Константин Бадигин - Кольцо великого магистра
— Теперь надень мою рубаху, — с недоброй улыбкой сказал ему Ягайла, — ту, которую принес. Она тебе как раз впору.
Постельничий бросился на колени.
— Пощади, великий князь, — кричал Киркор, — помилуй! — Чувствуя близкую смерть, он отчаянно бился лбом о каменную стену.
— Надень, боярин Киркор, — издевался Ягайла. — Награждаю тебя своей рубахой за верную службу.
— Пощади, великий князь, отец наш милостивый, жить хочу! — молил Киркор, стоя на коленях.
— Вонючий пес! В смрадном сердце ты таил измену! — крикнул Ягайла. Приблизясь к постельничему, он ударил его кулаком в лицо.
— Пощади! — кричал Киркор.
— Я говорю, надень белье, собака!
Но и второй удар не заставил Киркора подчиниться. Обратив окровавленное лицо к князю, он просил его милости.
— Приготовьте у крыльца тупой кол, — прохрипел великий князь, утомившись наносить удары.
Смерть на колу — страшная смерть.
Тихонько подвывая и стуча зубами, боярин Киркор стал разворачивать сверток. Встряхнув княжескую рубаху, он надел ее на трясущееся тело.
Великий князь Ягайла и все, кто был с ним, смотрели молча.
И вдруг Киркор отчаянно закричал. Задыхаясь, он рвал с себя отравленную рубаху. Люди почувствовали удушье и раскрыли все окна и двери настежь. Редкие волосы на голове великого князя шевельнулись от страха.
— Вонючий пес! — прошептал Ягайла, содрогаясь, словно от боли. — Он хотел моей смерти!
Через полчаса великий князь приоткрыл дверь в сени. На полу он увидел мертвого постельничего с искаженным, вспухшим и синим лицом.
— Поганец! — плюнул на труп великий князь. — По делам своим принял ты достойную мзду. — Он все еще не мог успокоиться. — Недосмотрела бы матушка — и я, великий князь, лежал бы мертвым.
— Господине, — тихо сказал боярин Сурвилл, — мои люди видели, как боярин Киркор выходил из дворца Гринвуда.
— Ты хочешь сказать, что краснобородый святоша отравил мою рубаху? — так же тихо спросил Ягайла.
— Мыслю, без него не обошлось…
— Коня, Лютовер! — крикнул великий князь, сверкнув черными глазами.
— Не говори Гринвуду о моих подозрениях, великий князь, хуже будет для дела, — хотел удержать боярин Сурвилл. Но куда там…
Нащупав холку, Ягайла мигом вскочил на вороного коня, подведенного Лютовером.
— Посадить его, мертвого, на кол! — крикнул он, указав на тело Киркора.
Гремя подковами, конь вынес князя из ворот замка. Чуть позади скакал стремянный боярин Лютовер.
Стражники железными крюками выволокли мертвеца из сеней и забросали дощатый пол душистыми травами.
Отец Федор, оправившись от страха, вылез из-под поленницы березовых дров и направился к малому крыльцу, из которого был ход на половину княгини Улианы.
Глава четырнадцатая. ЯГАЙЛА ОЛЬГЕРДОВИЧ, ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ЛИТОВСКИЙ И РУССКИЙ
— Ты говоришь, я накликал на себя гнев богов, — сдерживая бешенство, сказал великий князь Ягайла; маленькие черные глазки его сверкали. — Отведи от меня их гневную руку, на то ты и великий жрец.
Ягайла поостыл в дороге и, увидев великого жреца, не стал попрекать его отравленной рубахой.
— Уважать старших завещано богами, — хмуро ответил Гринвуд, — и ты знаешь, что я только ничтожный служитель великого Перкуна. Через меня он передает людям свою волю. — Жрец поднял на князя свои серые холодные глаза. — Духи предков рассердились и грозят навредить тебе… Вместе с нами они живут невидимые. — Он повел вокруг рукой.
— А русские священники толкуют, что дух, освобожденный смертью, улетает в очень далекие места: либо в рай, на небеса, либо в ад, глубоко под землю. Может быть, безопаснее нашему народу принять их веру? — И Ягайла вытер вспотевшую лысину; он не любил и боялся говорить о душах умерших.
Не чувствуя себя спокойным в замке великого жреца, он опасливо посмотрел по сторонам.
Комната, служившая для приема гостей, была украшена дорогими восточными коврами. На полу лежали тяжелые медвежьи шкуры. Сверху нависал потолок из тяжелого дуба с квадратными брусьями. На самом верху наружной стены едва светилось несколько маленьких и узких окон. Стекол не было, в непогоды окна прикрывались промасленной холстиной. В глубокой нише пряталась статуя Перкуна высотой в два локтя, отлитая из чистого золота. Золотой Перкун ничем не отличался от огромной деревянной святыни в главном храме. Вместо глаз у него торчали два рубина, как две крупные вишни. Обычно золотой Перкун был закутан бархатным покрывалом, но сегодня жрец снял его. Идол с давних пор передавался из рода в род, и сейчас никто не мог назвать ни времени, когда он был сделан, ни имени мастера.
