Михаил Казовский - Топот бронзового коня
Евдемон передал военачальнику двух приёмных внуков со следующими словами:
- Вы такой уважаемый господин, полководец, консул, патрикий, а ребята пятнают вашу честь. Мы их отпускаем с надеждой, что сумеете сами наказать справедливо.
- Уж накажем, накажем, не сомневайтесь, - подтвердил собрат Велисария. - Я их увезу в Персию. Приобщу к армейскому делу.
- Вот и правильно, - согласился градоначальник. - Вырвать пацанов из компании диких димотов - самое разумное. Больно обнаглели. И поверьте моему слову - как военный военному скажу - навести порядок в Византии без насилия не удастся. Только устрашением. Убивать зачинщиков и пособников на месте.
- Автократор не допустит такого.
- Если не допустит - сам лишится трона. Недовольство зреет - чувствую своей кожей.
- Я поговорю с василевсом.
- Я уже и сам говорил. Не в такой резкой форме, конечно… Он мне приказал навести порядок - а обычными средствами плохо получается.
- Но сплеча рубить тоже не пристало. Не хватало ещё новых мятежей. Помните беспорядки при Анастасии?
- Как же, разумеется.
- Но тогда удалось кончить дело миром.
- Люди изменились, и теперь их словами не проймёшь…
Слуги Ситы вывели из камеры Феодосия с Фотием. У последнего на лице было много кровоподтёков, он прихрамывал на правую ногу.
- Ну, допрыгались, безобразники чёртовы? - проворчал патрикий. - Мало вам ещё врезали. Я бы высек публично, чтобы после встать не могли неделю.
Юноши молчали. Консул произнёс:
- Живо в мою коляску! Дома разберёмся.
Сообщение о том, что обоих он берет на войну, Феодосий воспринял сдержанно, а зато Фотий приободрился и сразу повеселел. Радостно сказал:
- Все, что Бог ни делает, к лучшему. Надо побыстрее развеяться. Надоел мне Константинополь.
Названый брат скривился:
- Скажешь тоже! Там тебе не тихие городские улочки, безоружные нищие, безответные нищенки. Рукопашный с персами - не забавы димотов.
- Трусишь, что ли?
- Просто опасаюсь.
- Положись на судьбу, дружище. Что записано на небесных скрижалях, то и произойдёт. Коль должны погибнуть от руки персидского воина, то навряд ли утонем во время шторма.
- Ты меня утешил! - кисло усмехнулся приятель.
- Коль должны умереть в своей постели, не умрём на плахе. Почитай Платона.
- Да читал я, читал - и Платона, и Аристотеля, и софистов. Мрак один. Безысходность полная. Чувствуешь себя никому не нужной букашкой в страшном, неприветливом мире.
Тот потрогал заплывший глаз и ответил просто:
- Мир такой, как он есть, и не в нашей воле поменять его к лучшему. Надо получать удовольствие от того, что уже имеем.
- Получил удовольствие в тюрьме?
- Получил урок. И второй раз не наступлю на те же грабли.
Отплывали в первых числах июня. Сита вёз солидное подкрепление - десять тысяч новых бойцов, лучников и конных. Вместе с пятнадцатью тысячами в распоряжении Велисария это была приличная сила. Впрочем, всё равно у персов сохранялось численное преимущество - тридцать тысяч в настоящее время и наверняка подтянут ещё.
Вместе с консулом и его назваными внуками плыл ул-Кайс. Император пожаловал арабу титул патрикия и пообещал в случае победы ромеев над персами дать ему войска для похода в Аравию и борьбы за потерянный трон. Имр благодарил, думал, что ночной инцидент полностью исчерпан, Феодоре удалось убедить супруга в чисто дружеском характере их свидания, и монарх сменил гнев на милость. Так, во всяком случае, василиса сказала на короткой аудиенции, при свидетелях, накануне отплытия. Дама подарила ему коробку с празднично расшитой туникой, скупо пояснив: «От меня на память». Он, припав к её туфелькам, жарко целовал их носки. И не мог предположить, что сиятельная чета приготовила ему страшную кончину.
Разговор у Юстиниана и его жены был такой.
Он смотрел на неё внимательно, словно бы стремился проникнуть в её мысли, чтоб узнать доподлинно, изменяла она ему или нет. Женщина сидела напротив, словно на иголках, опустив очи долу. Царь спросил:
- Значит, утверждаешь, между вами не происходило ничего противозаконного?
У царицы нервно вздрогнули губы:
- Сотню раз уже повторяла: нет. Даже поклялась на кресте. Разве этого мало?
- Мало, мало. Мне нужны доказательства посильнее клятв.
- Да какие? Я не понимаю.
