Лаура Эскивель - Малинче
В ту ночь император Моктесума тоже размышлял о времени — о своем времени и о подходившем к концу календарном цикле. От него, так же как и от Малиналли, бежал сон. Император вышел на балкон дворца и посмотрел на главную городскую площадь и возвышавшийся на другой ее стороне храм. Через площадь по направлению к храму шла женщина. Ее белые одежды в лунном свете отливали серебром. Моктесума вздрогнул: в этой женщине он узнал Квиуакоатль, чье появление в Теночтитлане было расценено жрецами как шестое недоброе предзнаменование. Богиня в женском обличье обходила по ночам городские улицы. Она безутешно рыдала и звала своих погибших детей. Вот и сейчас император отчетливо услышал женский голос: «Где же вы, дети мои? Время уходить отсюда! Куда же я вас поведу? Где не смогут настигнуть нас ни боль, ни страдания?» Император похолодел от страха. Кожа его покрылась мурашками. Он хотел развернуться и уйти, но не мог даже пошевелиться. Он попытался успокоиться, привести в порядок мысли, разобраться в происходящем, но разум и память подсказывали ему лишь образы дурных знамений. Сам не зная почему, император вспомнил вдруг диковинную птицу, которую несколько лет назад принесли во дворец рыбаки. На голове у той птицы было зеркало. Моктесума поставил это предзнаменование в ряд с остальными. Первым оно было или же последним — теперь не имело значения. Птица с зеркальной головой, исчезнувшая прямо в руках Моктесумы, когда он едва успел рассмотреть ее, замкнула круг событий и явлений, предвещавших тяжелые времена. Император попытался вспомнить, что удалось ему увидеть в том зеркале, но против воли в памяти его всплыло другое воспоминание: на Теночтитлан обрушился сильнейший ливень. На Камень Солнца низвергался с небес мощный водопад. Струи воды, разбиваясь о камень, с легкостью полировали его, стирая с глыбы барельефы, начертанные предками Моктесумы. Вскоре от алтаря остался лишь гладкий, округлой формы валун. Так оно было на самом деле или нет, в ту ночь уже не мучило императора. Моктесума понял, что близится час его смерти. Смерть подбиралась к нему все ближе и ближе, не предупреждая о себе ни символами, ни предзнаменованиями. Моктесуму начала бить дрожь. Да, его время кончилось, но боялся он не столько за себя, сколько за своих детей, за их будущее. Больше всего он боялся того, что будет с младшими сыновьями: девятилетним Теквичпо и семилетним Аксаякатлем.
Малиналли, продолжавшая невольно участвовать в игре зеркал и отражений, испытывала тот же страх, что и Моктесума. Она боялась за своих детей — боялась за их судьбу, хотя детей у нее еще не было. Та ночь выдалась на редкость тихой, спокойной, она была наполнена лунным светом. Казалось, словно некое божество на время заколдовало огромный город. Но этот мир и этот покой были всего лишь последней передышкой перед войной, последним затишьем перед бурей. Малиналли, словно очнувшись, вновь ощутила себя в этом мире, и единственным звуком, донесшимся до ее слуха в тот поздний час, был плеск воды в каналах, окружавших главную площадь Теночтитлана. Ветра не было, и поверхность воды оставалась спокойной и гладкой, как серебряное зеркало. Тишину и покой нарушали лишь выпрыгивавшие тут и там из воды рыбы. Они падали в воду со звуком, подобным тому, что сопровождает падение небольшого камня, но этот плеск был более мягким, живым и не нарушал ночной покой, а подчеркивал окутавшую город тишину. Ночная жизнь оживала под действием луны. Серебристый свет, падавший на поверхность воды, отчетливо вырисовывал контуры порхавших над каналами и озерами насекомых. При лунном свете рыбы высматривали себе жертву, выпрыгивали из воды и, поймав добычу, вновь погружались в темную воду канала.
