Мухтар Ауэзов - Путь Абая. Том 1
Кунанбай поднял голову и, глядя своим единственным глазом прямо перед собой, долго сидел молча. Хмурое, бледное его лицо еще больше помрачнело. Он весь ощетинился, но больше не выдал себя ничем — ни движением, ни звуком, ни словом. Всю злобу он затаил в себе, внутри у него все клокотало, но он оставался непроницаемым.
Алшинбай отвел от него взгляд: лицо Кунанбая поразило даже его.
В комнате все молчали. Карабас, задержавшийся во дворе, тихо открыл дверь и вошел, осторожно ступая.
— Майыр[57] приехал, мирза… — доложил он.
Кунанбай не шелохнулся и при этих словах. Дверь распахнулась, и на пороге появилась огромная, пышущая здоровьем фигура майора. За ним следовал переводчик Каска, сухощавый, бледный казах с узкой, торчащей вперед бородой.
Майор пожал руку Кунанбаю и Алшинбаю. На пол он не стал садиться, а опустился против Кунанбая на единственный стул, стоявший у стола. Большие голубые глаза майора немного косили. Лицо его обрамляла курчавая светлая густая борода. Багровый затылок был в жирных складках.
Обычно между собою казахи не называли «майоров» по имени: они давали им прозвище по их внешнему виду. Прежних майоров звали по какому-нибудь отличительному признаку: «усатый майыр», «жирный майыр», а одного — рябого — «дергач-майыр».[58] Внешность нынешнего начальства давала повод для самых разнообразных прозвищ. Его звали «косоглазый майыр», «волосатый майыр», «брюхатый майыр». Кунанбай и Алшннбай, считавшие его человеком крайне недалеким, держали его под кличкой «пискенбас-майыр», что означало «вареная голова».
Казахи называют округ — «дуан», а правителей его — «главой дуана». Главой дуана Каркаралы были Кунанбай и майор: Кунанбай считался начальником округа, а «пискенбас- майыр»—его помощником. Поэтому-то к имени Кунанбая и добавляли почтительно: ага-султан. Младший султан — третье лицо в управлении — нынче был в отъезде.
Майор пришел к Кунанбаю по делу Божея. Для Кунанбая, разъяренного дерзким ответом Божея, приход его оказался кстати. Кунанбай прямо приступил к делу:
— Майыр, твои предки не из Тобыкты, но, кажется, ты обзавелся родственниками здесь, в Каркаралинске. Говорил я тебе, что Божея надо сослать и кончить все это дело? А ты тянешь, как затяжная болезнь. Что он — в печенке у тебя засел или родичем стал?[59] Почему ты ему так сочувствуешь?
И он пристально уставился на майора своим одиноким глазом. Тот обернулся к переводчику, жестом требуя объяснения.
Каска ужасался в душе, слушая Кунанбая. Он в нерешительности посматривал то на него, то на майора. С одной стороны запас русских слов у толмача был слишком мал, чтобы передать сказанное, с другой — он просто не осмеливался переводить гневные слова одного начальства другому. Он медлил, царапая ногтем ковер на полу, растерянно улыбаясь и ерзая на месте.
Кунанбая взорвала эта медлительность.
— Эй, толмач! Передай ему в точности все, что я сказал! Что ты вертишься, как трясогузка над норкой?
Сравнение вызвало громкий смех Майбасара; но, взглянув на суровое лицо Кунанбая, он спохватился, хотя смех душил его. Абаю тоже понравилось сравнение отца: переводчик своим жалким видом действительно напоминал вертлявую птицу, подпрыгивающую на песке.
Каска медленно, но точно перевел сказанное Кунанбаем. Майор не смутился. Он начал не торопясь, спокойным громким голосом:
— Власть нам дана не для того, чтобы мстить тем, с кем мы в ссоре. От Божея Ералинова поступило много жалоб, мы обязаны проверить. Кроме того он не один, за него стоят многие. Пока от его ссылки следует воздержаться.
После этих слов оба заговорили быстро, горячо, перебивая друг друга.
— Ты хочешь держать нас в вечной тяжбе? Этого ты добиваешься?
— Я не один… Бывшие ага-султан Кусбек и Жамантай тоже такого мнения. Даже Баймурын, — вот Алшинбай знает его, — и он рассуждает так же.
— А кто они? Одиночки! Их меньшинство! В них говорит зависть. А народ за меня. Ты разве не видишь этого?
— Меньшинство? Пусть будет меньшинство. Закон дан царем, а перед ним равны все. Они свидетели: надо выслушать и их.
— Ты — судья. Как же не обнаглеть преступнику, раз ты стоишь за него?
— Кунанбай-мирза, такой упрек — палка о двух концах!..
— Знаю! Все твои шашни знаю!
— Ага-султан, не забывайтесь! Мы с вами оба поставлены корпусом![60] — сказал майор.
