Иван Родионов - Жертвы вечернiя
Обозу некуда было двигаться. Онъ оказался запертымъ вмѣстѣ со своей арміей желѣзнымъ вражескимъ кольцомъ.
Большевики стянули сюда огромныя силы съ мощной артиллеріей.
Они знали, что добровольцы безъ снарядѳвъ, что патроны на исходѣ.
Это поднимало ихъ энергію и подвигало къ невиданному въ ихъ рядахъ напору.
На этотъ разъ красные рѣшили, во что быто ни стало, доконать маленькую, но страшную армію.
Добровольцы съ сверхсильнымъ напряженіемъ бившіеся съ ранняго утра, нигдѣ еще не успѣли прорвать ни одного звена вражескаго желѣзнаго кольца, не расчистили еще кроваваго коридора.
Шрапнели, посылаемыя со всѣхъ сторонъ, почти безпрерывно рвались высоко въ небѣ надъ обозомъ, съ каждымъ разомъ все болѣе и болѣе снижаясь.
Люди и лошади, за мѣсяцъ тяжкаго похода такъ привыкли къ огневому обстрѣлу, что, казалось, на опасность не обращали ни малѣйшаго вниманія.
Кое-гдѣ падали уже убитые и раненые люди и лошади, оказывались поврежденными повозки, ни это никого не смущало.
Обозъ притихъ и напряженно, но терпѣливо ждалъ конца боя.
Добровольческая артиллерія безмолвствовала.
Въ арміи знали, что во вчерашнихъ бояхъ подъ хуторами послѣдніе снаряды разстрѣляны, патроны были на исходѣ.
Высшее командованіе напрягало всѣ силы арміи, чтобы поскорѣе дорваться до Филипповскихъ хуторовъ, такъ какъ по свѣдѣніямъ развѣдки, тамъ имѣлись большіе склады снарядовъ и патроновъ.
Всю прошлую ночь добровольцы искали эти склады, такъ какъ отъ нахожденія или ненахожденія ихъ зависѣла жизнь и смерть арміи, но перерывъ всѣ дома и дворы, не нашли ни одного снаряда, ни одного патрона.
Большевики заблаговременно успѣли все это вывезти.
Теперь переутомленной, понесшей значительныя потери, маленькой арміи пришлось разсчитывать только на маневръ, на силу и крѣпость своего штыка и духа.
Часъ за часомъ проходили въ безпрерывномъ, ни на минуту не ослабѣвавшемъ, а все разгоравшемся боѣ.
Около полудня отъ артиллерійскаго обстрѣла въ оставленномъ за рѣкой хуторѣ загорѣлся рядъ хатъ и огонь распространялся неторопливо, ровно захватывая другія хаты и скирды соломы.
День былъ безвѣтреный.
Скоро пожаръ вспыхнулъ и на выселкахъ на противоположномъ берегу рѣчки, у самой головы добровольческаго обоза.
Въ грохотѣ огневого боя, особенно въ рѣдкіе и короткіе промежутки между пушечными выстрѣлами, слышалось безпрерывное, методическое, характерное и все усиливающееся зловѣщее гудѣніе и мелкое потрескиваніе сухого дерева, соломы и камыша, пожираемыхъ разроставшимся пламенемъ.
Казалось, милліоны россійскихъ солдатскихъ челюстей временъ горе-главковерха Керенскаго лущили, расщелкивали и похрустывая, разжевывали сѣмячки.
Иногда сквозь звуки боя, зловѣщій гудъ, шумъ и трескъ пламени доносилось отчаянное мычаніе коровъ, ирорѣзывалось звонкое, испуганное ржаніе лошадей, лай обезумѣвшихъ собакъ и тревожный, глухой человѣческій гомонъ.
Воздухъ накалялся. Поднимался вѣтерокъ. Отъ горящихъ хуторовъ на обозъ иной разъ, какъ изъ раскаленной печи, тянуло жаромъ.
Часамъ къ тремъ дня на главномъ передовомъ фронтѣ добровольцевъ дѣло начало принимать очень дурной оборотъ.
Отрядъ генерала Маркова, состоявшій преимущественно изъ молодыхъ, закаленныхъ въ бояхъ, офицеровъ, малочисленный, утомленный, поражаемый съ фронта и фланговъ артиллерійскимъ и ружейнымъ огнемъ, подъ напоромъ многочисленнаго врага сталъ медленно подаваться назадъ.
Цѣпи этого отряда уже появились на склонахъ возвышенности.
Съ низины, изъ обоза простымъ глазомъ уже видны были одиночные отступающіе стрѣлки.
Взоры всѣхъ съ трепетнымъ вниманіемъ приковались къ этимъ рѣзко отчеканеннымъ на ясномъ фонѣ неба чернымъ силуэтамъ.
— Плохо наше дѣло, совсѣмъ плохо...
— Да, всему есть предѣлъ, даже безумству храбрыхъ. Видимо, доживаемъ послѣднія минутки... Ну, что-жъ, на все Божья воля! — говорили одни.
— Выворачивались изъ всякихъ обстоятельствъ, — замѣчали другіе. — Развѣ лучше было подъ Кереновской или у Усть-Лабы, подъ Некрасовской? На то Корниловъ... Вывернется и еще по рожѣ имъ накладетъ...
— Дай-то Богъ. Только большевики сегодня сильнѣе, чѣмъ когда бы то ни было.
И никто не тронулся, никто не заторопился, можетъ быть, потому что некуда было тронуться, не зачѣмъ торопиться.
Все придетъ само собой въ свое время. Но кто имѣлъ револьверы, чаще обычнаго переводили на нихъ глаза.
