Решад Гюнтекин - Ночь огня
Он долго рассказывал каймакаму о своем новом предприятии. На бескрайних землях, протянувшихся от Чине к Айдыну, выращивался солодовый корень, который он собирался продать в Европу, договорившись с одной измирской компанией. Затраты были незначительны: только поденная плата безработным деревенским женщинам и детям.
Хотя совсем недавно каймакам клятвенно уверял, что этот человек — бродяга, каких свет не видывал, теперь он постепенно приходил в возбуждение и дошел до того, что выпрашивал у Рыфкы-бея работу для себя. Если скоро придется уйти в отставку.
Несомненно, Рыфкы-бею много рассказывали обо мне. Он встретил меня как знакомого, задал несколько вопросов о жизни в Миласе и даже о моем несчастном случае. Он предполагал, что я, как политический ссыльный, должен обладать развитым интеллектом, и поэтому хотел обсудить со мной те же вопросы, что и с каймакамом. Но в тот день в кругу друзей, который заметно сузился за время моей болезни, я бросал на всех такие испуганные взгляды и отвечал настолько невпопад, что казался сущим ребенком. За пять-десять минут Рыфкы-бей потерял ко мне интерес, и я остался один в углу комнаты, забытый всеми.
По разным причинам я терялся, беседуя с Рыфкы-беем. Прежде всего, я считал его соперником и постановил, что нам нужно постоянно держаться на расстоянии и общаться довольно сдержанно. Также я был убежден, что виноват перед этим человеком и веду себя бессовестно по отношению к нему, хотя моя любовь к Афифе касалась только меня одного. И, наконец, я внушил себе, что буду ревновать, когда увижу их вместе, и даже выдам себя опрометчивым движением. Поэтому отсутствие интереса к моей персоне со стороны Рыфкы-бея и прочих придавало мне уверенности. Как детеныш черепахи, я постепенно высовывал голову из панциря и начинал оглядываться.
Положение Рыфкы-бея внутри семьи не казалось неестественным. С удивлением я видел, как он перешучивается и обменивается кокетливыми замечаниями со старшей сестрой.
Селим-бей, по правде говоря, сидел с серьезным и безразличным видом. Иногда он легонько хмурил брови и погружался в свои мысли, поигрывая кончиками коричневых усов. Но он, в большей или меньшей степени, всегда так выглядел. Ведь пока я его как следует не узнал, упорное молчание даже во мне рождало подозрение, будто доктор пренебрегает мной или затаил обиду.
Что касается Афифе, она в тот день появилась в белом муслиновом платке, обмотанном вокруг шеи, и укутав плечи толстым шарфом. Она натужно кашляла, хриплым голосом жаловалась на бронхит, который никак не хотел проходить.
Ее лицо поблекло, глаза покраснели и глядели устало. Когда она вдруг начинала очень сильно кашлять, Рыфкы-бей поворачивал голову в ее сторону и говорил:
— Ты бы лучше не сидела в этой комнате на сквозняке, а пошла к себе и прилегла.
Через некоторое время между каймакамом и Рыфкы-беем началась партия в нарды. Афифе взяла стул, села позади мужа и из-за его плеча наблюдала за игрой. Иногда она легонько прислонялась к Рыфкы-бею, и тогда ее волосы касались его щеки и подбородка. Поначалу мне показалось, что такое движение свидетельствует о симпатии к мужу, о желании прижаться к нему. Но, как ни странно, эта близость, это доказательство любви между Афифе и ее стариком оставило меня равнодушным, хотя и должно было вызвать мою ревность. Наблюдая за ней краем глаза, я испытывал лишь легкую печаль, причин которой не знал.
Старшая сестра, сидя в углу, погрузилась в свое вязание. Селим-бей прогуливался по комнате, засунув руки в карманы, и иногда останавливался, чтобы взглянуть на картины или на игроков.
— Должно быть, вам не нравятся нарды, Кемаль-бей, — обратился он ко мне, — давайте прогуляемся по саду, подышим свежим воздухом.
У меня заныло в груди, но я встал и последовал за доктором. Впрочем, мое сердце и тело настолько энергично противились идее уйти из комнаты, где находится Афифе, что я не мог заставить себя идти к центру сада, как того хотел Селим-бей, и сворачивал к окнам, словно под действием магнитного поля.
Под конец игра накалилась, превратившись в волнующий поединок. Каймакам, забыв обо всем, заговаривал игральные кости и дул на них, а когда кости Рыфкы-бея падали на игровую доску, испускал азартный вопль. Даже старшая сестра оставила свое рукоделие и подошла к играющим.