Малиналли надеялась, что богиня Тлацольтеотль, «пожирательница пороков», точно так же высмотрит ее грехи и избавит ее от них. Грехами она считала пылавшее внутри ее несогласие с происходящим, отвращение и другие незнакомые ей прежде чувства. Малиналли отправилась в храм Уитцилопочтли, в то место, где можно было встретить эту богиню. У Тлацольтеотль не было собственного храма. Лунное божество, богиня плотской любви, она могла даровать человеку величайшее наслаждение и нередко подталкивала людей к тому, чтобы те нарушили завет богов — хранить супружескую верность. Тлацольтеотль была еще покровительницей беременных и рожающих женщин. Помогала она также лекарям и наполняла высоким божественным смыслом паровые бани, отмывавшие и очищавшие не только тело, но и душу. Люди побаивались этой богини, потому что она могла пробудить страсть и желание, а могла лишить их неугодного человека — на время или навсегда. Она же карала тех, кто не относился к ней с должным почтением, насылая на них постыдные болезни. Чтобы избежать ее гнева, человек, нарушивший писаный или неписаный закон семейной или сексуальной жизни, должен был немедленно исповедаться перед кем-либо из жрецов богини. От ее имени жрецы брали на себя совершенный кающимся грех и налагали наказание. Оно могло быть разным — от простого четырехдневного поста до обычая прокалывать язык длинной иглой агавы. Поститься следовало начинать за четверо суток до дня памяти Сиуатетео — младших женских божеств, в которых обращались души женщин, умерших при родах. Этот день уже прошел, и Малиналли посчитала, что для нее подходящим наказанием было бы прокалывание языка. Признаться в своих грехах кому-нибудь из жрецов она не могла. Кортес не одобрил бы ее обращения к старым богам, их служителям и идолам. Узнай же он о том, что она проколола себе язык, он пришел бы в ярость. Малиналли и представить себе не могла, как мог излить свой гнев Кортес, потеряй она — пусть на время — способность говорить, да еще по собственной воле. Нет, наказывать себя следовало как-то иначе, но как — Малиналли не знала. У нее было тяжело на душе. Она ощущала себя грязной и порочной. Больше всего на свете ей сейчас было нужно очиститься изнутри, отмыть разъедаемую грязью душу. Ночью, когда никто из испанцев ее не увидит, она пойдет к храму. Она надеялась, что у священного алтаря ей станет легче. Там, где люди поклоняются богам, она обретет то, что поможет ей искупить грехи и очистить душу. События последних дней не давали ей покоя.
Малиналли не могла забыть встречу Моктесумы и Кортеса, ведь ей выпала честь быть переводчицей на переговорах. Она, простая рабыня, смотрела прямо в глаза Моктесуме — императору, великому правителю, повелителю ее народа. От волнения и страха у Малиналли подкашивались ноги. Увидеть лицо императора, посмотреть ему в глаза считалось тягчайшим преступлением. Малиналли прекрасно знала, что простым смертным запрещено видеть лицо императора. Карой для нарушившего этот закон была смерть. И все же Малиналли заставила себя смотреть повелителю империи прямо в глаза. По выражению глаз Моктесумы она поняла, что это пришлось ему не по нраву, но император ничем не выразил своего раздражения и ни разу не перебил Малиналли, переводившую его приветственную речь. Сама же она исполнила эту работу с надлежащим уважением и почтением. В жизни ее не было еще более торжественного дня, более почетной работы. Кто бы мог подумать, что настанет день, и ей доведется излагать на чужом языке слова самого Моктесумы! Об этом она и мечтать не смела. Но уж что не могло привидеться ей ни в счастливом, ни в страшном сне — так это то, что Моктесума уступит свой трон чужеземцу и передаст ему власть добровольно. Ей же как переводчице выпал жребий передать эту власть от повелителя Мексиканской империи Кортесу. Кортес получил власть над ее страной и народом из ее рук. С какой же внутренней болью повторяла она по-испански эти слова Моктесумы. Тоска и печаль охватили Малиналли, когда она поняла, что ее вера и равняться не может с истинной верой, наполнявшей душу императора. С каким смирением и достоинством тот, кого с младенчества воспитывали как властителя огромной империи, отдает свою власть в руки чужестранца. Судьбе было угодно, чтобы она стала свидетельницей того, как Моктесума с истинно королевским великодушием расстается со своей безграничной властью, передавая ее тому единственному, кто имеет на власть, трон и царствование больше прав, чем он сам, — духу самого Кетцалькоатля. Малиналли чувствовала: Моктесума не разочарован, но горд оттого, что именно ему выпало счастье быть на троне в тот день, когда на землю вернулся Великий Господин. Малиналли понимала, что Моктесума передает власть не человеку — чужеземцу с непривычным цветом волос и кожи, возжелавшему этой власти для себя самого, но духу великого бога Кетцалькоатля. Этот поступок был истинным духовным подвигом, подлинным священнодействием. В глубине души Малиналли была уверена, что Кетцалькоатль оценит деяние императора и примет передаваемую ему власть с благодарностью, где бы он при этом ни находился, даже в теле и душе Кортеса.
Переводя речь Моктесумы и тщательно подбирая единственно верные слова, Малиналли почувствовала, что и сама внутренне преображается, что ее душа и разум обретают новые силы. Она ощутила себя истинной посредницей между двумя мирами. Гордо и уверенно звучал ее голос, когда она обращалась к Кортесу:
