Проспер Мериме - Хроника времен Карла IX
— Подождем еще обращаться к Богу, моя Диана. Когда мы оба станем стары… когда мы станем слишком стары, чтобы предаваться любви…
— Ты приводишь меня в отчаяние, злой! Зачем на губах у тебя эта дьявольская усмешка? Что же, ты думаешь, мне захочется поцеловать такие губы?
— Ну, вот я не улыбаюсь больше. Видишь?
— Хорошо, успокойся. Скажи, querido Bernardo{66}, ты прочитал книгу, что я тебе дала?
— Да, я вчера ее кончил.
— Ну и как же ты ее находишь? Вот справедливые рассуждения! Она может самым неверующим заткнуть рот.
— Твоя книга, Диана, набор лжи и нахальства. Глупее ее до сих пор еще не выходило из папистской печати. Держу пари, что ты ее не читала, хотя и говоришь мне о ней с такой уверенностью.
— Нет, я ее еще не прочла, — ответила она, слегка краснея. — Но я уверена, что она преисполнена ума и справедливости. То, что гугеноты так рьяно стараются обесценить ее, служит для меня достаточным доказательством.
— Хочешь, для времяпрепровождения, я тебе докажу со Священным писанием в руках?
— Не вздумай это сделать, Бернар. Помилуй меня Бог! Я не читаю Священного писания, как еретики. Я не хочу, чтобы моя вера ослабела. К тому же ты даром потеряешь время. Вы, гугеноты, всегда вооружены знанием, приводящим в отчаяние. Вы нам тычете его в нос во время прений, и бедные католики, не читавшие, как вы, Аристотеля и Библии, не знают, что отвечать.
— Это потому, что вы, католики, хотите верить во что бы то ни стало, не давая себе труда рассмотреть, разумно это или нет. Мы, протестанты, по крайней мере изучаем нашу религию раньше, чем ее защищать, и в особенности раньше, чем ее распространять.
— Ах, как бы я хотела обладать красноречием преподобного отца Жирона, францисканца!
— Он дурак и хвастун. Но как бы он ни кричал о себе, шесть лет тому назад на публичном заседании наш пастор Удар припер его к стене.
— Ложь, ложь, пущенная еретиками!
— Как! Разве ты не знаешь, что во время прений крупные капли пота упали со лба доброго отца на Златоуста{67}, который он держал в руках? По этому поводу один шутник написал такие стишки…
— Я не хочу их слушать! Не отравляй мне слух своими ересями! Бернар, милый Бернар, заклинаю тебя, не слушай всех этих приспешников сатаны, которые тебя обманывают и ведут в преисподнюю! Умоляю тебя, спаси свою душу и вернись в лоно нашей Церкви!
И так как, несмотря на свои настояния, она уловила на губах своего любовника скептическую улыбку, она воскликнула:
— Если ты меня любишь, отрекись ради меня, ради любви ко мне от пагубных твоих убеждений!
— Мне легче было бы, милая Диана, отречься для тебя от жизни, чем от того, что разум мой мне показывает истинным. Как хочешь ты, чтобы любовь моя заставила меня перестать верить, что дважды два — четыре?
— Жестокий…
У Мержи был безошибочный способ прекращать подобного рода прения — он к нему и прибег.
— Увы, милый Бернардо, — произнесла графиня томным голосом, когда рассвет принудил Мержи удалиться, — я ради тебя погублю свою душу и вижу ясно, что не дано мне будет утешения спасти тебя.
— Ну полно, ангел мой. Отец Жирон даст нам великолепное отпущение in articulo mortis{68}.
XIX. Францисканец
Monachus in claustro
Non valet ova duo;
Sed quando est extra,
Bene valet triginta.
F. Rabelаis. Vie inestimable du grand Gargantua, I, 42Монах, сидя в келье,
Пары яиц не стоит,
А наружу выйдет —
Стоит три десятка.
Ф. Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль, I, 42На следующий день после бракосочетания Маргариты с королем Наваррским{69} капитан Жорж, согласно дворцовому приказу, покинул Париж и отправился командовать своим отрядом легкой кавалерии в Моский гарнизон. Брат простился с ним довольно весело, рассчитывая, что тот вернется раньше окончания празднеств, и охотно покорился перспективе остаться одному на несколько дней. Госпожа де Тюржи отнимала у него довольно много времени, так что несколько минут одиночества не представляли ничего ужасного. По ночам его никогда не было дома, а днем он спал.
В пятницу 22 августа 1572 года адмирал был ранен из аркебузы неким негодяем по фамилии Морвель. Так как народная молва приписывала это подлое убийство герцогу Гизу, этот вельможа покинул Париж на следующий день, как бы во избежание жалоб и угроз со стороны протестантов. Король сначала, по-видимому, хотел преследовать его со всей строгостью, но отнюдь не воспротивился его возвращению, которое вскоре ознаменовалось ужасным избиением 24 августа.
