Ефим Курганов - Первые партизаны, или Гибель подполковника Энгельгардта
Я высказал предположение, что сия крестьянка была вынуждена к тому побоями. Так и оказалось. Её долго секли и она до сих пор больна вследствие этого, но жители деревни были убеждены, что всё равно она никак не имела права предавать интересы своей госпожи.
Я решил было, что княгиня Голицына была для своих крестьян ангелом доброты, но потом я узнал, что она обращалась с ними весьма худо.
Милостивые государи и государыни! Вот, что есть истинная преданность! Вот, что есть подлинная привязанность наших отечественных земледельцев к господам своим.
Пример сей, конечно, чрезвычайно удивителен, но при этом он, доложу я вам, абсолютно реален. Вообще, в сем рассказе моем нет вымысла ни на гран“.
Граф Александр Христофорович, насколько можно судить теперь, не был особо увлекательным рассказчиком, вообще не был говоруном, и ему абсолютно не было свойственно мастерство прилгнуть. Но он был отважный, даже дерзкий партизан, совершенно неустрашимый, принимал участие во многих важных наездах на противника, совершавшихся летучим корпусом Винценгероде летом и осенью 1812 года.
Бенкендорф активно участвовал в партизанской войне, много чего знал об ней и честно рассказал об этом, излагая факты скупо, порой чересчур моралистично, но зато чрезвычайно правдиво.
Рассказы графа не слишком эффектны, может быть, но им стоит верить. Их фактологическая основа бесспорна. Правда, выводы Александр Христофорович подчас делал слишком уж прямолинейные — ну, да Бог с ними.
Зато Бенкендорф как рассказчик был честен, не скрывал массовых расправ над пленными и ещё того, что расправы сии дозволялись, допускались сверху, хотя и негласно. И ничего он не приукрашивал, в том числе и своей роли в партизанском движении.
Но самое неожиданное, что граф защищал крестьян от обвинений в мародёрстве, а расправы их над пленными объяснял местью захватчикам земли русской.
И уж самое удивительное то, что Александр Христофорович защищал крестьян российских (и смоленских в том числе), не только словом, но и делом. Вот его собственное признание на сей счёт:
„Получил я приказ обезоруживать крестьян и расстреливать тех, кто будет уличён в возмущении. Приказ сей, признаюсь, меня удивил и сильно, ибо он не никак не соответствовал преданному и великодушному поведению крестьян.
Я отвечал, что не могу обезоружить руки, которые сам же и вооружил и которые всеми силами служили уничтожению врагов отечества.
И как я мог называть мятежниками тех, кто жертвовали жизнию для защиты своих церквей, независимости, жен и жилищ?!
Изменником является как раз тот, кто в такую священную для России минуту осмеливается клеветать на самых преданных её защитников. Так прямо я и написал.
Ответ мой, достигнув самых верхов, произвел там весьма сильное впечатление. И он уничтожил в итоге некоторые опасения, которые старались внушить государю императору, что навлекло на меня вражду некоторых петербургских интриганов.
Но и что с того? Зато бесчестные репрессии в отношении крестьян, принимавших участие в возмущениях 1812 года были, слава Господу, прекращены. Его Величество встал на мою сторону“.
Интересно, что более или менее сходным образом, в прокрестьянском духе, докладывал Александру Павловичу и другой штаб-офицер при бароне Винценгероде — ротмистр князь Сергей Волконский, будущий декабрист. Вот диалог последнего с императором:
„„Каков дух армии?“ — Я ему отвечал: „Государь! От главнокомандующего до всякого солдата, все готовы положить свою жизнь к защите отечества и Вашего Императорского Величества“.
„А дух народный?“ — На это я ему отвечал: „Государь! Вы должны гордиться им; каждый крестьянин — герой, преданный Отечеству и Вам“.
„А дворянство?“ — „Государь! стыжусь, что принадлежу к нему — было много слов, а на деле ничего““.
Так что разрыв между шефом корпуса жандармов и будущим бунтовщиком, сосланным в Сибирь на самом деле не так уж велик.
Итак, граф Бенкендорф, оказывается, позиционировал себя как защитника крестьян, непосредственно принимавших участие в партизанской борьбе 1812 года или помогавших войскам нашим в уничтожении или захватывании в плен солдат и офицеров „Великой армии“.
Ничего не скажешь — лихо! Таки удивил Александр Христофорович. Ай, да шеф корпуса жандармов, управлявший фактически безопасностью российской империи при Николае Павловиче, прыгнувший из партизан в кресло первого жандарма могучего нашего государства. Прыгнуть-то граф прыгнул, но при этом партизанской своей закваски, что удивительно, не растерял.
