Грегори Нормингтон - Корабль дураков
Дыхание брата Нестора отдавало обидой и крепкой брагой. Я смотрел на его губы в пузырьках слюны, на его клочковатую бороду. Я заверил его, что я все понимаю и ничего никому не скажу.
– Спасибо, – выдохнул он. – Большое спасибо. – Пятясь задом, он вышел в коридор, по-прежнему не отпуская моей руки. Ладонь у него была липкой от пота.
– Скажите мне только одно, – сказал я. – Мастер… а как он… как вы это назвали, бджж!
Брат Нестор поджал губы.
– Это был гений, знаешь ли. Великий человек. Но он был вор. Да – он воровал у меня идеи. Едва я заканчивал опытный образец, как он объявлял, что у него уже есть рабочая модель.
– Он крал ваши идеи?
– Из зависти. Его бесило, что кто-то может составить ему конкуренцию. И тем более – я, «мальчишка».
– А как он умер?
– Сердечный приступ. Нашли его в ванной. Лежал весь синий. А вода в ванной была черная.
– И когда это случилось?
Брат Нестор украдкой взглянул в темноту у себя за спиной.
– За восемь дней до того, как ты здесь появился. Похоронили его очень быстро – таков обычай. Мертвое тело может остаться в Башне не более суток, а потом его навсегда отправляют в Склепы. – В Склепы?
– Здешнее кладбище.
– А где этот Склеп?
– Склепы.
– Где эти Склепы?
– Он – в Девятом. Слушай, мне надо идти. Пока нас никто не заметил.
Я с радостью отпустил его руку, и он исчез в темноте коридора.
Верный своему слову, я никому не сказал о том, что брат Нестор проговорился мне насчет Мастера. Братья тоже ничем не показывали, что им это известно (а это стало известно почти мгновенно). Но за обедом я то и дело ловил на себе любопытные, настороженные взгляды – так смотрит собака на вроде бы безобидную гусеницу, которая неожиданно перевернулась на спину, демонстрируя ядовитые усики. А незадолго до ужина моя комната превратилась в открытую исповедальню: мои наставники, которые прежде всячески избегали общения, теперь шли ко мне сами, горя желанием поведать мне правду о смерти Мастера.
Брат Эридус даже принес мне гостинец: яблоко, настоящее яблоко – я съел его целиком, вместе с косточками.
– Уж не знаю, что он там тебе наговорил, – начал он без всяких преамбул, – но все это – злобная клевета. Брат Нестор страдает разлитием желчи от ненасытного честолюбия.
Я молчал, только пускал белую яблочную слюну.
– Смерть Мастера – большая потеря для всех для нас. Но это был просто несчастный случай, злым умыслом там и не пахло.
– Что за несчастный случай? – спросил я с набитым ртом.
– Мы нашли его в Бархатной комнате. Он лежал на полу, прижимая к груди «Псевдоэпиграфу» Гитлодия. Вне всяких сомнений, он полез на стремянку, чтобы дотянуться до книги, и оступился. Сломал себе шею. Так нелепо и так ужасно.
Сняв с себя этот груз, брат Эридус принялся бормотать что-то невразумительное («…превосходная книга, без всякой зауми, простой, ясный стиль изложения…»), но вскоре иссяк и ушел восвояси – я откровенно зевал во весь рот, и он наконец понял намек.
Буквально пару минут спустя меня посетил брат Людвиг. Он предложил мне пластинку сливочной помадки собственного изготовления, каковую я храбро съел. С его стороны это была мудрая тактика.
– Когда я впервые тебя увидел, я сразу понял: это хы-хы-хы-хороший человек. Умный, внимательный, вдумчивый, его так легко не возьмешь на дешевую пы-пы-пропаганду. Уверяю тебя, Гербош фон Окба не принимал никаких радикальных мер. Он был оптимистом, как… как… – Брат Людвиг зачем-то ущипнул себя за шею. – К тому же на уровне философском он этого не одобрял.
Я хотел было его прервать, но не смог выговорить ни слова: от вязкой помадки у меня слиплись зубы.
– Бедный Гербош. Ды-ды-ды-добрый друг и коллега. Мы нашли его мертвым в его постели. Лежал такой безмятежный, такой спокойный… как будто он просто спал. Я прикоснулся к его ногам. Они были такие холодные, как… как… ну, в общем, холодные.
Я с трудом проглотил липкий ком:
– А от чего он умер?
– Непроходимость кишечника.
Сгорбившись в изножье моей кровати, брат Людвиг смотрел на меня светлым и чистым взглядом:
– Поскольку я самый старший из всех теперешних братьев, пост Мастера мой по праву. Мой – по закону. Мы с Гербошем были, как… – Не найдя нужного слова, он сложил два пальца крестом. – Вот так. Но эти двое, Эридус и Нестор, пытаются встать у меня на пути. – Его голос внезапно смягчился, как размягчается муха, попавшая в кислоту. – Мальчик. Честный, хороший мальчик. Мне нужны твои ноги. – Серая старческая рука метнулась к моему колену. – Ты должен подняться на Верхние ярусы. Я сам не могу. Пы-пы-пы-подагра. Фы-фы-фиброзное перерождение. Тебе надо попасть в Библиотеку Мастера. Там есть су-су-сундук, в котором лежит ку-ку-ку… Ку-ку-кус… Ку-кус-Конституция! – Брат Людвиг перевел дух. – Дык-дык-документ, подтверждающий мое право на эту до-до-должность.