Довольно большое количество молодых дворян из протестантов, на хороших лошадях, посетив адмирала, рассыпалось по улицам, намереваясь отыскать герцога Гиза или его друзей, чтобы в случае встречи затеять с ними ссору. Тем не менее все обошлось сначала мирно. Народ, испуганный их количеством или, может быть, приберегая себя для другого случая, хранил при проезде их молчание, по-видимому без особенного волнения слушая, как они кричат: «Смерть убийцам господина адмирала! Долой гизовцев!»
За углом одной улицы перед протестантской толпой неожиданно оказалось с полдюжины молодых дворян из католиков и между ними много приближенных Гиза. Ожидали крупной ссоры, но ничего не произошло. Может быть, из благоразумия, может быть, потому, что католики действовали по точному предписанию, — но они не ответили на оскорбительные крики протестантов, а какой-то молодой человек приличного вида, шедший во главе их, приблизился к Мержи и, вежливо поклонившись, сказал ему дружеским тоном близкого человека:
— Здравствуйте, господин де Мержи. Вы, конечно, видели господина де Шатильона? Как он себя чувствует? Схвачен ли убийца?
Обе толпы остановились. Мержи узнал барона де Водрейля, поклонился ему в свою очередь и ответил на заданные вопросы. Завязались во многих местах частные разговоры, и так как они продолжались недолго, то противники разошлись без пререканий. Католики уступили дорогу, и каждый пошел в свою сторону.
Барон де Водрейль несколько задержал Мержи, так что тот немного отстал от спутников. На прощание Водрейль посмотрел внимательно на седло и сказал ему:
— Обратите внимание! Если я не ошибаюсь, у вашего кургузого ослабла подпруга. Будьте осторожней!
Мержи спешился и переподпружил свою лошадь. Не успел он снова сесть в седло, как услышал, что за ним кто-то скачет крупной рысью. Он обернулся и увидел молодого человека, лицо которого было ему незнакомо, но который принадлежал к только что встреченной группе.
— Разрази меня Бог! — произнес тот, приближаясь к нему. — Я был бы в восторге встретиться один на один с кем-нибудь из тех, что сейчас кричал: «долой гизовцев!».
— Вам не придется далеко ходить за этим, — ответил Мержи. — Чем могу служить?
— Не будете ли вы, случайно, из числа этих бездельников?
Мержи моментально обнажил шпагу и плашмя ударил по лицу этого друга гизов. Тот выхватил из-за луки пистолет и в упор выстрелил в Мержи. К счастью, вспыхнул только запал. Любовник Дианы ответил сильным ударом шпаги по голове врага, так что тот свалился с лошади, обливаясь кровью. Народ, до сих пор бывший невозмутимым зрителем, сейчас же принял сторону раненого. На молодого гугенота посыпались камни и палочные удары, и так как всякое сопротивление было бесполезно, он решил хорошенько пришпорить лошадь и спастись галопом. Но при слишком крутом повороте лошадь у него упала и опрокинула его, так что он, хоть и не был ранен, все же не мог подняться достаточно быстро, и разъяренная толпа успела окружить его. Тогда он прислонился к стене и некоторое время отражал тех, которых могла достигнуть его шпага. Но сильный удар палкой сломал лезвие, его сбили с ног и разорвали бы на части, если бы какой-то францисканец, бросившийся на людей, теснивших его, не закрыл его своим телом.
— Что делаете вы, дети мои? — закричал он. — Отпустите его: он совершенно не виноват!
— Он гугенот! — в бешенстве завопили сотни голосов.
— Ну так что же? Дайте ему время раскаяться! Он еще может исправиться.
Руки, державшие Мержи, сейчас же его отпустили. Он поднялся, подобрал обломок своей шпаги и собирался дорого продать свою жизнь, если придется выдерживать новый натиск.
— Оставьте жизнь этому человеку, — продолжал монах, — потерпите немного. Еще несколько дней — и гугеноты пойдут к обедне.
— Потерпеть, потерпеть! — повторило несколько голосов с неудовольствием. — Нам уже давно твердят, чтобы мы потерпели, а пока что каждое воскресенье, во время проповедей, их пение смущает добрых христиан.
— Ну что ж? Разве вы не знаете пословицы, — продолжал монах весело: — «Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить». Пускай повоют еще немного; скоро благодатью Пресвятой Богородицы Августовской вы услышите, как они запоют мессу по-латыни. Что же касается этого молодого нехристя, отдайте его мне: я хочу привести его в христианский вид. Ступайте себе и от желания скорее съесть жаркое не пережарьте его.