Услышав слова Ягайлы, жрец усмехнулся.
— Посмотри, великий князь. — Он отдернул алый суконный завес, скрывавший от любопытных глаз небольшой поставец.
На полке Ягайла увидел десятка два рукописных книг в кожаных переплетах. Он заинтересовался и попробовал поднять толстую книгу, окованную железом.
— Ох, тяжела! — сказал он.
Ягайла еще раз приподнял книгу и покачал головой.
Взгляд его случайно упал на истукана в нише. Увидев, что князь смотрит на золотого Перкуна, жрец взял в руки подсвечник с тремя горящими свечами и поднес его ближе к идолу. Совершилось чудо: глаза Перкуна ожили, засветились, засверкали. Да и сам бог засветился дрожащим золотым светом.
Великий жрец любил удивлять.
Князь, открыв рот, смотрел на ожившего бога. Ему казалось, что Перкун на его глазах оброс золотистыми волосами, залохматился и стал выше.
Гринвуд чуть заметно двигал подсвечник, и грани рубиновых Перкуновых глаз вспыхивали красными огоньками.
— Это великий Перкун, — сказал жрец, — тебе одному из непосвященных посчастливилось увидеть его воплощение. — И про себя подумал: «Что бы ты сказал, если бы увидел бога Поклюса в моих подземельях?» Легкая усмешка тронула его губы.
Ягайла быстро взял себя в руки и сделал вид, что по-прежнему заинтересован книгами.
— Только очень умные люди могут писать тяжелые и толстые книги, — сказал он. — Можешь ли ты написать такую книгу о своих богах, Гринвуд?
— Тут все ложь, — спокойно ответил жрец.
Ягайла махнул рукой. Он не разбирался в богословии. В охотничьих собаках он знал толк и мог бы поспорить.
— Я прочитал их и проник в тайны христианских попов и знаю, что они обманщики, — продолжал говорить великий жрец. — Их даже нельзя назвать христианами. Они только наполовину христиане, а наполовину язычники. Они отказались от заветов предков и не уверовали до конца в христианские законы… Креститься литовцам, великий князь, — ты подумал, что говоришь?! Крещеные литовцы не смогут жить свободными, они навсегда потеряют честь и достоинство. Они погибнут в рабстве. Народ без прошлого, без предков! Вспомни пруссов, что стало с этим могущественным народом. Кто будет беречь наши леса, — повысил голос Гринвуд, — если покинут нас боги? Ты забыл, великий князь, что завещал великий служитель богов Лодзейко? Он завещал свято беречь наши священные леса. В них живет прекрасная Летува, оберегающая свободу литовцев, Летуванис, слезно молящий Антрипоса о счастье Литвы. Его слезы обращаются в дожди, орошающие наши реки и озера священной водой, дают жизнь рыбам. А если на месте тенистых лесов останутся голые пни и ветер будет гулять между ними, как по чистому полю, тогда улетит Летува, унесет с собой счастье и свободу литовцев. Замолкнет Летуванис, и боги, не слушая его сладких песен, забудут нашу бедную родину. — Великий жрец расчувствовался, на его глазах показались слезы. — Высохнут озера, измельчают реки, придут чужие люди и на веки вечные поработят нашу землю, — грустно закончил Гринвуд.
— Я хочу жениться на русской, Гринвуд, — круто свернул разговор Ягайла. — Не будут ли боги против такого брака?
— Боги никогда не запрещали литовским князьям жениться на русских, — ответил жрец. — От этого ширилось и крепло государство. С кем из русских князей ты хочешь породниться?
Ягайла немного поколебался.
— Я хочу взять в жены дочь великого князя московского, Дмитрия… Я доверяю тебе тайну, великий жрец.
— Сила московского князя немалая, — продолжал Гринвуд, поглаживая красные косички, — он победил татар и умножил свое государство. Дмитрий будет крепнуть все больше и больше. Ты роднишься с ним как равный с равным?
Жрец оценивающе взглянул на великого князя. Ягайле за тридцать. Он небольшого роста, худощав. Продолговатое лицо, узкий лоб. Небольшая голова, жидкие волосы. От природы ему не даровано никакого величия. Князь брил бороду и носил тонкие вислые усы. Его голый подбородок раздражал жреца.
«Не совсем красавец наш великий князь, — злорадно подумал жрец, — будто молодой и будто старик».
— Я жду послов от московского князя, — ответил Ягайла, — послушаю, что скажут они… Как с княгиней Бирутой? Ты выполнил мою волю?