Он закурил трубку, встал и начал ходить взад и вперед по комнате, весь багровый от возмущения.
Алшинбай решил прекратить разговор. Если оба начальника пойдут дальше, то их перебранка перейдет в ссору. Это нежелательно. Алшинбай не может допустить такого оборота дела, который повредит Кунанбаю, да и ему самому тоже. До сих пор он сидел неподвижно, облокотившись на стол, но сейчас быстро поднял голову.
— Э, мирза! Э, майыр! Опомнитесь! — сказал он громко. Алшинбая уважал не только Кунанбай, но и майор, которому неоднократно приходилось советоваться с ним по разным серьезным делам. До сих пор между ними не произошло ни одной размолвки. Кроме того Алшинбай всегда был решающей силой при выборах волостных и даже ага-султанов, хотя и не принадлежал к представителям официальной власти. Майор это хорошо знал, и с этим приходилось считаться. При первых же словах Алшинбая он, стоя во весь рост, искоса бросил взгляд в сторону Кунанбая. Было видно, что слова Алшинбая подействовали и на того.
Майор опять опустился на стул. Он дышал тяжело, как при сильном сердцебиении. Волнение сжимало ему горло:
— Не пререкайтесь так, правители. Это не годится, — начал Алшинбай.
Переводчик, наклонившись к майору, стал быстро переводить слова Алшинбая.
— Вы — опора друг для друга. Будете в согласии — сумеете править народом. Разве вы сможете управлять вразброд? Раздоры и дрязги вас погубят. Работайте согласно. А если сами не сможете договориться, советуйтесь с такими, как мы. Вот вам мой совет! — закончил Алшинбай и посмотрел на обоих. Он убедился, что они немного успокоились после вспышки. — А что касается дела Божея, — продолжал Алшинбай, слегка наклонясь к Кунанбаю, — то я из-за него и приехал, Кунанбай-мирза… Майор, прошу вас отложить решение до вечера. Можете ли вы оба подождать с разбором некоторое время? Ответьте на мой вопрос прямо.
При последних словах Алшинбая из передней комнаты появился Карабас с большой глубокой миской кумыса. Майбасар, Абай и другие неслышно поднялись, разостлали скатерть и расставили перед старшими деревянные, выкрашенные блестящей краской чашки. Майбасар перебалтывал кумыс черпаком из рога дикого барана. Густая влага, чуть пожелтевшая от кожаной посуды,[61] не вспениваясь, плавно колыхалась пологой, спокойной зыбью. На скатерть были поставлены чашки с баурсаками из кислого теста.[62] Карабас принес и горячее, — это было не обычное мясо или куырдак,[63] а любимое блюдо Кунанбая, называвшееся «жау-буйрек»,[64] которое он ел с кумысом.
Когда Алшинбай замолчал, Кунанбай обратился к нему и к майору, указывая на еду:
— Кушайте, поднимите чашки!
И он совершил молитву, проводя ладонями по лицу. С тех пор как Кунанбай, начав строить мечеть, сблизился с муллами и хазретами, он стал проявлять большую набожность и благочестие. Не зная по-арабски, он, однако, выполнял все обряды, совершал молитву, обводя лицо ладонями, и не упускал случая сказать «бисмидля».
Угощение прервало речь Алшинбая, но и говорнть-то дальше было не о чем. Раз Алшинбай брался уладить дело, майор тоже не счел нужным упорствовать. Если возникнут затруднения, дальше будет видно, как поступать. А если все разрешится благополучно, нет ничего разумнее, как предоставить дело Алшинбаю.
— Ты прав, — сказал он Алшинбаю, — я согласен. Буду ждать. Разговор перешел на другое. Майор охотно принялся за кумыс и выпил одну за другой пять чашек. Потом, отведав жау-буйрека, попрощался и уехал. Переводчик вышел за ним. Скатерть убрали.
Тогда Кунанбай высказал вслух мысль, которая, видимо, не давала ему покоя:
— Похоже, у этой «вареной головы» зоб крепко набит взятками. Видели вы, как его настрочили? Божей и Байсал через Баймурына набили-таки ему брюхо!
Алшинбай сам думал то же, но смотрел глубже, и у него возникло новое подозрение. Взволнованный и сосредоточенный, он не сразу ответил на слова Кунанбая и, помедлив, сказал задумчиво:
— Боже мой, да разве есть тут начальник, который не брал бы взяток? Разве не берут они все и справа и слева, разве не глотают в два горла? Дело не только во взятке…
И Алшинбай перешел к тому, с чем, собственно, он и приехал к Кунанбаю. Собрав по привычке глубокие складки на лбу, он заговорил, щуря глаза:
— Я стою в стороне и зорко слежу за каждым шагом, за каждым отзвуком твоего дела. «В игре посторонний видит лучше, чем игрок», — говорил мой отец. И я за ним скажу: тобыктинцам пора кончать игру. Если сейчас не остановиться, дело может принять скверный оборот…
