Аркадий Макаров - Не взывай к справедливости Господа
8
Дешёвый винный напиток, называемый тогдашним пьющим народом «вшивомор», поднялся выше головы Кирилла и затопил его.
Оставшись в гордом одиночестве, он, обиженный на весь белый свет, опустошил подряд все налитые стаканы, мрачно пожевал ставшую в набухшей гортани безвкусной, колбасу, посидел так минут несколько, потом открыл вторую бутылку, но «повалить» её он так и не смог. На третьем глотке она опрокинула его на койку, подарив на прощание полное забвение и покой похожий на смерть.
Да, молодость податлива на всяческие искушения, имя которым – порок. Но и сам быт, в который окунулся Кирюша Назаров, был порочен в самом его основании. Нахлынувшие по зову Партии и Комсомола на индустриальные стройки маргиналы всех мастей прививали «комсомольцам-добровольцам» свой образ жизни, свои привычки, своё отношение к женщине – вульгарное и потребительское.
В Тамбове наращивался комплекс химического комбината по производству лакокрасочных и других сопутствующих материалов.
Нехватка рабочих рук заставляла начальство спустя рукава глядеть на состав того самого рабочего класса, который гордо именовался гегемоном.
Этот гегемон не только героически осваивал ударные стройки, но и не менее героически пил. Пил до тех пор, пока не кончались деньги. Тогда снова в рабочей столовой надо было покупать в кредит талоны на питание, потуже подпоясываться монтажным ремнём и снова героически выполнять решения Партии и Правительства и всех Пленумов и Съездов, громыхая кувалдой по железу и затягивая гайки на болтовых соединениях или пыхая ядовитым сполохом электросварки, намертво соединять то, что недавно было «плоским и круглым».
Всё сошлось и съехалось на этот раз в одной точке.
Сам барачный быт безликого общежития сглаживал все индивидуальные черты тех, кто туда попадал. И не важно кто ты на самом деле – физик или лирик, ты, прежде всего обитатель, насельник, член этого гудящего день и ночь гнездовища.
Тяжёлый физический труд монтажника, где «плоское катают, круглое таскают а, что не поддаётся – ломиком!», тоже не добавляет эстетики в окружающую промышленную среду.
Привитые в школе нравственные принципы в этой «дымогарной» среде медленно разъедаются, как разъедается и деградирует металл под воздействием агрессивного продукта вырабатываемого здесь же в исходящих ядовитым паром и дымом химических реакторах.
Стройка, где осваивал азы жизни Кирюша Назаров, была названа «Комсомольской» и поэтому сюда часто наведывались журналисты всевозможных изданий, раздувая искру скромных рабочих успехов в пламя побед.
Однажды, вспомнив школьные поэтические опыты, Кирилл опубликовал в столичной «Комсомольской Правде» трубные стихи с особой ударной концовкой; «Если надо – пойдём с гранатой! Если есть комсомолец – встань! Здесь ведь тоже чья-то Гренада, чья-то здесь закаляется сталь!».
Рабочие после часто называли его обидным и насмешливым словом – «Хренада». Мол, эй, Хренада, подай ключ рожковый 38х42!
Стыдно было Кириллу за свою опрометчивость – жуть! Снова оставил он свои попытки из мусора лепить Галатею.
Самое главное – не выделяйся! Будь, как все! Вот Кирилл и не выделялся – делал то, что делали его товарищи, и делал он это с энтузиазмом, вот потому он остался лежать в спокойном и гордом одиночестве на проржавленной койке, пока без него решались такие дела, которые по логике, ну, никак не должны были произойти в тот вечер.
Недаром в народе говорят, что утро вечера мудренее.
Для Кирилла следующее утро было настолько мудрым, что сразу же отрезвило его на всю жизнь, по крайней мере, в отношениях с женщинами.
Глава пятая
1
– Ты не хипешись! Да, не хипешись ты, а слухай меня! – Матрена настойчиво подхватила Кирюшу под руку, ласково заглядывая ему в глаза, когда тот, почувствовав всем нутром неладное, вышиб дверь в ту келейку под лестницей, где молилась своему ангелу-хранителю Дина.
Кровать её была по-прежнему пуста, и не одна складочка не говорила о том, что здесь кто-нибудь сегодняшнюю ночь спал.
По припухшему и уже тронутому старческой ржавчиной лицу оборотистой ведьмы было видно, что Федула хорошо отоварил всю компанию вчерашним вечером. Не даром же, обычно устойчивый к выпивке Николай Яблочкин, и тот послал его в исток всех истоков, когда Кирилл, уходя на работу, попытался растолкать приятеля, по-лошадиному всхрапывавшего на измятой постели.
Похмельный синдром, это известно каждому, кто хорошо пил, настолько обнажает сознание и обостряет его, что зыбкое будущее, тревожное и безрадостное, гнетущей тоской перехватывает сердце и ты уже сам себе экстрасенс и предсказатель.
Вот и Кирилл, как только открыл глаза, выныривая из омутовой глуби, интуитивно понял, что берег, на котором он вчера ещё стоял, рухнул подмытый водой, твердь под ногами исчезла, заставив замирать его, ещё не окрепшее ребячье сердце, в тревожном ожидании чего-то страшного и неотвратимого.
