Петр Сажин - Севастопольская хроника
Приняв на борт 1975 человек, «Сообразительный» отошел от борта «Ташкента» и взял курс на Новороссийск. А в это время подошел «Бдительный», коему и надлежало взять на буксир лидер.
Помнится, когда Сергей Степанович рассказывал мне об этом эпизоде, я, хорошо зная миноносец, его помещения, спросил, где же он разместил почти две тысячи человек. Ворков сразу же ответил, как будто это вчера было: 250 человек на полубаке, а 1200 человек на шкафутах правого и левого бортов, 300 человек на юте. Тяжелораненые, дети и женщины – в кубриках. К сожалению, там большое место занимали ящики с боезапасом для зенитной артиллерии Севастополя. Тесно было и на мостике.
– А сколько «тактический формуляр» разрешает брать на борт? – спросил я.
– Не больше 400 человек. И притом без груза на палубе и в кубриках.
– А как же вы?..
– Как мы? – Ворков задумался. – Знаете, Петр Александрович, если не говорить высоких слов о долге, а подойти к этому вопросу проще, то дело обстоит так – другого выхода не было!.. Надо было идти на риск! А морская служба без риска, что борщ без перца… Знаете старую пословицу: «Кто в море не бывал, тот досыта Богу не маливался»… Ну что было делать? Я, старпом, инженер-механик корабля – все мы понимали, что в связи с перегрузкой у нас резко нарушена остойчивость, снизилась метацентрическая высота, увеличилась валкость и почти никакой маневренности… Я уж не говорю о вражеских самолетах, нам свежий ветер был смертельно опасен! Более того, мы сами себе были опасны!
– То есть как это так? – спросил я.
– А так… в сязи с потерей остойчивости и увеличением валкости любое передвижение людей на судне было опасно. А ведь у нас, как я вам уже говорил, на шкафутах, по правому и левому бортам, стояло по 600 человек. Стоило бы зародиться панике, а для нее основание было – все эти люди вырвались из ада, то есть из горящего, непрерывно обстреливаемого Севастополя и в пути пережили чудовищную бомбардировку! Ну вот, представьте себе, появляется даже какая-то мнимая опасность, кто-нибудь крикнет… и люди кинутся на один борт – все, корабль перевернется… Ну, пришлось принять меры…
– Какие же?
– Я запретил хождение по кораблю даже палубным матросам и даже, извините, кому по нужде надо… Разрешил оправляться на месте. Для этого приказал везде ведра расставить. Даже на мостике у меня ведро стояло… Но больше всего я боялся того момента, когда буду подходить к причалу. Понимаете, здесь, в море, при отсутствии свежего ветра и самолетов противника всю публику взяла в руки палубная команда и командиры. Экипаж на «Сообразительном» вы же сами знаете какой, что по выучке, что по развитию, как говорится, дай бог каждому! А вот что будет в Новороссийске, когда останется несколько метров до берега, до причала, я как начинал думать об этом, у меня сердечко в жменю сжималось… Вы спрашиваете почему? А потому, дорогой мой, что, увидев берег, люди могут потерять власть над собой и броситься на причал раньше времени, и тогда получится Ходынка, да и корабль может завалиться.
…Сели мы со старпомом и давай все расписывать. Во-первых, определили выхода по трем сходням. Так? Дальше записали, что в первую очередь на берег сходят дети и женщины – палубная команда помогает им, командиры поддерживают порядок. Затем корабль покидают ходячие раненые, а после них медперсонал и краснофлотцы выносят на носилках тяжелых…
– Ну и как, все обошлось?
– Какое!.. Не успел эсминец подойти лагом к стенке, как пассажиры хлынули на один борт и через поручни полезли на причал. Это было так неожиданно, как извержение вулкана… Совершенно неожиданно, хотя мы, как я уже сказал выше, и готовились к этому моменту. Более того, пока эсминец шел от «Ташкента» к Новороссийску, краснофлотцы и командиры, как говорится, «вели работу» среди людей, снятых нами с «Ташкента»… У меня сердце упало, когда это случилось. На палубе 70 тонн тяжелых снарядов, если крен будет больше двадцати пяти градусов, стронутся с места мои снаряды, а в каждом полтонны… Что было делать? Никаким криком, никакой командой людей нельзя было остановить – у каждого из них был колоссальный запас нервной усталости, которая скопилась за время не только четырехчасовой бомбардировки «Ташкента», но еще и в Севастополе. Что бы там ни говорили о безграничном мужестве, нервы-то все восемь месяцев обороны были натянуты до нулевой отметки прочности… Разрядка должна была произойти рано или поздно. Вот она и произошла…
К счастью, боцманской команде удалось буквально за минуту до паники забросить швартовые концы и закрепить корабль. Правда, эсминец все равно лег на причал левым бортом, но крен оказался не более 15°, и боезапас, приготовленный для 35-й батареи, не пополз…
– Жертвы были?
