Николай Бенедиктов - Русские святыни
И еще два соображения. Первое. Возможности и значение народа измеряются, как известно, не численностью, а тем, что они дают человечеству. Достаточно вспомнить сравнительно немногочисленных греков, понять, какое громадное наследие оставили они человечеству своим искусством и философией, и это наследие в первую очередь включает не просто самобытные черты, но высшие мировые достижения. Честь древних греков составляет Сократ, а не многочисленная толпа «несократов», приговорившая его к смерти. Значение любого народа в науке, допустим, математике, измеряется не тем, что все люди этого народа знают начальную арифметику, оно измеряется тем, на какие высоты математики взлетели высшие и лучшие ученые этого племени. Коли так, то понятно, что русская тяга к максимально высшим образцам дает возможность не только объяснить феномен русской литературы или философии, святых старцев или шахматные достижения, но дает возможность счесть русский народ великим народом и дает надежду, что он и останется великим.
И второе. В начале своего правления М. С. Горбачев неоднократно повторял полюбившееся ему английское выражение: "У Англии нет постоянных друзей, есть постоянные интересы". И к России он пытался приложить этот принцип — нет друзей, есть интересы. И за этим выражением стояла некая историческая реальность — русский народ пытался дружить, а с ним искали близких отношений из выгоды, из интереса, ибо он мог дать нефть, оружие, кредит и т. д., и т. п. Поскольку дружба возможна только взаимная, то русский народ получался обманутым Иванушкой-дурачком. Как известно, болгары со стороны русского народа встречали всемерную дружескую помощь, и все же и в первую, и во вторую войну оказывались в антирусском лагере. Вот слова митрополита Вениамина (Федченкова): "Однажды я в магазине встретил болгарина офицера и говорю ему с откровенным упреком:
— Как же это вы, братушки-славяне, которых Россия освободила своей кровью от турецкого ига, теперь воюете против нас?
— Мы, — совершенно бесстыдно ответил мне по-болгарски упитанный офицер, — реальные политики!
То есть, где выгодно, там и служим. Противно стало на душе от такого бессердечия и огрубелости!"[192] И о других друзьях-славянах пишет митрополит, о чехах-легионерах, воевавших с адмиралом Колчаком в Сибири, воротившихся домой не с пустыми руками, а с русским золотом, и по всем большим городам Чехословакии были торговые магазины легионеров.
Можно предположить, что и Горбачеву показалось умным быть без святынь, но с выгодой, без друзей, но с интересом. Такая политика поневоле вела к вероломству, он стал предавать дружественные страны (Кубу, Ирак), друзей страны (Хоннекера), свою страну (чего стоят его договоры с американцами и передача шельфа на восточных берегах), партию и ближайших сподвижников (Лукьянова). Оказалось, что без принципов и святынь не остается ни интересов, ни выгоды. На Западе давно известна доктрина человеческих отношений, гласящая, что к человеку выгодно (полезно) относиться по-человечески. Если угодно, совесть — выгодна, и крах политической карьеры М. Горбачева прямо связан с тем, что он отошел от русского максимализма, приводящего к ведущей роли святынь, и тогда он стал "лучшим немцем", почти что американцем, лауреатом Нобелевской премии мира, но перестал быть уважаемым русским человеком. В России невыгодно быть человеку без принципов. без максимализма принципов, без самоотвержения в защите святынь. Иногда даже лучше «претерпеть», как это однажды проделал Б. Ельцин своей борьбой за справедливость и против привилегий. Думается, эта сторона вопроса была не последней в поддержке Ельцина на президентских выборах.
Итак, русский максимализм и страстность носят потенциально положительный характер, обеспечивают и показывают жизнеспособность нации, но отбрасывают немалую «тень» недостатков, приводят к катастрофичности истории.