Я проглотил оставшуюся помадку.
– На Верхние ярусы, брат Людвиг? Но как я?.. Где мне?..
– Завтра. Всё завтра. Утро вечера мудренее. – Старик поднялся и направился к выходу, притворившись, что у него острый приступ старческой глухоты и он не слышит моих призывов.
На следующий день, в трапезной, я встретил братьев Греда и Эпа любезной улыбкой. Неразлучная парочка была явно в приподнятом настроении, что вообще для них не характерно. Они налили мне воды из кувшина (редкая обходительность) и жадно следили за тем, как я пью. Когда я, уже потом, заглянул к ним в мастерскую, они возились с вентилями органа. Я наблюдал за ними безо всякого интереса. А потом на меня напал приступ сильного кашля (почти сразу же после завтрака у меня разболелось горло: оно горело огнем), и братья Греда и Эп обернулись ко мне с выражением искренней озабоченности.
– Плохо дело, – сказал брат Греда. У меня жутко слезились глаза, но я видел, как братья подвинулись ближе друг к другу. – Это может быть лихорадка.
– Башенная лихорадка.
– Надо его лечить.
– А то все может закончиться очень плачевно.
Встревоженный, я хотел было заговорить, но боль в горле была такая, что я не сумел выдавить ни слова.
– Есть только одно лекарство.
– Ортодоксальный сироп Мемлинга.
– Но, Эп – у нас разве есть Ортодоксальный сироп Мемлинга?
– Нет, Греда – у нас нет Ортодоксального сиропа Мемлинга. Но я знаю, где его можно достать.
– Ну, так говори, не тяни!
– На Верхних ярусах.
– Ну, конечно! На Верхних ярусах.
– И, может быть, наш юный друг, раз уж ему все равно подниматься…
– …захватит для нас книги Мастера по композиции…
– …по нотации…
– …по мелодике…
– …раз уж ему все равно по пути.
Они вручили мне пухлую карту, сложенную в несколько раз. Горло у меня горело огнем, руки тряслись. Братья Греда и Эп вывели меня в коридор. При этом они на два голоса предавались ностальгическим воспоминаниям о покойном: Мастер был для них другом и критиком, заявили они и еще раз напомнили, чтобы я не забыл захватить его книги. Мне все-таки удалось выдавить из себя вопрос:
– А как он умер?
Греда:
– Удар.
Эп:
– Спазм кишечника. (Пинок.)
Греда:
– Спазм кишечника.
Эп:
– Удар. (Пинок.)
Греда и Эп в один голос:
– Ветры.
Во время обеда я почувствовал себя совсем плохо и ушел к себе, чтобы лечь. Братья, похоже, этого и не заметили. Но едва я улегся в постель, разлепив свежие накрахмаленные простыни, как ко мне тут же явилась целая делегация соболезнующих с гостинцами: фруктами и помадкой. То есть они приходили по очереди, не все сразу, но мне было так плохо, что все лица сливались в одно, и мне казалось, что все они говорят со мной одновременно.
– Из всех научных дисциплин, – говорит брат Эридус, – моя была ближе всех сердцу Мастера. Техника – слишком ребяческая; музыка– слишком неопределенная; математика – слишком абстрактная и далекая от человечности. В то время как первое, что поручил Бог Адаму в Эдеме – дать имена всем скотам, и птицам небесным, и всем зверям полевым. (Будь здоров.) Столько лет мы с Мастером работали вместе: укрепляли корни, убирали застывшую смолу, устраняли наросты, всеми силами препятствовали паразитизации. (Дать тебе носовой платок?) Я ведь вижу, что ты лингвофил, правда? (Ты его выжми получше; видишь, совсем сухой.) Может, когда тебе станет лучше, ты поднимешься на Верхние ярусы? Понимаешь, какое дело: у меня что-то никак не идут балтийские языки. Очень трудно работать в условиях, далеких от совершенных. Список книг я составил. Какой славный мальчик! Я не забуду твою доброту и отплачу тебе тем же, когда буду в силе. – Я погружаюсь под черную зыбкую пленку. – Вот, прими в зы-зы-зы-знак признательности. Только не ешь все сразу. – Лицо брата Людвига наклоняется надо мной. – Я знаю, что они тебе наговорили… Эридус, эти музыкальные обезьяны, мы-мы-мы-маразматик Нестор… все это ложь. – Мокрая ладонь ложится на лоб; присасывается, как пиявка. – Башня слушает. По ночам она заглядывает в себя. Она ищет меня. Необъятная утроба из кирпича. – Сухие пальцы раздвигают мне губы и кладут на язык какой-то безвкусный шарик. Я глотаю, и меня обдает жарким дыханием брата Людвига в спиртных парах. – Золото и драгоценные камни – сколько захочешь, и больше. Только найди документ. – Рот, как луна на ущербе. Надо мной нависает тень. Моргают яркие голубые глаза. Слепящий факел в руках брата Нестора мешает мне видеть его лицо. – Мои изобретения, – шипит он. – Они украдены. Все украдено. А потом появился ты. На кого ты работаешь? На Людвига? На мертвеца? На кого?