– К счастью, нет!.. Ну вот, сошли все. Потом вынесли тяжелораненых. Я оглядел эсминец – пусто на палубе. Радоваться бы – людей спасли и доставили на Большую землю, а на душе что-то вроде занозы. В чем дело? Пытаюсь вспомнить, может быть, я забыл что-то! Вспомнил! Девочка была на палубе, на руках у раненого красноармейца. Она еще так смотрела на «Ташкент», где пережила бомбежку… В суматохе мне было не до нее, и я не заметил, когда сошел красноармеец, кто взял девочку… С чувством какой-то опустошенности и невероятной усталости я сошел с мостика, приказал всем оставаться на боевых постах и доложил командиру Новороссийской базы контр-адмиралу Холостякову о выполнении задачи.
Позже мы с Качаном – вы помните нашего инженер-механика Качана? – раскинули «пасьянс», и вот что у нас получилось: семьдесят тонн снарядов и тысяча семьсот человек на палубе, тонн двадцать зенитного боезапаса и человек двести в кубриках и каютах…
Угроза переворачивания корабля у нас уже была тогда, когда мы заканчивали переброску раненых и женщин с «Ташкента». А когда старпом доложил мне, что на борт миноносца принято 1975 человек и мы, осторожно отойдя от него, развернулись и пошли в Новороссийск, то мы попали в положение канатоходца, идущего по канату, протянутому над пропастью… Никогда я не забуду день 27 июня 1942 года!
Между прочим, после нас ни один миноносец, насколько мне известно, не перевозил столько людей за один раз!
На следующий день жизнь приготовила нам такое, что переход с перегрузкой показался нам цветиками.
Было около 10 часов… А впрочем, об этом вы сможете прочесть в моей книге. Я хочу лишь сказать, что нас в этом испытании выручила боевая выучка. А создавали мы ее во всех условиях и учения проводили всегда и везде.
В этот день я, как всегда, встал с рассветом. Люблю раннее утро – оно везде хорошо: и в лесу, и в городе. Но особенно прекрасно утром в двух местах: в горах и в море. Вы видели когда-нибудь, как просыпается море?
Я кивнул. Он продолжал:
– На этот раз мне не понравилось, что с Сахарной головки «борода» сползает – значит, небо будет в облаках и надо ухо держать востро, банабаки не преминут воспользоваться облачностью. А противовоздушная оборона в Новороссийске не на высоте.
Утро в этот день шло как-то уж очень быстро. Пропел сигнал «на флаг и гюйс!». Затем был осмотр и проворачивание механизмов. И пошла корабельная жизнь, как стрелки часов: сыграли учебную боевую, и начались репетиции по отражению атак самолетов противника.
Я не уходил с мостика, наблюдал за работой зенитных расчетов. Учения проводил капитан-лейтенант Беспалов.
Артиллерийские расчеты и аварийные партии действовали на редкость красиво. Люблю, когда человек работает красиво! Особенно если дело идет быстро, слаженно, без всяких усилий, как музыка!
Лишь иногда я останавливал учения и просил повторить тот или иной элемент.
Мы так увлеклись, что и не заметили, как из-за туч по носу корабля появились банабаки. По базе никакого оповещения о приближении воздушного противника не было. Я тотчас же скомандовал открыть огонь.
Артиллеристам понадобился лишь миг, чтобы переключиться от учебных действий на боевые. Корабль дал залп. С самолетов посыпались бомбы и затрещали пулеметы… Об этом вы тоже прочтете в книге. Но сейчас мне хочется заметить, что если б я не вел в тот момент учебной боевой тревоги, да еще по отработке отражения нападения воздушного противника, вряд ли я сейчас беседовал бы с вами.
Да. Это точно… Только потому, что мы сумели мгновенно открыть огонь, сбить с боевого курса самолеты, бомбы упали в стороне от корабля. Правда, воздушной волной были оборваны швартовы и корабль понесло от причала, а я был сбит с ног. А когда встал, то увидел на том месте, где только что стоял лидер «Ташкент», – одни мачты торчат из воды. А миноносец «Бдительный» – он стоял у другого причала – горит.
Бомба попала и в «Украину» – она осела набок.
В уме моем стало сумеречно, я подумал, что же это происходит: два дня тому назад – «Безупречный», сегодня лидер «Ташкент» и эсминец «Бдительный»!
Но сосредоточиваться на переживаниях обстановка не позволяла: близким разрывом бомбы на эсминец навалило земли, щебня и даже на полубак завернуло согнутые в дугу рельсы. В воздухе слышался гул самолетов, надо было немедленно уходить из порта в море. Для корабля море в таких случаях спасение, а вражеские летчики не очень-то любят отдаляться от берега.
