Энн Райс - Плач к небесам
Певец даже не удостоил его ответом.
Ненадолго воцарилась тишина. Гвидо в задумчивости сделал несколько шагов по неровному каменному полу. Пламя свечи дрожало в руке Алессандро. И при этом тусклом освещении он почти отчетливо услышал вздох, вырвавшийся из груди маэстро.
Алессандро увидел, как поникли его плечи. И почувствовал печаль, исходившую от этого человека. Печаль, к которой что-то примешивалось. Сила. В этом евнухе чувствовалась такая сила, с какой Алессандро редко приходилось сталкиваться. На мгновение его вдруг пронзило воспоминание о той жестокости, которую ему довелось испытать в Неаполе, о жертве, которую пришлось принести. Он почувствовал уважение к Гвидо Маффео.
– Вы ведь поблагодарите за меня вашего друга-патриция? Прошу вас, – пробормотал Гвидо, признавая свое поражение.
Они двинулись к дверям.
Но, уже взявшись за ручку двери, Алессандро остановился.
– И все же скажите, – проговорил он доверительно, – что вы на самом деле думаете о нем?
И тут же он пожалел о своем вопросе. Этот смуглый маленький человек был способен на все.
К его удивлению, Гвидо ничего не ответил. Он стоял, не отрывая взгляда от неровного пламени свечи, и на его разгладившемся лице застыло философски отстраненное выражение. И снова Алессандро почувствовал, что этого человека переполняют эмоции, сильные и многообразные.
А потом Гвидо улыбнулся Алессандро и сказал с тоской в голосе:
– Вот что я думаю об этом: лучше бы я не слышал его пения.
Алессандро улыбнулся ему в ответ.
Они были музыкантами; они были евнухами; они поняли друг друга.
Когда он дошел до палаццо, начался дождь. Он надеялся, что Тонио будет ждать его у входа в собор, но не застал мальчика там. И когда Алессандро, миновав большую гостиную, вошел в библиотеку, он понял, что Беппо все еще в смятении. Он рассказывал о пережитом унижении Анджело, а тот воспринимал все это так, словно фамилии Трески было нанесено величайшее оскорбление.
– Во всем виноват Тонио, – заключил Анджела. – Ему следовало бы покончить со всем этим пением. Ты говорил с синьорой? Если ты ей не скажешь, то скажу я.
– При чем здесь Тонио? – воскликнул Беппо. – Откуда мне было знать, что тот человек ищет оскопленных мальчиков? Он говорил со мной о голосах, исключительных голосах. Он сказал: «Подскажите, где я мог бы найти…» О, как это ужасно, ужасно.
– Все уже позади, – спокойно сказал Алессандро.
Он только что услышал, как внизу хлопнули входные двери. Теперь он уже хорошо различал на слух поступь Карло.
– Тонио в это время обычно бывает здесь, в библиотеке, – заметил Анджело взволнованно.
– Но откуда было мне знать? – словно не слыша его, продолжал оправдываться Беппо. – Ведь он спросил меня, где можно найти самые лучшие голоса. И я сказал ему: «Синьор, вы приехали в город, где можно найти самые лучшие голоса в мире, но если вы… если вы…»
– Так ты поговоришь с синьорой? – перебил его Анджело, посмотрев на Алессандро.
– А Тонио был великолепен, Алессандро, ты ведь знаешь, что это так…
– Так ты поговоришь с синьорой? – Анджело даже стукнул кулаком по столу.
– О чем? О чем следует поговорить с синьорой?
Анджело вскочил на ноги. Слова эти принадлежали Карло, только что вошедшему в комнату.
Алессандро сделал быстрый жест рукой, призывая к осторожности. Он не смотрел на Карло. Он не признавал за этим человеком никакой власти над младшим братом. Спокойным тоном певец объяснил:
– Тонио ушел со мной на площадь, хотя в это время должен был заниматься дома с учителем. Это моя вина, ваше превосходительство, и я прошу простить меня. Постараюсь, чтобы этого не повторилось.
Как он и ожидал, к этой теме хозяин дома проявил полнейшее равнодушие.
– И это все, о чем вы тут говорили? – Он явно ожидал услышать что-то другое.
– О, это ужасная ошибка, нелепая ошибка, – запричитал Беппо, – а этот человек теперь злится на меня. Он оскорбил меня. И был так груб с молодым хозяином! Но что я должен сказать ему?
Это было слишком! Алессандро всплеснул руками и попросил разрешения удалиться. А Беппо выложил Карло всю историю, вплоть до названия гимна, который спел Тонио в соборе, вплоть до того, как блестяще он его исполнил.
Карло коротко усмехнулся и повернулся к лестнице.