Итак, Бенкендорф, хоть и не одобрял, но некоторым образом признавал законность крестьянских возмущений летом и осенью 1812 года. Более того: граф Александр Христофорович отстаивал данную свою точку зрения перед вышестоящими лицами. Ратовал пред начальством и даже пред высочайшею особою за крестьян-партизан и за содействовавших им.
Всё это выглядит красиво и благородно, но на деле оно ведь означало оправдание массовых убийств. Да, именно так, и никак иначе!
Хотя уничтожать варварски подряд всех попадающихся под руку пленных, буквально сотнями, если не тысячами, какая же эта праведная месть, скажите на милость? И какая же тут может быть законность?! И какое может быть этому оправдание?
Интересно всё-таки рассуждал бывший лихой партизан, граф Александр Христофорович Бенкендорф. Стоит призадуматься и попытаться понять, но мне это не очень пока удаётся. Более того, в рассуждениях графа я вижу серьёзенейшие логические провалы.
Разве из-за того, что разорены довольно убогие крестьянские хозяйства и осквернены сельские христианские храмы, можно без разбора убивать всех пленных, голодных, оборванных, замерзающих?! И двигало ли крестьянами именно чувство мести?
Думаю, скорее тут просто была впервые появившаяся после восстания Пугачёва возможность чуть ли не с дозволения начальства кроваво побуянить.
Жизнь пленных оказывалась в полнейшем распоряжении крепостных крестьян, и вот это-то их очень даже устраивало, приносило массу удовлетворения, что понятно: раб доволен, ежели появляется у него возможность оказаться в положение рабовладельца.
Таково моё объяснение, даваемое на основе понимания крестьянской психологии.
Бенкендорф же явно романтизировал мотивы, которые двигали крестьянами, когда они захватывали группы пленных и расправлялись с ними.
Я не могу даже в самом условном виде признать, что можно брать партии пленных и целиком всех их расстреливать, и совсем уже не постигаю я, как можно находить, пусть и с оговорками, хоть какой-то смысл в такой бессмысленной жестокости.
Здесь налицо самый настоящий либеральный гуманизм, из самых лучших побуждений оправдывающий кровопролитие. Самое изумительное тут то, что ростки либеральных идей отыскиваются у Бенкендорфа, у этого охранителя, известного своим воинственным и последовательным консерватизмом. Так что выходит, и самого графа Александра Христофоровича не обошла стороной либеральная зараза.
Но в данном вопросе надобно ещё серьёзно разбираться — это как-нибудь потом, а покамест переходим к рассказам другого партизана.
Ежели граф Бенкендорф как партизан не слишком известен и, пожалуй, незаслуженно забыт, то особа, к коей мы сейчас переходим, давно стала настоящей партизанской знаменитостью. И эта партизанская знаменитость поведала в своё время немало потрясающих случаев, которые весьма выразительно и точно могут проиллюстрировать интересующую нас сейчас тему „Расправа с мародёрами и предателями в Смоленской губернии в 1812 году“.
А настоящая тема в первую очередь нужна нам как фон к описанию подвига подполковника Павла Ивановича Энгельгардта, который является главным объектом настоящего повествования.
Кстати, раз уж мы заговорили об отношении графа Бенкендорфа к расправам крестьян над пленными, заодно можно отметить и следующее.
Да, Энгельгардт убивал солдат и офицеров „Великой армии“, наводнивших родную его Смоленскую губернию. Павел Иванович считал, что имеет полное право на подобные действия. Однако совсем было бы другое дело, ежели бы он стал уничтожать всех подряд бегущих в страхе неприятелей, уже не нападавших, а только защищающихся, на самом деле ищущих лишь возможности поскорее покинуть пределы российской империи.
Братья Лесли, например, отказались от участия в подобных акциях добивания деморализованного противника, как несовместимых с их дворянским достоинством; не сомневаюсь, отказался бы и наш Энгельгардт.
Нападать на сильного противника и уничтожать его — это было достойно дворянина и украшало его. Добивать же противника бегущего, слабого и уже не помышляющего о сопротивлении — это было никак не достойно дворянина.
И ещё. Энгельгардт защищал своё имение, свой родовой клочок земли и уничтожал тех, кто посягал на этот клочок. Выискивать же рассеявшиеся по губернии и бегущие остатки „Великой армии“ он никоим образом не стал бы. Защищать Дягилево — это да! Но не более того.
