Владимир Грусланов - По дорогам прошлого
Еще далеко за селом буденовцев встретили крестьяне с хлебом-солью.
Зацокали копытами кони по деревянному настилу мосточка через речушку на въезде в Паниковцы. Вдоль улиц по одну и по другую сторону толпился народ. Угощали красноармейцев хлебом, пирогами, колбасой, салом, огурцами, помидорами.
Здесь же, чуть ли не у каждого домика, стояли столы и скамейки. На них — кринки с молоком, кувшины с холодным квасом, кисловатое, но такое освежающее вино, — прильнешь к баклажке и, пока не допьешь до конца, не оторвешь от нее губ.
— Какой марки горилка? — спрашивал, смеясь, кавалерист в полинялом голубом чекмене и такого же цвета шароварах. — Добрая горилка!
— Наше, паниковское винцо, — отвечал малорослый дедок с лысым черепом и седой бороденкой клином.
Между буденовцами шныряли ребята с корзинками, наполненными сливами, яблоками и грушами. Выпрашивали на память красноармейские звездочки. Кое у кого посмелей и удачливей уже алели на груди эти пятиконечные гостинцы советских конников.
— Дяденька! Дай поводья, коня подержать! А ты слив пока что поешь, — уговаривал какой-то мальчуган буденовца.
Ребятишки, как мошкара в предвечерний час, суетились возле лошадей, поглаживали, подносили к их теплым влажным губам куски хлеба и пучки свежей травы.
Двое крестьян с глубокими ивовыми корзинками в руках раздавали кавалеристам махорку. Они не хотели никого пропустить и отсыпали каждому по граненому стаканчику табаку.
— Оце ж диды, так диды! Знают, шо надобно солдату, — хвалил стариков кавалерист в высокой буденовке. — Мабуть, сами солдатували? — спросил он, опуская в карман шаровар туго набитый табаком кисет.
— Солдатували! — отозвался старик в старенькой куртке австрийского армейца и, поставив корзину с махоркой на траву, выпрямился и вытянул руки по швам.
— Отставные?
— Отставные! Покойного Франца Иосифа австрийской армии солдаты! — отрапортовал старик. И вдруг спохватился: — Да будьте ж ласковеньки, пан кавалерист. Возьмите еще табачку. Ну хоть горстку! Табак солдату в походе — первеющее дело.
— Эх да махорочка! Хороша! Ароматна! — вскрикнул буденовец, затягиваясь дымком от наскоро скрученной толщиной в палец цигарки. — Спасибо! Спасибо, батька! Выручил!
Бравый пожилой казак-кубанец, в серой черкеске и красном бешмете с белым башлыком за плечами, докурил самодельную трубочку и затянул старинную казачью песню. Конники подхватили:
А тютюн да люлька казаку в дорози пригодится!
Гей, долиною, гей! Широкою казаки идут!
Где-то заиграла гармонь. Начались пляски…
Тут-то конники и показали свое мастерство. Один за другим выходили в круг лучшие танцоры полка. А круг все расширялся и расширялся.
Лихие рубаки, буденовцы подхватывали девчат и увлекали их с собой в стремительной пляске.
Несмолкаемо пела гармонь. Дружно хлопали в ладоши паниковцы, подбадривая застенчивых девчат.
Давно не видел такого веселья стоявший на взгорье старый четырехколонный дом богатой помещичьей усадьбы.
На другой день с утра паниковцы собрались перед этим домом. Пришли разодетые.
Женское население, от десяти-двенадцатилетних девчушек до пожилых, дородных матерей семейств, красовалось друг перед другом белоснежными сорочками с такими вышивками, что пройди из конца в конец всю Западную Украину, не найдешь краше.
Разве что там, откуда пришли советские солдаты, на Полтавщине или Черниговщине, говорили старухи, можно увидеть вышивки еще удивительнее, чем те, которыми хвастались паниковские красавицы.
Посреди лужайки, где вчера так лихо отплясывали паниковцы с буденовцами гопака и «барыню», стоял вытащенный из панской усадьбы резной стол. Перед ним, укрепленные на длинных древках, хлопали на ветру алые и темно-красные шелковые полотнища знамен.
Накалялось солнце. На знаменах вспыхивали золотом пятиконечные звезды и жгучие надписи: «Да здравствует мировая революция!», «Вперед, за власть Советов!».
Много храбрых красноармейцев в Первой конной Буденного, много лихих командиров: начдивов, комбригов и комполков. И все они — один отважнее другого. Как соколы, а то как орлы: широкие в полете, неудержимо смелые в бою.
Один такой сокол, командир эскадрона Николай Крайнев, взобрался на стол-трибуну и крикнул басовито:
— Дорогие граждане села Паниковцы!