- Если ты к нему относишься с безразличием, так убей его.
Побледнев, Феодора подняла веки и уставилась на свою дражайшую половину в замешательстве:
- Как - убить? Что ты говоришь?
- Ты разволновалась? Он тебя волнует?
- Нет, ну почему сразу убивать? Можно же услать, удалить, заточить в темницу на худой конец. Убивать зачем?
- Он тебя волнует…
- Имр - такой же человек, как и все, пусть не нашей веры, но создание Божье. Отнимать жизнь у другого человека - тяжкий грех. Ибо заповедь из заповедей: не убий.
- Ишь, как всполошилась… Значит, что-то было…
- Нет, пожалуйста, Петра, умоляю тебя. Почему ты не хочешь мне поверить? Между мной и ул-Кайсом - исключительно духовная связь. Никакого блуда, никакой измены.
Император произнёс, как упрямый мальчик:
- Докажи. Убей.
Василиса в отчаянии начала ломать пальцы - гнуть их до предела, щелкая суставами. Прошептала нервно:
- Как мне это сделать?
Он ответил не сразу, наслаждаясь паузой:
- Не клинком, конечно… И вообще не здесь, не в святом Византии… Пусть уедет с миром. Где-нибудь вдали…
- Отравление? - догадалась она.
- Да, пожалуй. Только постарайся не вмешивать слуг. Их тогда придётся устранять следом… Что-нибудь придумай. Ты у нас обучена составлению ядов, ворожбе, медитации. Надо так устроить, чтоб никто не понял истинной причины…
- Если мне удастся, обещаешь не винить меня больше и забыть навсегда о нашей размолвке? - посмотрела она на него смятенно.
Самодержец вскинул правую руку - характерный жест античных легионеров (перенятый у них фашистами):
- Слово Цезаря!
- Так и поступлю, - и владычица снова опустила глаза.
- Как же мы узнаем, что желание государя осуществилось? - напоследок улыбнулся Юстиниан.
- Не пройдёт и месяца, как из Персии привезут известие о кончине ул-Кайса.
- Хорошо, потерпим.
А когда монарх удалился, Феодора проговорила чуть слышно:
- Нет, не осуждаю… Он по-своему прав. Он застал супругу с чужим мужчиной и наказывает обоих. Виноват не Петра, а Губошлёп, сообщивший ему на ухо… Имр умрёт, это решено. Быстро, ничего не поняв. Но, в отличие от него, Иоанн будет умирать долго и мучительно, унижаемый, уничтоженный. Да свершится святая месть. Феодора не прощает обид.
Заказала у белошвеек дорогую тунику, вышитую славным узором. Тайно ото всех, по старинным рецептам, приготовила снадобье: изначально совершенно безвредное, через месяц при соединении с воздухом превращается оно в жгучую отраву, вызывающую язвы кожи, а затем общий паралич. Пропитала снадобьем тунику, уложила в коробку, завязала лентой с красивым бантом. Прошептала: «Господи, прости!» Встала перед иконой, осенила себя крестом, поклонилась низко: «Пресвятая Дева Мария, обещаю Тебе, что смогу искупить этот страшный грех воцарением в Романии истинной веры. Привезу из Александрии моего учителя - преподобного Севира, а иных сподвижников - из Амиды и из Эдессы. Поселю у себя под боком, и начнём убеждать православный мир в ложности идей Халкидона. Приобщим народ. Убедим Папу Римского. Если не удастся, то заменим Папу… Помоги мне, Господи! Не могу поступить иначе, чтобы остаться императрицей. Ибо доля моя такая. Ибо Ты хотел, чтобы я поступила так, а затем раскаялась. Вот и каюсь, Господи. Сохрани же и помилуй мя, грешную!»
Имр с благоговением принял из рук возлюбленной смертоносный подарок. Обещал надеть отравленную тунику ровно через месяц - в день святой Феодоры, в честь которой крестили василису. Та сидела на троне в драгоценных одеждах, отстранённая, неприступная, в окружении многочисленной свиты. Бросила бесстрастно:
- С Богом, кир ул-Кайс. Не держите зла. Послужите империи, и империя отплатит вам по заслугам.
- Преклоняюсь перед вашей добротой, о, владычица…
И несчастный Имр уезжал в воодушевлении - ведь его задумки были реализованы: он довольно просто соблазнил государыню, пусть всего только раз и довольно нервно, на кресле, но с большим чувством, а монарх, обнаружив их потом вместе, кажется, поверил, что они всего лишь друзья, не казнил и пожаловал титул, обещав поддержку после возвращения из Персии. Что ещё желать? Только не попасть под персидский меч. Ну, Бог даст, отвертится.