«Что-то случилось! Что-то должно случиться?» – лихорадочно думал Кирилл, в один миг, перемахнув ступени лестницы.
На стук в каморку к Дине никто не ответил, и он с размаху вышиб обшитую лёгкой фанерой дверь.
Тут же на шум прибежала бабка Матрёна, вытирая на ходу губы:
– Не ищи потерянное! Что упало, то пропало! Девке теперь опора нужна, внимание. Питание хорошее… – почему-то заговорила она о питании, что поразило Кирюшу более всего.
– Какое питание? У нас, что – голодуха в стране что ли? Чего панику сеешь? Вот позвоню, куда следует, тебя за роспуск вредных слухов повяжут, будешь знать!
– Звони, звони позвонок хренов! Девки тебе больше не видать. Ты молоток ещё со сломанной ручкой, а Федула – кувалда, не чета тебе, босяку. Тебе только обойные гвоздочки забивать, а Федору – костыли стальные. Во как! Ты девке только смог пузцо намять, а Федуле выпрастывать грехи твои придётся. Беременная твоя Дина! – понизила она голос. – Аль, не знал, или притворяешься? Ты смотри, Федору не проговорись! Тайна! – прижала она палец к губам. – Твоего байстрюка воспитает за милую душу. Чей бы бычок не прыгал, а телёночек его будет. Усёк? Или твоя девка ничего не говорила? Как же, жаловалась мне, что вторую неделю сухая ходит. Абортироваться хотела, да я пожалела её, горемычную. Сама в таком положении не раз бывала, потому и живу теперь безродной. Милочка моя – говорю ей, – угробишь дитя и сама бесплодной останешься! Разве так можно, душу живую губить! Мне Федор… – тут сводница опасливо посмотрела на Кирилла, – Федула наш, и пристал с просьбами сосватать ему Дину. – Старая профура выжидательно посмотрела на удручённого такими известиями парня, и на всякий случай сделала шаг к двери. – Давно, говорит, я не неё глаз положил. Это Федула так говорит, – пожевала она губами, – я и подсказала девке твоей, как из положения выбраться. Федула дятел. У него от кувалды сотрясение в яйцах. А тут – вот он – дитё. Срока-то пока не вышли. Малые срока-то. Пару недель, каких, подумаешь! Святое дело дитё на свет выпустить. А то в абортариях измочалят всего. Тьфу, нехристи доктора эти! Да… Дай мне до зарплаты червонец! А шум не поднимай. Не хипешись! Тебе не надо жизнь свою портить. Ну какой ты отец? Служи пока Родине, а я тебя не забуду! – осклабилась в улыбке Матрёна. Дай червонец!
– На, старая блядь! – Кирилл отдал последнюю пятирублёвку и ошарашенный подался на работу. Как говориться – война войной, а кушать всегда хотца!
Матрена на справедливую свою характеристику нисколько не обиделась, весело гыкнула вслед прокуренным голосом и философски заметила:
– Сумей дать, и ты будешь блядь! И нечего завидовать!
2
Дина, Дина, Дина…
Ну, зачем он приник к этому имени? Мальчишка, научившийся только монтажничать на стройках, да высоко вскидывая голову, отмечать стаканом-другим получку и другие случаи своей пока ещё короткой, но такой расстёгнутой на все пуговицы биографии.
Дин-дин-дина! Зачем эти колокольчики звучали у него в ушах сладкой музыкой? Песней соловьиной! Зачем теперь визжащим звуком пилорамы имя это разрывает надвое ему сердце? Кто она? Курва-изменщица или просто обычная баба, решившая уладить свою, такую нескладную, такую молодую жизнь? Действительно, права всё-таки Матрёна: что – он для жизни и что – для него жизнь, которая только начала зацветать черёмуховым цветом, но ветер уже начинает осыпать легковесные лепестки под ноги случая.
Кирилл так задумался, так угрюмо подытоживал судьбу, что пропустил свою троллейбусную остановку, и теперь, спотыкаясь на шпалах, не попадая ногами в эти ритмические пропитанные креозотом строчки-лежаки, окольными путями пробирался к заводским корпусам комбината, где находилась монтажная площадка.
Бригада его встретила возбуждённым гулом. Вроде получка была давно, а веселья не убавилось.
– Кирюха, вот тебе башли, а вот сумка, – бригадир сунул ничего не понимающему Кириллу деньги и брезентовую сумку из-под инструмента, – бери на все – водку, а что останется – на закуску! Федула от своих барышей отстегнул. У него теперь медовый месяц начался. «Женюсь! – говорит. – И вот вам на кон!» Так, что работать попозже начнём, всё равно до смерти всё не переделаешь. Давай, гони по шпалам, по шпалам, по шпалам! – по-мальчишески приплясывая, пропел, в обычное время такой строгий, дядя Лёша-Спец, прозванный так за специальную премию, которой были отмечены его нестандартные действия при успешном монтаже химического реактора в жёстких, стеснённых условиях.
