленка однажды была с отцом на такой рыбалке.