Мы с Селим-беем наблюдали за комедией через окно. Голова Афифе все еще покоилась на плече мужа. Вечерний свет, проходя сквозь листья плюща, обвивающего окно, освещал полутемную комнату и ложился только на ее лицо, будто гравируя металлическую табличку. Рядом со сморщенной, лысеющей головой мужа, то и дело склоняющегося к доске, ее лицо казалось почти детским и чистым.
Близость, которая совсем недавно представлялась мне проявлением любви, теперь выглядела как страшная кара, сродни вынужденной покорности пленника. Кто знает, может быть, именно поэтому я не ревновал Афифе и не испытал ничего, кроме грусти, когда увидел их склоненные друг к другу головы.
Потом я часто видел Рыфкы-бея и Афифе вместе. Я даже стал свидетелем их супружеского кокетства, которое они себе позволяли, не обращая на меня внимания или считая, что я ничего не замечаю. Но, несмотря ни на что, мои чувства не изменились.
Благодаря игривым словам каймакама в моем воображении постоянно вырисовывались любовные сцены, но я наблюдал за ними пустым и безразличным взглядом, не получая никакого удовольствия от видений жалкого полуобнаженного тела пленницы, которая лишь терпит муки в руках этого человека. Я видел это так и жалел ее.
Каймакам сидел в экипаже и задыхался от кашля. Желая начать разговор об Афифе, я сказал:
— Надеюсь, простуда от младшей сестры не перекинулась на вас.
Поборов приступ кашля, он ответил:
— Нет, нет... Это от рукопожатия этого чертова типа. Видели, как он держит кости, та еще скотина. От таких можно ждать любой хитрости...
Я хотел немного подзадорить каймакама:
— По пути к Рыфкы-бею вы, господин, были настроены против него. Потом казалось, что вы друг другу понравились и прекрасно поладили. А теперь он вам опять не нравится.
Каймакам не стал защищаться и печально произнес:
— Человек — создание слабое. Я винил Селим-бея, но сладкие речи этого типа обманут любого. К счастью, он может повлиять на человека, только когда чешет языком. Любой, кто хотя бы минуту спокойно подумает, поймет, что его заманивают в ловушку. Пока этот тип рассказывал мне о торговле солодовым корнем, я верил, что на поля Чине обрушивается дождь золотых монет. Кто знает, возможно, идиотов Склаваки он так же обманул.
Каймакам был так агрессивно настроен против Рыфкы-бея потому, что проиграл ему два четвертака.
— Это вы виноваты, — сказал я. — Разве не вы сказали: «Я поставлю четвертак», когда начинали игру?
— Сказал, но в шутку... Лучше бы не говорил... Проиграв две партии, я достал два четвертака, пребывая в полной уверенности, что он их не возьмет. И что? Взял, подлец. Точно ветром сдуло.
Мне не хотелось, чтобы он уводил разговор от Афифе.
— Кажется, они окончательно помирились. А вы что думаете?
— Как знать... Должно быть, пожалел бедную женщину. Селим-бею следовало подождать, сделать все как нужно, пока еще не поздно было. Впрочем, эти женщины странный народ. Возможно, мошенник понравился ей. А Селим-бей не смог ничего толком объяснить. Говорю же, этот тип самый настоящий мошенник...
XVII
Со дня нашего визита прошла примерно неделя. Однажды после обеда я возвращался с базара и вдруг услышал, как какой-то греческий мальчик окликает меня по имени. Повернув голову, я заметил старшую сестру, которая зонтиком указывала мне на дверь какой-то лавки, торгующей тканями.
Поначалу я подумал, что она пришла вместе с Афифе, и разволновался. Но она была одна. Показав мне несколько кусков шелковой материи, развернутой на прилавке, она попросила совета и сказала, что из этого шелка будут шить одежду для ребенка Афифе.
— Малыш приедет сюда, госпожа? — спросил я.
Она улыбнулась:
— Разве измирская бабушка его отпустит? Фофо скоро туда поедет... с ней и отправлю.
В растерянности я пробормотал:
— Афифе-ханым поедет в Измир, а как же вы?
Она снова улыбнулась и пожала плечами:
— Что поделать, опять останусь одна. Может быть, она приедет летом, на пару месяцев. Куплю-ка я малышу игрушек. Здесь они не очень хороши, но что поделать!.. Ей нужно привести игрушки тоже...
Торговец снимал с полки раскрашенные барабаны, лодки с парусами, солдатиков из свинца и расставлял их на прилавке. Мы выбирали понравившиеся, торговались и отставляли в сторону.
Хотя поначалу я беседовал со старшей сестрой внятно и спокойно, даже шутил, выбирая игрушки, через некоторое время я потерял нить разговора и начал нести чушь. Она тоже почувствовала, что я веду себя странно.
