Георгий Шторм - Повести
Но Святослав стал у Азовского моря, утвердил приморские земли под своею властью и сказал дружине:
— Тьмутаракань и Киев отныне будут одно!
Тогда Свенельд, бывший при нем безотлучно, спросил его:
— Как думаешь — отдыхать ли после дел, тобой совершенных, или поразмыслим, что надобно еще довершить?
— Не знаю. Жду слова старейшего, — сказал Святослав и посмотрел на Свенельда.
Старый воин стоял перед ним, скрестив на груди руки. Были они тверды, как серый днепровский камень, и могли еще крепко держать меч.
— Ты разрушил, — сказал он, — Хазарское царство, грозою прошел по Волге и сделал свободным для нас Волжский путь. Мы стоим в Тьмутаракани, ты теперь уже сосед Тавриды, а там находится Корсунь[72] — владение греческого царя…
— Да, — подтвердил Святослав, — теперь мы соседи Царьграда.
— Но Царьград, — продолжал Свенельд, — этого тебе не простит. Греки и новый их царь Никифор коварны — сами ищут корысти в чужих землях, а нам повсюду путь заступают. Не по нраву им будет такой сосед, как ты.
— Русский меча не боится. Говори прямо, к чему клонишь.
— К тому, что войны с греками нам не миновать.
— Каков князь — такова и дружина: я устали в ратном деле не знаю, не посрамят меня и воины мои.
— Тогда вели строить ладьи — и пойдем вверх по реке Дону. Есть там крепость Белая Вежа; строили ее цареградцы, помогая против нас хазарам. Возьмем эту крепость, пока греки на своих судах не пришли туда с войском.
— Будь по-твоему, — сказал Святослав. — Пусть дружина строит ладьи!
Когда ладьи были готовы, Святослав поднялся вверх по Дону, разрушил крепость Белую Вежу и возвратился в Киев.
А в Киеве уже ожидал его посол императора — Калокир…
В своей гриднице, с ближними дружинниками и Свенельдом встретил цареградского посла Святослав.
Он не надел для этого нарядной одежды и вышел к нему как простой воин, в кольчужной сетке поверх белой рубахи и в грубых кожаных сапогах.
Знатный грек долго восхвалял подвиги русского князя. Он до того усердствовал, восхваляя его ум и доблесть, что Святославу это наскучило, и он исподлобья взглянул на посла.
Калокир выдержал взгляд, не прерывая вкрадчивой речи.
У него была черная борода колечками, крючковатый нос и жгучие блестящие глаза.
Зеленая, шитая золотом епанча была накинута на его багряный хитон, ниспадавший пышными складками. Откинув епанчу левой рукой, он говорил:
— Богатые дары прислал со мною базилевс[73] Никифор. Он просит принять их как знак его дружбы, и да будет она между Русью и греками во веки веков!
Святослав еще больше нахмурился и сурово спросил Калокира:
— Не лукавит ли царь Никифор, говоря о дружбе? Не было ее между нами прежде — для чего говорит он о ней теперь?
— У императора много забот, — ответил посланец. — Войска его сражаются против сарацин[74] и латинян, готовятся воевать болгарские крепости на Дунае. Императору трудно; он ищет союзников и надеется на помощь князя Руси.
— О какой помощи просит меня царь Никифор?
— Он хочет, чтобы руссы помогли ему сокрушить Болгарское царство.
— Болгарское царство?!
Калокир склонил голову в знак того, что князь не ошибся, а Святослав гневно заговорил:
— Болгары — наши друзья! Никогда не ходила на них Русь войною! Как смеешь ты предлагать нам такое бесчестное дело? Мы не наемники, подобные печенегам, и нас не соблазнят царские дары!
Калокир выдержал взгляд князя и тихо ответил:
— Если ты дозволишь говорить с тобою тайно, я открою тебе великие дела.
Святослав покачал головой:
— Я не таюсь от своих дружинников, и нам нет нужды беседовать тайно.
— Тогда слушай… Болгарские послы приходили к Никифору. Он велел их бить по щекам и выгнать вон. Будет война. Но базилевс хочет воевать чужими руками. Он хочет, чтобы руссы сражались с болгарами, чтобы вы изнурили себя взаимной враждою. И вот я, Калокир, советую тебе без лукавства: иди в Болгарию, но не как недруг, а заключи с нею союз!
Святослав усмехнулся. Светлые усы его раздвинулись, потом снова сомкнулись подковой, и он спросил, положа руку на меч:
— Разве ты не боишься, что я выдам тебя царю Никифору?
Грек пожал плечами:
— А какая тебе от того корысть?
— Ты посол, — продолжал Святослав, — но речь твоя на речь посла не похожа. Для чего даешь ты мне такие советы? Или ты думаешь меня обмануть?