Въ случаѣ катастрофы, это было единственное спасеніе отъ невыносимыхъ издѣвательствъ и мукъ.
Шрапнели снижались, еще усиленнѣе выли и причиняли еще большій вредъ людямъ и лошадямъ.
Каждую минуту можно было ожидать, что добровольческія цѣпи вотъ-вотъ будутъ сброшены внизъ, на обозъ.
Въ такомъ случаѣ для Добровольческой арміи не оставалось бы выхода.
Ее ожидало поголовное истребленіе.
Обозъ пристылъ глазами къ своимъ защитникамъ.
Партизаны, съ утра дравшіеся въ арріергардѣ, съ большимъ успѣхомъ отражавшіе напоръ большевиковъ на оставшійся за спиной добровольцевъ хуторъ, наконецъ совсѣмъ разсѣявшіе передъ собою красныхъ, въ самый критическій моментъ по приказанію Корнилова были брошены на помощь изнемогавшему отряду Маркова.
Юноши, запыленные, усталые, но окрыленные новой, только что одержанной побѣдой, во главѣ съ своимъ бригаднымъ командиромъ — невозмутимо спокойнымъ генераломъ Богаевскимъ, стройными рядами бодро двинулись въ новый бой.
При переходѣ по мосту Корниловъ горячо благодарилъ ихъ за сегодняшнее молодецкое дѣло и ожидалъ отъ нихъ новой побѣды.
Похвала изъ устъ любимаго всѣми кoмaндyющаго еще болѣе окрылила юныя сердца.
— Въ полчаса все кончимъ! — увѣренно говорили Богаевскій и офицеры.
Пройдя поляну между повозками обоза, партизаны поднялись въ гору и на правомъ флангѣ офицерской бригады разсыпались въ цѣпь.
Марковцы прекратили отступленіе.
По всему фронту разгорѣлся еще болѣе горячій бой.
Отъ грохота орудій, отъ завыванія и разрыва снарядовъ, отъ рева пулеметовъ, отъ безпрерывнаго ружейнаго гула и шума разбушевавшагося сзади пожара, ничего не было слышно.
Но продолжался этотъ бѣшеный бой не болѣе получаса.
Большевики дрогнули.
Добровольцы дружно ринулись въ штыки.
Противникъ не принялъ удара и бѣжалъ.
XXV.
Минуя изрѣдка еще обстрѣливаемую артиллеріей дорогу, обозъ въ двѣ повозки рядомъ, по широкому и глубокому оврагу, подъ прикрытіемъ своей арміи двинулся впередъ къ юго-западу.
Скоро бой совсѣмъ отзвучалъ.
Потерпѣвшіе пораженіе большевики, понесшіе значительныя потери, разсѣялись по неоглядной степи и ни единымъ движеніемъ или звукомъ не напоминали уже о своемъ существованіи.
Солнце низко склонилось къ кое-гдѣ заволоченному облаками горизонту.
Партизаны, слѣдовавшіе въ арріергардѣ, возбужденные сегодняшней двойной побѣдой, чувствуя себя героями дня, забросивъ ружья за плечи, вольнымъ шагомъ шли въ длинной колоннѣ по мягкой, слегка пыльной дорогѣ, извивавшейся по косогору надъ рѣчушкой.
Они дѣлились впечатлѣніями и особенно много толковали и сожалѣли о потерѣ въ сегодняшнемъ бою одного ротнаго командира — храбраго штабсъ-капитана Капельки.
Отсюда, съ высокаго бугра, передъ ихъ глазами открывалась картина шествія длинной, прерывистой вереницы обоза по извивавшейся, какъ громадная сѣрая змѣя, дорогѣ, начало котораго терялось гдѣ-то далеко, за несколько верстъ впереди.
Пѣсенники вышли въ голову колонны.
Запѣвало — прапорщикъ Нефедовъ, широкоплечій и могучій, съ черными, вьющимися волосами надъ загорѣлымъ, энергичнымъ лицомъ, съ сѣрыми, огневыми глазами, завелъ любимую партизанами казачью пѣсню:
Изъ лѣсовъ дрему-у-учихъ
Ка-аза-аки идутъ,
На рука-ахъ могу-у-чихъ
Наѣздни-и-ика-а несутъ...
Онъ молодецки встряхнулъ плечами, быстро вскинулъ на высоту головы свои руки съ разжатыми пальцами и столь же быстро бросилъ ихъ ладонями внизъ.
Хоръ грянулъ:
Ужъ тучки, тучки понависли,
На поле палъ туманъ.
Скажи, о чемъ задумался,
Скажи, нашъ атаманъ?
Подголосокъ — молоденькій, круглолицый, съ смѣющимися сѣрыми глазами юнкеръ Кастрюковъ вдругъ сталъ задумчивымъ и серьезнымъ и своимъ свѣжимъ, нѣжнымъ, какъ дыханіе весны, ласкающимъ теноромъ покрылъ весь хоръ.
И казалось, что его чарующій и хватающій за душу голосъ, будящій какія-то невѣдомыя, тонкія, сердечныя струнки, сразу оторвался отъ хора своихъ товарищей, какъ стрѣла, вспорхнулъ далеко-далеко ввысь и тамъ парилъ и кружилъ надъ ними, какъ паритъ и кружитъ, дѣлая несравненной красоты извороты и головоломныя петли, сверкающій на солнцѣ въ поднебесье своими крылами, бѣлый голубь, а внизу подъ нимъ дружно и плавно, но неизмѣнно на него равняясь, все впередъ и впередъ несется разномастная стая его товарищей и товарокъ...