Глава 3
ЕДИНСТВО СЛОВА И ДЕЛА
Различие Запада и России заключается и в различных оценках взаимодействия слова и дела. И на самом деле: на Западе, с нашей русской точки зрения, очень легко обнаружить разрыв слова и дела. Они нередко живут как бы сами по себе. Как говорилось ранее, даже исходные христианские принципы выглядят измененными: вместо заповеди делиться с ближним, оказывается, нужно лишь желать ближнему того, что имеешь сам; вместо любви на первое место выплывает воля и желание, почему и возникает инквизиция как механизм принуждения к вере (по-русски же "насильно мил не будешь" и "что сделано насильно, а не по любви и доброй воле, как бы не существует"); протестантизм шагнул далее католицизма, но по той же дороге — отверг священное предание так, будто слова Писания заменяют реальное тело и дело Христа и апостолов. И вне религии мы видим то же самое: известны слова Меттерниха о том, что Австрия еще удивит мир своим вероломством. Англия же, провозгласив равенство всех подданных империи перед законом, реально проводила выгодную ей, но невыгодную, например, Индии политику. О грабежах колоний вообще и Индии в особенности много писал основатель индийского национального движения Дадабхай Наороджи в своей основательной книге "Нищета и небританское правление Индией", подчеркивая двойной счет в английской политике: слова для всех одинаковы в законе, но реально для англичан — британское правление, а для индийцев — небританское правление. О двойном счете, т. е. все о том же вероломном разрыве слова и дела Европы по отношению к России, писал и русский философ Н. Я. Данилевский в своей книге "Россия и Европа". В поведении отдельных граждан мы видим аналогичное несоответствие. Исключительно смелые философы Ф. Бэкон и Р. Декарт в реальной жизни выглядят весьма негероическими суетными фигурами — казнокрадство одного и преклонение перед начальством другого весьма характерны. На фоне западных философов исключением выглядят отстаивавшие своей жизнью убеждения Д. Бруно и Б. Спиноза. И тем более ярко выражено несоответствие хороших слов и плохих дел как сильно выраженной черты западной культуры в США. Христианская страна перебила, как животных, едва ли не всех американских индейцев: их убивали из ружей, из пушек, травили, заражали болезнями, платили за скальп индейца. Как же быть с заповедью любви к ближнему и признанием каждого человека образом и подобием Божьим? Индейцы, видимо, не считались ближними и образом Божьим. Американский социолог А. Янов в точном соответствии с европейско-американской традицией Гоббса, Кальвина, отцов американской конституции пишет, что творцы США и конституции не верили в человека, считали его порочным существом, а потому нейтрализовали порок пороком, т. е. парламентаризмом. И Янов пишет, что философия отцов православной церкви несопоставимо благочестивее и духовнее философии Кальвина и Гоббса, но зато последняя практичнее.[193] Как видим, и здесь святыням (они благочестивее и духовнее) предпочитаются интересы, выгода, польза (они практичнее). И сегодня петербургский философ М. С. Каган отмечает общую рационалистически-гносеологически-сциентистски-техницистскую ориентацию европейской культуры Нового времени, в чем, в частности, видит объяснение предпочтению интереса к теории познания по сравнению с теорией ценности.[194] Логика нам уже знакомая.
Можно ли сказать, что на Западе слово не имеет значения, что это пустышка и обман? Из приведенного выше так и следует, однако ситуация много сложнее. Мы знаем, и это подчеркивают при столкновении с Европой многие, — преклонение Европы перед формой, формулой, механизмом правовым и политическим, законом, а значит, и словом. Известен часто упоминаемый римский рассказ о геройски сражавшемся воине, который был казнен во время децимации после боя, из которого войско бежало. Налицо в рассказе явная противоположность между словом (формой, законом) и сутью (делом). Децимации должны подвергаться бежавшие, но счет выпал на героического бойца. Русский ответ на вопрос ситуации — отпустить, бог с ним, с законом. Римский, а вслед за ним и европейский, закон требуют — пусть погибнет весь мир, но будет выполнен закон! По-русски попытка объяснить в Англии, что какое-то правило является пустой формальностью, не встречает понимания, ибо по-английски правило — это не пустая формальность (бюрократическая блажь — усугубим русскую реакцию), а Закон с большой буквы. Английский писатель Дж. Оруэлл в своем описании английского характера отмечает: "Массы и по сей день в той или иной степени склонны считать, что «противозаконно» есть синоним «плохо». Известно, что уголовное законодательство сурово и полно нелепостей, а судебные тяжбы столь дороги, что богатый всегда получает в них преимущество над бедным, однако существует общее мнение, что закон, какой он ни есть, будет скрупулезно соблюдаться, судьи неподкупны и никто не будет наказан иначе, нежели по приговору суда, иными словами, у англичан действует "всеобщая вера в закон".[195]