Командир эскадрона приглашал мужчин и женщин, старых и молодых, выбирать лучших людей в свой, паниковский, сельский Совет. Выбирать тех, кто, не щадя сил, пойдет вместе с беднотой и батраками одной дорогой в борьбе за лучшую жизнь.
— Самим надо учиться управлять государством! — говорил Крайнев, разрубая рукой, как шашкой, воздух. — Самим строить свою жизнь. Без панов, помещиков и богатеев.
— Как же это так — самим? — сомневались старики. — Боязно самим… Не справимся…
— Справимся, старики. Вон сколько нас! Сила какая! — выступил вперед невысокий ростом, крепкий, жилистый, сухощавый человек лет тридцати.
Он снял с головы поношенную светлую фетровую шляпчонку. Из-за широкой черной ленты кокетливо выглядывало петушиное перо. Сорочка сверкала белизной, хотя и была в нескольких местах заштопана.
Изогнутые пополам, черные мохнатые вразлет брови над горбатым турецким носом и смоляные стрелками усы да большущие, сильные, натруженные руки убеждали: да, этот и сам сробит все, что нужно, да и других поведет за собой.
— Ковальчука! Григория! — кричали паниковцы.
— Ковальчука в Совет!
Люди шумели, волновались. Все согласились на том, что Григорий Ковальчук, недавний панский батрак, известный в Паниковцах бунтарь — самый подходящий кандидат в председатели Совета.
— Наикращий пан староста будет! — убеждал старик в мундире австрийского солдата.
— Не пан староста, — разъяснял Крайнев, — а председатель Паниковского сельского Совета.
— А я шо кажу? — удивлялся дед. — Я и кажу: пан председатель!
— Товарищ председатель, — поправлял его Крайнев, не в силах удержаться от смеха.
— Товарищ пан командир! — не унимался старик. — Боязно как-то власть товарищем прозывать.
— Привыкайте! — строго сказал Крайнев. — Привыкайте! Сами вы теперь власть. Народ — власть.
Григория Ковальчука избрали председателем сельского Совета села Паниковцы. Учительницу — секретарем. А деда, что боялся власть товарищем называть, избрали членом Совета.
Крайнев вынул из кармана тужурки круглую печать эскадрона.
— Возьми, товарищ председатель, эту печать. На ней серп и молот — символы власти трудящихся. Скрепляй ею добрые дела советской власти.
Григорий Ковальчук принял от командира печать. Поднял ее высоко над головой.
— Вот она!..
Бережно завернув в платок, он сунул печать в карман и низко-низко поклонился сначала Крайневу, затем паниковцам.
До поздней ночи гуляли граждане советского села Паниковцы. Рано утром буденовцы ушли на Львов. Паниковцы провожали солдат Красной Армии далеко за околицу села.
Григорий Ковальчук долго жал руку командиру эскадрона.
— Как же мы теперь, товарищ Крайнев? — спрашивал он чуть ли не в десятый раз. — Как будем налаживать у себя в Паниковцах советскую власть?
— Чего налаживать? Советская власть у вас установлена. Теперь действуйте, не выпускайте ее из своих бедняцких рук, — сказал в ответ командир и пришпорил коня.
«…А тютюн да люлька казаку в дорози пригодится!» — услышал Ковальчук, как разливалась где-то в голове колонны знакомая уже песня.
Недолго продержалась в Паниковцах советская власть. Буденовцы ушли на другие фронты. Паны разогнали Советы, поставили в селах старшин — войтов да воевод.
* * *…В сентябре тысяча девятьсот тридцать девятого года Западная Украина воссоединилась с Советским Союзом.
Красная Армия продвигалась к Львову. Отдельная кавалерийская дивизия остановилась на отдых в Паниковцах. А в штабе этой дивизии служил Владимир Измайлов, работавший незадолго до ухода в армию в Ленинградском артиллерийском историческом музее.
В своей памяти Владимир хранил рассказ старого друга-буденовца Николая Крайнева о печати эскадрона.
«Жив ли Григорий Ковальчук? Что с ним?» — думал он.
Измайлов стал расспрашивать жителей села о первом председателе сельского Совета, но никто не мог толком рассказать, куда тот делся.
Один старик вспоминал, как трудно пришлось Григорию Ковальчуку после ухода буденновских войск. Жандармы затаскали, разорили вконец. Жена у Ковальчука померла. Его самого судили.
Сгинул человек и следа не оставил.
— Скажи он жандармам одно слово: бес, мол, попутал с Советами, был бы жив и сейчас. Так нет же! — говорил старик. — Взял, да и отрапортовал жандармам: «Народ меня избрал, и вашему суду я не подчиняюсь!» Так и ушел на каторгу, не склонил голову перед судьями.