— Нет, — сказал Калокир, — я думаю обмануть императора.
— А тебе-то какая от того корысть?
— Я хочу награды, какой не может дать мне Никифор: хочу покоя и власти вдали от него.
— Слова твои непонятны.
— Император коварен! — сказал Калокир, блеснув глазами. — Сегодня он ко мне милостив, а завтра отрубит голову или посадит на кол. Я сын херсонского правителя и хочу сам стать правителем этой области. Херсон — владение императора; я сделаю его своим владением, и мы заживем с тобой в мире и дружбе. Помоги мне, князь! Это будет наградою за совет.
Но Святослав молчал. И Калокир заговорил снова:
— Я скажу тебе все без утайки… Никифора не любят. Кто знает, может быть, с твоей помощью мне удастся… овладеть троном… Подумай: какой тогда у тебя будет друг!
Святослав опять усмехнулся:
— Высоко ты метишь! Да не пожалеть бы после: кто много ищет, может многое потерять.
— Решайся, князь! — с жаром сказал Калокир. — Базилевс называет руссов и болгар варварами и рано или поздно будет воевать с тобою. Он хочет захватить богатую Болгарскую землю — ты же ее защитишь!
— Да, — задумавшись, произнес Святослав, — Болгарская земля богата. Там сходятся пути от многих народов; по этим путям идут на Русь от чехов и венгров серебро и кони, а из Руси — мед и воск, рыба и дорогие меха.
— Так! — сказал Калокир. — А что будет с медом, воском, рыбой и дорогими мехами, если пути эти переймет Никифор?
Тень прошла по лицу Святослава, и гневные искорки метнулись в его голубых глазах.
— Что скажете, братья-дружина? — быстро спросил он.
— Веди нас! — ответили воины и Свенельд.
— Тому и быть! — сказал послу Святослав. — Напиши царю, что я дары его принимаю.
Грек поклонился и, торжествуя, воскликнул:
— Я напишу, что ты пошел на болгар войною, а сам пойду за тобой к Дунаю как твой друг и брат!..
2
Под ярким небом на берегу Мраморного моря раскинул свои дворцы и храмы Константинополь, или, как называли его на Руси, Царьград.
Тройные стены защищали его с суши. Их окружали рвы, наполненные морской водою; плотины удерживали воду на покатых местах.
За высокой оградой стояли дворцы. Самые большие из них назывались: Вуколеон и Магнавра.
В Вуколеоне жил император Никифор. Перед этим дворцом было высечено из камня изваяние: лев, борющийся с быком.
Городская стража зорко смотрела вдаль — на азиатский берег: оттуда чаще всего следовало ожидать опасности. Цепь маяков издалека передавала весть в столицу. По их огням стража узнавала, что арабы готовы вторгнуться в империю, и маяк Магнавры мгновенно зажигал свои огни.
Тогда панцирь, меч и щит императора вывешивали над главными дворцовыми воротами. Это был знак выступления в поход.
Прошло полгода с тех пор, как Никифор в последний раз вывесил свои доспехи. Удача сопутствовала ему. Послав Калокира в Киев, он выступил против арабов, разбил их в Сирии и возвратился домой.
Но невесело встретила его столица. Никто не радовался победе. Народ роптал, подавленный налогами и нуждою, а брат император, скупив хлеб и оливковое масло, продавал их по небывало дорогой цене.
Опустела казна, и все были недовольны Никифором: богатые — потому, что перестали получать от него подарки, бедные — потому, что он не мог их накормить.
Низкорослый и тучный, с седеющей бородкой и багровой бычьей шеей, угрюмо бродил он по своему дворцу. Дворцовые покои были затянуты шелком; мраморные полы усыпаны розами; сверкала эмаль; искрились самоцветные камни — богатства империи, этой «пиявицы Вселенной», веками угнетавшей все вокруг.
Войной и торговлей жила Византия. Подневольный труд земледельца приносил ей достаток, искусство ремесленников создавало славу и блеск.
Отовсюду стекались в Константинополь товары. Византийские купцы разъезжались по всему свету. Они бывали в Италии, Испании, Галии, попадали даже в Индию и Китай.
Весь мир мечтал о волшебном городе. О нем рассказывали чудеса на Западе и Востоке. Певцы распевали о залах Вуколеона, освещаемых по ночам карбункулами, и о кружащихся залах Магнавры, которые приводит в движение морской прибой.
И вот этот город, которому не было равного по богатству и силе, стал клониться к упадку: беспрестанные войны истощили его. Надвигался голод, росло недовольство. Страх закрадывался в сердце Никифора. Его пугали ходившие по дворцу слухи, и более всего — слух о том, что начинают роптать войска.