Но внезапно остановился и замер, положив руку на мраморные перила. Он выглядел в точности так, как если бы его пронзила острая боль и любое движение лишь усилило бы ее. А потом очень медленно повернул голову и вновь взглянул на старого кастрата.
Исполненный отвращения Анджело уже демонстративно углубился в чтение книги. А старый евнух качал головой.
Карло сделал несколько шагов в направлении комнаты.
– Ну-ка расскажи еще раз, – мягко попросил он.
4
Небо сияло перламутром. Долгое время по ту сторону канала не виднелось ни одного огонька, и вдруг их сразу стало много, разбросанных между мавританскими арками и зарешеченными окошками: то замерцали факелы, подвешенные для освещения ворот и дверных проемов. Тонио сидел за обеденным столом и глядел в ближайшее окно, составленное из сорока стеклышек. Голубая штора была сдвинута в сторону. В окно стучали капли дождя, изредка вспыхивая золотом от света фонаря на проплывавшей мимо лодке. При этом все вокруг фонаря погружалось во мрак. Когда же свет исчезал, снова проявлялись смутные силуэты на той стороне канала, а небо вновь становилось прозрачным и перламутровым.
Тонио сочинял вслух маленькую песню, которой почти не требовалось мелодии. Что-то вроде: «Тьма опускается рано, тьма распахивает двери, тьма укрывает улицы, и я могу выйти из дома». Он ощущал чудовищную усталость, но еще сильнее было чувство стыда. И если бы Эрнестино и остальные не решились выйти в дождь, он пошел бы тогда один, нашел какое-нибудь место, где его никто не знал, и, пьяный в доску, пел бы до тех пор, пока из памяти не улетучились все последние события.
В этот день Тонио вышел из собора Сан-Марко, охваченный отчаянием. Ему вспомнились многочисленные процессии, виденные им в детстве.
Он представлял отца, шествующего за балдахином дожа, словно наяву ощущал запах ладана, улавливал бесконечные полупрозрачные волны эфирного, неземного пения.
Затем они отправились с Катриной навещать ее дочь Франческу в монастыре, где та должна находиться, пока не станет его женой. А дождь все лил и лил, и они с Катриной вернулись домой и остались наедине.
Конечно, они не собирались заниматься любовью – женщина старше его матери и он. Но это случилось. Теплая комната была освещена пламенем камина и благоухала духами. Катрина восхитилась его умением и той силой, с которой он двигался между ее бедер. А ее тело оказалось таким пышным и прекрасным, каким он всегда себе его и представлял. Потом, однако, он почувствовал неимоверный стыд, и словно все опоры его жизни рухнули под ним.
– Но почему ты так себя ведешь? – добивалась от него тетушка.
Она требовала, чтобы он прекратил эти ночные шатания, потому что настало время, когда важно быть настоящим образцом для подражания.
– Странное наставление, – мягко заметил он, – с благоуханного ложа.
– Но почему его злоба так разъедает тебя? – удивилась Катрина.
У него не было на это ответа. Да и что мог он сказать? «Почему ты не предупредила меня, что мать была той девушкой! Почему никто не предупредил меня!»
Но Тонио не мог говорить, потому что в нем накапливался страх, становящийся сильней и сильней с каждым уходящим днем, страх столь жуткий, что он не мог признаться в нем даже самому себе, не то что кому-то другому. Он отвернулся от Катрины.
– Ладно, ладно, мой трубадур, – прошептала она. – Пой, пока можешь. Молодые люди делают куда более гадкие вещи. Мы можем потерпеть еще немного. В конце концов, при всей своей абсурдности это вполне безобидно. – А потом, лаская его, добавила: – Бог свидетель, тебе недолго осталось наслаждаться этим прекрасным сопрано…
Даже в пустом храме едва слышный голос отразился от золотых стен и вернулся, чтобы посмеяться над Тонио…
Зачем он вновь возвратился домой? Только для того, чтобы услышать от Лины, что его брат выставил Алессандро из дома, заявив, что в его услугах в качестве воспитателя больше не нуждаются? А мать скрывалась за запертыми дверями и была совсем потеряна для него.
И теперь, сидя за столом, за которым не обедал уже много месяцев, Тонио даже не пошевелился, когда услышал приближающиеся шаги и хлопанье дверных створок, сначала первых, а потом вторых.
«Я не могу избегать его вечно».
Небо темнело. Со своего места он мог видеть даже самую дальнюю кромку воды. И он не отрывал от этой точки взгляда, хотя эти двое – кажется, их было двое – уже приближались к нему. Почти отчаянно опустошил он серебряный кубок с вином. «И она тоже пришла, – подумал он. – Настоящее мучение».
Чья-то рука долила вина.
